Буало-Нарсежак - С сердцем не в ладу

— Встаньте, господин Фожер, — сказал он.

Удивленный, Фожер поднялся.

Лепра было достаточно лишь чуть наклониться вперед, и он с размаху влепил ему пощечину.

— А теперь извольте выйти.

Эти слова внезапно выпустили наружу всю непреодолимую ярость, которая в нем накопилась. Он бросился на Фожера, но получил ответный удар, от которого у него перехватило дыхание. Опрокинутые кресла отлетели к столу. В комнате творилось что-то невообразимое. Лепра наносил беспорядочные удары, отмечая про себя несвязные кадры: струйка крови у губ Фожера, разобранная постель, телефон, голос, который раздавался у него в голове: «Она смотрит на тебя… судит тебя… любит тебя…» Сам не зная как, он очутился у камина. Фожер, выставив кулак вперед, ринулся на него, но Лепра успел подумать: «Китайская ваза… нет, она слишком легкая… канделябр…»

Страшный удар — и вдруг наступила полнейшая тишина. Лепра смотрел на тело, распростертое на ковре. Собственное дыхание обожгло ему горло. Ева, схватившись руками за голову, уставилась на Фожера. Наконец она сделала шаг вперед и осторожно опустилась на колени.

— Он мертв, — прошептала она.

Уродливая гримаса исказила лицо Фожера, обнажив зубы. Лепра был уверен, что Ева права, и от внезапной слабости у него вспотели ладони. Он опустил канделябр на пол, как драгоценный хрупкий предмет. Ева сделала ему знак не двигаться. Они ждали, что Фожер пошевелится, что у него дрогнет мускул, моргнут ресницы, ждали чего-нибудь, что положит конец этому невыносимому страху. Но его глаза превратились в тонкую белую полоску под опущенными тяжелыми веками.

— Как, оказывается, легко убить человека… — проговорил Лепра.

Ева посмотрела на него, потом дотронулась до иссиня-черного кровоподтека на лбу Фожера. Она встала, подняла канделябр, поставила его на место.

— Ты взял самое тяжелое, — проговорила она.

— У меня не было времени размышлять.

— Знаю.

Она не плакала, но голос ее дрожал и прерывался и был начисто лишен тембра, словно она говорила во сне.

— Я очень сожалею… — начал Лепра.

— Замолчи. Умоляю тебя, молчи.

Ева посмотрела на труп, и ее плечи дернулись от рыдания. Она сжала кулаки.

— Какого черта вы все меня любите! — прошептала она. — Это я должна была умереть.

Внезапно решившись, она пересекла комнату и сняла телефонную трубку.

— Что ты собираешься делать? — спросил Лепра.

— Звонить в полицию.

— Подожди минутку.

Она посмотрела на него блестящими от слез глазами.

— Минутку, — повторил он. — Не будем спешить.

Лепра приходил в себя с быстротой, которая поразила его самого. Мысли, все еще лихорадочные, казалось, бежали впереди него, он перескакивал с одной на другую, располагая события по порядку, так, как он их видел, прежде чем нанес удар.

— Кто докажет, что я не нападал, а только защищался? — медленно проговорил он. — Твоего свидетельства будет недостаточно.

— Особенно потому, что первым ударил ты.

— Он довел меня. Ты упрекаешь меня в том, что…

— Нет…

— Представь себе, как будут рассуждать полицейские… Легко догадаться, что за этим последует… Не звони, а то мы оба пропали.

— Так что же делать?

— Подожди.

Своими длинными гибкими пальцами он начал медленно растирать себе щеки, лоб, веки.

— Никто не видел, как входил твой муж, — продолжал Лепра. — Он заранее подготовил свой приход. Принял все меры предосторожности… Брунштейн, Флоранс и все люди, бывшие в баре, уверены, что он едет в Париж… Понимаешь, куда я клоню… Завтра они будут свидетельствовать одно и то же… Почему бы нам…

— Рано или поздно все откроется, — устало сказала Ева. Она так и не повесила трубку.

— Мы будем защищаться. Он заставляет нас защищаться. Я не хочу, чтобы ты стала жертвой скандала… по моей вине… Твой муж слишком много выпил, ты сама видела… Он нервничал, и все это заметили. Он прекрасно мог не проскочить вираж., вот-вот, это именно то, что надо: он сорвался на вираже…

Ева повесила трубку. На лбу у нее пролегли глубокие морщины, сразу состарившие ее. Лепра подумал, что сейчас она выглядит вполне на свой возраст.

— Не доезжая Ансени, полно крутых поворотов, — продолжал он. — Я просто положу тело в машину… Я буду там через час-полтора… И успею на «скорый» в Ансени.

— Это высоко? — спросила Ева.

— Метров двадцать, насколько я помню. Там нет даже парапета. Машина разобьется внизу о валуны.

