Ознакомительная версия.
«Ниссан» остановился возле двухэтажного особняка, который располагался довольно далеко от центра. Когда-то этот район занимали вишневые и яблоневые сады, среди которых там и сям стояли хорошенькие домики – частные владения богатых людей, которые хотели жить на природе, но и так, чтобы в любой момент можно было быстро оказаться в городе, если этого требовали дела.
От этой было роскоши осталось всего две с половиной постройки, из них жилая – одна, вторая отведена под гараж, третья лежала в развалинах.
– А ведь я помню этот дом свежевыкрашенным, – мечтательно проговорила бабушка, выглядывая из окна автомобиля. – Интересно, что тут теперь располагается? Внизу, вроде бы, как-то погрязнее, а вот второй выглядит очень даже неплохо.
– Так давай выйдем и посмотрим поближе, – предложила я. – Может быть, нас пустят и внутрь, кто знает. Во всяком случае, мы ничего не теряем.
– Н-да, – проговорила бабушка, всматриваясь в фасад и прикрывая глаза ладонью козырьком, – что-то такое смутное мерцает, но точного расположения комнат я сейчас и не припомню. Где же была детская? Внизу – столовая, это точно, вдоль по коридору комната няни… Или это было сначала, а потом ее переселили наверх?
Мы медленно подошли к дому и я дернула за ручку двери. Она легко подалась и чуть приоткрылась, словно приглашая нас войти.
Бабушка первой переступила порог и остановилась в недоумении покачав головой.
– Нет, сейчас, конечно, тут все не так. Перепланировка была, что ли? Веревки какие-то висят, белье. Похоже на коммуналку, правда?
– Может быть, так оно и есть, – пожала я плечами. – Уплотнение и все такое. При большевиках же часто селили кучу народа в дом, который раньше занимала всего одна семья. Так, наверное, произошло и здесь.
– Надо навести справки у краеведов, – резонно заметила бабушка. – О, а вот и лестница. Надо же, перила те же самые, я помню эти чугунные завитки. Слушай, раз уж мы здесь, давай поднимемся?
Пока мы не спеша брели вверх, бабушка философствовала на свой лад:
– Вот, говорят, что есть память рассудка, память сердца… А есть еще и память ног и рук. Да-да, я когда сейчас дотронулась вот до этой шишечки, то вспомнила, как однажды упала с верхней ступеньки – бежала за мячиком и оступилась. Тогда я расквасила себе нос и долго рыдала, мне лед прикладывали… Поверишь ли, никогда об этом не вспоминала, а вот сейчас словно…
– Что вам здесь надо? – раздался пронзительный голос сверху.
Мы подняли головы. Со второго этажа свешивалась женская голова с кудрявыми завитушками – человек перегнулся через перила и недружелюбно наблюдал, как мы с Евгенией Михайловной ковыляем по лестнице.
– Понимаете, – начала я объяснять причину нашей бесцеремонности, – мы…
– Здесь вам не проходной двор, а частное владение! – словно не слыша меня, продолжала кричать женщина. – Вы вообще откуда? Кто вас сюда послал? Снова денег просить? Ни копейки не получите сверх того, что вам причитается по договору. Расписались? Задаток получили? Теперь ждите! Я купюры не печатаю и милостыню не подаю!
– О каких деньгах вы ведете речь, милочка? – с достоинством спросила бабушка.
– О рублях, вестимо, – передразнила ее визгливая женщина. – Долларов не дождетесь!
– Тогда о каком частном владении вы говорите, сударыня? Извольте объясниться? – надменно поинтересовалась Евгения Михайловна.
– Об этом самом! – для пущей убедительности женщина постучала кулаком по перилам. – Мы с мужем весь этаж купили, расселили этот клоповник, который тут устроили и никого на своей территории не потерпим. А что до препонов, которые нам чинят власти касательно первого этажа, так это они взятки хотят! И мы дадим, обязательно дадим! Но добьемся, чтобы расселили и первый этаж! Мы уже покупаем квартиры бедным людям, не в центре, конечно, но все равно условия не сравнить с этими. А никто не ценит! А все хотят невесть чего! Вот вы, например. Есть у вас горячая вода или нет? Отвечайте?
– Горячая вода у меня есть, – с достоинством ответила бабушка.
– А ванная?
– Разумеется, – так же спокойно проговорила Евгения Михайловна.
– Тогда за каким хреном вы сюда приперлись? Вам что, мало, да?
– Мне… – начала бабушка, но тут я заметила, что Евгения Михайловна не может говорить. Не может она и стоять так же прямо, как и минуту назад – ее рука непроизвольно схватилась за сердце.
