— Поэтому я и хочу, чтоб ты поручил его лучшему из твоих людей! — подхватил реплику Истомин. Он прищурил холодные, прозрачные глаза и сурово посмотрел на Меркулова. — Турецкий у тебя сейчас чем занимается?
— Да дело с пожаром никак не закончит.
Истомин небрежно махнул рукой:
— Дело с пожаром подождет. Срочно перебрось его на расследование взрыва.
— Да, но…
— Никаких «но»! — отрезал генпрокурор. — Человек с его опытом быстро закончит это дело. Тем более что фактов и улик у нас до черта. Нужно только привести все в божеский вид, увязать все нити в один прочный узел. Понимаешь, о чем я?
— Турецкий не любит действовать наспех, — возразил Меркулов. — Он человек обстоятельный.
— Знаю, знаю, — вновь махнул рукой Истомин. — Но на этот раз ему придется поторопиться. Долго ждать нет возможности. Сегодня утром я разговаривал с президентом. — Генпрокурор чуть понизил голос: — Между нами — он жутко недоволен тем, как продвигается расследование. Ему не нравится, что мы так долго тянем.
— Не так уж и долго, — заметил Меркулов.
— Нет, Константин Дмитриевич, долго! Очень долго! — Генпрокурор горько усмехнулся. — Скоро журналистам надоест муссировать одну и ту же версию, и они начнут придумывать свои — одну другой фантастичней. А стоит только дать волю фантазии — так тут тебе и фактики разные подыщутся. Знаешь ведь, как это бывает.
Меркулов вздохнул и угрюмо ответил:
— Да уж.
— Ну вот, — обрадовался взаимопониманию генеральный. — Так что немедленно подключай к следствию Турецкого. Передай ему, что это дело — под моим непосредственным контролем. И если он будет ваньку валять, вместо того чтобы работать, я сам, лично, займусь его карьерой. И тогда уже, как говорится, пощады не жди.
Истомин глянул на посуровевшее лицо Меркулова и усмехнулся в седые усы.
Турецкий плюхнулся в кресло и бухнул на стол Меркулова папку с бумагами. Положил на нее ладонь, пристукнул по обложке пальцами и сказал:
— Все, ознакомился.
— Ну и? — поднял на него кустистые брови Меркулов.
Александр Борисович вздохнул и ответил, нахмурившись:
— Все совсем не так просто. Берлин сидит в изоляторе, но на допросах он упорно отмалчивается. И потом… честно тебе признаюсь, Константин Дмитриевич, меня немного удивила прыть, с которой задержали Берлина. Доказательств-то — кот наплакал. Нам ничего не известно ни об этом парне, Кизикове, ни о его связи с Борисом Берлиным. Только то, что Кизиков работал в охране офиса. Ну и что с того? Мало ли, кто где работает. Неизвестно: один он действовал, или у него были помощники. К тому же…
Турецкий не закончил фразу.
— Что? — нетерпеливо спросил Меркулов.
— К задержанию приложил руку Макарычев.
Турецкий вновь замолчал, но Меркулов понял, о
ком ведет речь его коллега. Генерал-полковник Юрий Макарычев был заместителем директора ФСБ. Еще несколько месяцев назад он подготовил доклад о том, что Борис Берлин, отстаивая свои «антироссийские, по существу, позиции» и защищая друга и подельника Храбровицкого, готов перейти от слов «к самым решительным действиям». Неудивительно, что после взрыва, унесшего жизни троих генералов, следствие с такой готовностью взяло на вооружение версию Макарычева.
— Если тебе не нравится основная версия следствия, выдвини альтернативную, — сухо сказал Меркулов. — Для Макарычева, так же как для тебя или Истомина, главное — не посадить Бориса Берлина, а докопаться до истины.
— Правда? — в притворном удивлении переспросил Турецкий.
— Правда, правда. И прекрати паясничать. Времени у тебя мало. Президент лично справлялся у генерального о ходе этого дела.
— В следующий раз пускай звонит прямо мне, — сказал Турецкий. — Люблю, знаешь, поболтать с президентом. Мне будет приятно, а ему — полезно.
Меркулов осклабился и в тон Турецкому ответил:
— Хорошо, я ему передам.
— Да уж, не забудь, — кивнул Александр Борисович. Затем ухмыльнулся в свойственной ему манере и добавил: — Ишь ты, версия у них! И все-то у них сходится! И газетчики эту версию поддерживают! После взрыва прошло всего три дня, а у них уже и преступление раскрыто, и главный виновник в руках! Кстати, какого черта в прессу вывалили столько информации? Такое ощущение, что газетчики знают об этом деле больше нас.
— Да, за этим мы не уследили. — Меркулов помешал ложечкой чай, попробовал его и нахмурился: — Горячий. — И затем невозмутимо поинтересовался: — Кого думаешь включить в следственно-оперативную группу?