— Жан… Ты меня пугаешь.

— Я?

— Можно подумать, ты все рассчитал заранее.

— Ева, дорогая моя, послушай… Разве я напоил твоего мужа? Я посоветовал ему вернуться? Угрожать, шантажировать нас?

— Нет, но… когда он говорил… у тебя было время подумать… обо всем, что ты мне сейчас объясняешь.

Лепра подошел к Еве, снял телефонную трубку.

— Лучше позвонить в полицию, — сказал он.

Она взяла его за запястье и опустила руку с трубкой на рычаг.

— Прости меня. Ты знаешь, какая я… Ты прав… Для него все кончено, это уже ничего не изменит, а мы…

Она приникла к нему, и он почувствовал, как ее руки обвили его и начали сжимать, сжимать в каком-то исступлении. Так она плакала — на свой манер.

— Я очень сожалею о том, что произошло, — произнес Лепра так нежно, как только мог. — Я так тебя люблю сейчас! И не хочу тебя терять. Я сделаю что угодно, лишь бы тебя не потерять.

Его голос задрожал. Слова всегда волновали его. Он еще не до конца осознал, что убил Фожера, но на самом деле готов был на все, лишь бы удержать Еву подле себя.

— Ты ведь мне доверяешь? — спросил он, поглаживая ее по волосам. — Надо, чтобы ты всегда мне верила… Мне необходимо твое уважение.

Решившись, она отстранилась от него.

— Давай я тебе помогу.

— Дотащи его со мной до машины. Дальше я справлюсь сам.

Они подошли к телу. Поскольку между ними вновь установилось доверие, переполнявший их страх исчез. Фожер был теперь просто трупом. Они взяли его за ноги и за плечи с каким-то чувством скорбной дружбы и молча перенесли, словно раненого. На минуту остановились на крыльце. Сверху глядели звезды.

— Пошли, — выдохнул Лепра.

Аллея казалась бесконечной. Их мог заметить поздний прохожий. Они старались ни о чем не думать, призывая на помощь остатки сил. Никто из них не имел права пасть духом раньше другого. Ева была еле жива, когда они положили тело на траву около машины. И тем не менее именно она открыла дверцу и села, чтобы помочь Лепра. Они усадили Фожера на переднем сиденье.

— Вытяни ему ноги, — сказал Лепра. — Он скоро окоченеет, и тогда мне не усадить его за руль.

Фожер, казалось, спал, приткнувшись в уголке. Голова больше не кровоточила. Из предосторожности они надели на него фетровую шляпу, которую он оставил в машине вместе с перчатками.

— Надеюсь, все будет хорошо, — сказал Лепра.

Ева в ответ поцеловала его в щеку.

— Удачи, дорогой. Я буду думать о тебе.

Машина тронулась. Ева заметила, что дрожит.

— Я сражен, — сказал Мелио, — буквально сражен. Это невероятно.

— Он выпил лишнее, — заявил Лепра.

— Мне это известно. Он вообще слишком много пил. Я не раз говорил ему об этом. Но он же не был пьян!

— Почти, — сказала Ева.

Мелио покачал головой, указывая на кипу газет на столе.

— Ему устроили достойные похороны… Бедный Морис! Такая глупая смерть… Я как сейчас его вижу! Он стоял там же, где стоите вы, мы виделись недели три назад. Он работал над новой песней. Был весел, как всегда. Впрочем, все-таки не так, как раньше. Но если бы что-то его тревожило, он бы со мной поделился. Фожер ничего от меня не скрывал. А что вы думаете? Мы дружим тридцать лет. Я, впрочем, спрашивал его. Помню, я поинтересовался, как его дела, здоровье. Он рассмеялся. Мне кажется, я до сих пор слышу его. «Новая песенка не дает мне покоя, — это его собственные слова, — но ничего, увидишь, это будет моя лучшая песня!» Такой уж он был, Фожер! Всегда полон сил, уверен в себе… Извините, мадам.

Мелио поднялся, прошелся по кабинету, с трудом сдерживая волнение. Лепра с любопытством наблюдал за ним. Он несколько раз видел его в мюзик-холле и у Фожеров, но они никогда не разговаривали. И вот он здесь, в этом кабинете, где чередой проходили знаменитые композиторы, признанные звезды. В один прекрасный день он положит на широкий стол, напротив которого сейчас сидит, текст своей первой песни. И тогда этот коротышка, который сейчас протирает стекла очков, будет держать в своих руках его жизнь… Какой он, право, незаметный, робкий, тщедушный… Детские запястья, шея тощая, лицо дохляка, оттопыренные дурацкие уши… И одет как клерк. Но диски Сержа Мелио известны во всем мире.

— Может, удалось бы его спасти, найди они его чуть раньше.

— Нет, — сказала Ева. — Он умер сразу. Машина превратилась в груду металлолома.