«Ну вот, стерва, довела старую женщину, – подумала я, подхватывая бабушку под руки и усаживая на лестничную ступень, – Устроила я бабушке увеселительную поездку, что и говорить!»
– Что здесь происходит? Я слышал какой-то шум… – на площадке второго этажа появился молодой человек. Он выглядел очень обеспокоенным.
– Это кто? – ткнула я пальцем в направлении исчезнувшей женской физиономии.
– Это? – переспросил незнакомец и почему-то улыбнулся. – Это моя жена.
– Так вот скажите ей, что могла бы вести себя повежливее с пожилыми людьми, – рявкнула я. – Человек, можно сказать, пришел посмотреть на дом, в котором прошло его детство, а вы…
Молодой человек тут же спустился к нам сверху и остановился возле бабушки. Присев перед ней на корточки он даже умудрился опуститься на одно колено, несмотря на свой безумной дорогой костюм. Так что сейчас он выглядел этаким рыцарем, ни дать ни взять.
– Ради Бога, простите меня… нас, – поправился он тут же. – Мы думали, что это жильцы, которые недовольны условиями расселения. Вы представить себе не можете, сколько хлопот нам приходится на себя брать. Нас, конечно, это не извиняет, но все же…
– Ничего-ничего, – милостиво кивнула ему бабушка. – Считайте, что ничего не было.
Она протянула ему руку как бы предлагая помочь ей привстать, одновременно как бы предполагая рукопожатие, а то и поцелуй. К чести молодого человека надо сказать, что сначала он помог ей подняться, а потом, склонившись, на секунду припал губами к ее ладони. И выглядел этот жест в его исполнении очень естественно.
– Разрешите представиться, – поправил он слегка сползшие очки в золотой оправе, – Владимир Знаменский, нынешний владелец этого дома.
– Евгения Михайловна Снегирева, бывшая владелица этого дома, – с удовольствием произнесла бабушка. – Впрочем, я не успела вступить в права наследования, так что… Впрочем, это уже не важно.
– Ну почему же, – улыбнулся Знаменский. – Просто у нас не приняли вовремя соответствующие законы. Скажем, в Чехии президенту Гавелу пришлось уступить свою резиденцию человеку, который предъявил задокументированные права на строение. Так что, кто знает…
– Нет-нет, у нас это нереально, – покачала головой Евгения Михайловна. – Знаете, я просто хотела бы… Извините, мне как-то не по себе…
– Сердце? – забеспокоился Володя. – Вы что пьете – валидол, корвалол? Даша! Кликни, пожалуйста домработницу, пусть залезет в аптечку, спустится и принесет нам сюда пузырек корвалола!
– Я рассчитала домработницу! Еще вчера вечером! – донесся до меня голос Даши.
– Дорогая, тогда сделай это, пожалуйста, сама, – потребовал Знаменский.
– Право, мне так неловко… – начала зачем-то извиняться бабушка. – Мы доставили вам столько беспокойства. Если бы я знала…
– Это мы перед вами виноваты, – настаивал Володя. – И я настаиваю, чтобы вы поднялись к нам наверх и оказали нам с Дашей честь своим визитом.
Корвалол был доставлен Дашей, которая по-прежнему смотрела волком, но против воли мужа перечить не смела. Бабушка, действительно, быстро «востановилась» и через пять минут мы уже преодолевали оставшиеся ступеньки. Оказавшись на втором этаже, бабушка ахнула:
– О, как вы здесь все отремонтировали! Не сравнить с первым этажом.
– Мы надеемся, что вскоре низ тоже будет нашим, – деловито произнес Володя. – Впрочем, Даша уже вам кажется успела объяснить что к чему.
Даша молчала, сидя в коридоре на кушетке, сработанной «под антиквариат» и демонстративно молчала, уставясь на лепной завиток колонны.
– Чаю? – любезно осведомился Володя. – У нас неплохой десерт. Фрукты, сладости…
– Не откажусь, – улыбнулась Евгения Михайловна. – Только не очень крепкий…
За беседой время пробежало незаметно. Вот уже час с лишним бабушка с Володей гоняли чаи и беседовали о старых-добрых временах. Знаменский, как оказалось, был неплохо осведомлен о судьбе этого дома и рассказал бабушке о всех перипетиях, связанных с этим зданием. Я не вникала в подробности, только запомнила, что дом переходил от ведомства к ведомству, ни разу не перестраивался и не реконструировался снаружи, внутри был перегорожен двойным картоном, который еще сохранился на первом этаже. Последнее время дом представлял из себя коммуналку, которая медленно, но верно разрушалась и дом бы рано или поздно просо бы рухнул, если бы его не прибрал к рукам Знаменский.
Ознакомительная версия.