Александр Борисович подумал и ответил:
— Задействую молодежь. Рюрик Елагин свободен?
Меркулов покачал головой:
— Нет. Он сейчас расследует роль одного фигуранта в довольно громком деле.
— Фигуранта? В деле? Ах да, я слышал. Постой… — Турецкий утрированно округлил глаза. — Он что, до сих пор копает под Берлина?
— А почему это тебя удивляет? По-твоему, раз Берлин задержан по делу об убийстве, все предыдущие грехи ему можно простить?
— Что ты! У нас не то ведомство, чтобы прощать. Мы только карать умеем. Часто даже не разобравшись толком, виноват человек или нет. Вот, как в этом случае. — И Турецкий вновь пристукнул пальцами по лежащей на столе папке.
Константин Дмитриевич, поднявший было стакан, вновь поставил его на стол.
— Что у тебя сегодня за настроение, Турецкий? — недовольно спросил он. — Ворчишь и ворчишь. Стареешь, что ли?
— Мудрею.
Меркулов улыбнулся:
— Ясно. От многая мудрости многие печали — так, что ли?
— Угу. Горе от ума! Ладно, с Елагиным проехали. А как Поремский?
— Вот его и задействуй, — разрешил Меркулов. — Он только что сбросил дело и сейчас простаивает без работы.
— У нас не застоишься, — заметил Александр Борисович. — Он здесь?
— Да.
— Хорошо. Сейчас же вызову его на «воспитательную беседу». Как насчет остальных?
— Обмозгуй. Предлагай. Согласуем.
— Заметано. Разрешите выполнять?
— Выполняйте, — кивнул Меркулов.
Когда Турецкий взялся за ручку двери, Меркулов вновь его окликнул:
— И помни, Саня, затягивать с этим делом не стоит.
— А это уж как масть ляжет, гражданин начальник, — с веселым упрямством ответил Турецкий и вышел из кабинета.
С генерал-майором милиции Грязновым Александр Борисович встретился в кафе, где тот имел обыкновение обедать, запивая жареную свиную рульку или говяжий бифштекс (смотря по настроению и состоянию желудка) холодным пивом.
— Я тебе так скажу, Саня, Берлина правильно задержали, — заявил Вячеслав Иванович, расправляясь с рулькой.
— Вот как?
— Да, — уверенно кивнул Грязнов. — Ты знаешь, я никогда не был сторонником репрессий. Но только не тогда, когда бандиты убивают представителей власти. Это — край, предел! — Вячеслав Иванович вздохнул и отложил вилку. — Я Толю Краснова лично знал. Хороший был мужик, хотя и не без закидонов. И тот, кто его убил, заслуживает самого скотского обращения. Будь моя воля, я бы эту мразь сам… из табельного оружия…
Грязнов так яростно сжал кулаки, что хрустнули суставы пальцев. Турецкий положил ему руку на плечо и серьезно сказал:
— Зарапортовался ты, Слава. Думаешь не головой, а нервами.
Грязнов поморщился:
— Ей-богу, Сань! Обнаглевший олигарх вообразил себя хозяином Вселенной. Он вообразил, что может вот так вот спокойно решать — кому жить, а кому отправляться на тот свет. Подумай сам. Если в девяностых они друг друга на тот свет отправляли… туда им, между прочим, и дорога… то нынче на власть покусились.
— На власть они давно покусились, Слава. Десять лет правительство под их дудку плясало.
— Вот именно! А теперь перестало плясать, вот они и взбесились. А бешеных собак что? — Грязнов поднял палец. — При-стре-ли-ва-ют, Саня! Вот так вот. Помнишь, что Жеглов говорил? Вор должен сидеть в тюрьме. А убийца — тем более. Вот и пусть посидит.
Лицо Турецкого стало пасмурным.
— В тебе говорят эмоции, Славик. Мы с тобой не инквизиторы, чтобы людей по первому подозрению хватать. Сперва нужно во всем разобраться.
Грязнов пожал плечами:
— А я и не спорю. Но тут-то дело явное. — По его губам пробежала злая усмешка. — Вот погоди, еще пару дней — и газеты начнут о нарушениях демократических принципов кричать. Побазарить о нарушениях демократии в нашей стране — их любимая тема. Только прищемишь олигарху хвост — тут же выть начинают! А сволочь эта сидит в комфортабельной камере с телевизором и душем и ухмыляется тебе прямо в рожу. Нет, Саня, думай как хочешь, а я воспринимаю этот взрыв как личное оскорбление. И как… вызов.
— В тебе говорят эмоции, — мягко, но настойчиво повторил Александр Борисович. — Если хочешь работать в следственной бригаде, тебе придется забыть о «личной обиде».
