Сперва Дружнов отнесся к письму как к очередному навету на хорошего специалиста и решил не трогать Веру
Алексеевну. Но вскоре почуял, что жалоба настойчиво педалируется кем-то в высших сферах. По ней вот-вот должна нагрянуть комиссия из министерства. Мало того, на Илью Ильича уже начали оказывать давление высокопоставленные медицинские чиновники. Звонили люди разного уровня, большие и не очень. Руководители сложной здравоохранительной машины, словно сговорившись, интересовались: «Что там натворила твоя уникальная мадам?»
Такого давления никогда прежде не было, и от этого Дружнов приходил в самое мрачное расположение духа. «Кому ты перешла дорогу, Вера?» — мысленно спрашивал он коллегу, поглядывая на нее из-под насупленных бровей. Как врач он был на стороне психотерапевта и заранее предполагал, что жалоба подметная, что доктор Лученко так же виновата в гибели этого парня, как комета Галлея — в повышении цен на бензин. Но руководитель медучреждения, увы, должен отреагировать на жалобу административными выводами.
— Это был вполне нормальный мальчик, — очнулась Вера. — Никаких патологий. Направления в стационар не было, была выписка домой. Если он повторил суицид, значит, я действительно виновата.
В голосе Веры прозвучало такое полное равнодушие к собственной персоне, будто она действительно не понимает последствий происходящего. Или понимает, но не хочет ему, главврачу, помогать вытаскивать ее из этой ситуации. Вот упрямая!
— Вера Алексеевна, мы все не ангелы с крыльями, — тяжело вздохнул шеф. — У меня тоже есть проблемы. А у какого нормального врача их нет? На меня тоже писали жалобы. Взять хотя бы тот же аппарат Елизарова. Знали бы вы, сколько пришлось попортить себе крови, прежде чем удалось добиться разрешения бескровного лечения переломов. Сколько пришлось боев выдержать. Но в вашем случае я просто не верю, что вы… э-э… каким-то образом недоглядели.
— Вы правильно сказали. Недоглядела. Значит, должна отвечать.
— Давайте поступим так. — Илья Ильич понял состояние своей подчиненной и ясно увидел, что никаких подробностей о деле ее бывшего больного Цымбала он сейчас не услышит. Судя по всему, ни оправдываться, ни объясняться и доказывать свою непричастность к несчастью Лученко не собиралась. — Пока с этим делом будет разбираться министерская комиссия, вы на время берете отпуск без содержания. И находитесь в городе, чтобы вас можно было вызвать для выяснения всех подробностей. Отдохните, выспитесь, соберитесь с мыслями. А там видно будет.
С тем она и ушла к себе в кабинет.
Засосало под ложечкой. Надо попить чаю и бросить что-нибудь в «топку», решила докторша и нажала рычажок на электрочайнике. Чайник не зашипел, как обычно, а остался холодным и мертвым. Вера нажала еще несколько раз — бесполезно. Пошевелила провод, потрясла чайник — с тем же результатом. О Господи! Опять. Ничего у нее не получается с техникой, та находится с Верой в состоянии перманентной войны. То кнопки на микроволновке не реагируют на ее прикосновение, то мобильный телефон над ней издевается. Причем ни удочки, ни у подруг ничего такого не происходит — только у нее.
Зачирикал мобильный телефон. Ну вот, опять. Только не сейчас! Да почему ж вы всегда звоните не вовремя, человеки?
— Слушаю.
— Вера, ну что ты прячешься, — прозвучал голос Андрея. — Только не клади трубку! Давай объяснимся!..
Вера нажала кнопку отбоя и, видимо, промахнулась — голос все еще умолял. Рассердившись, она стала нажимать все кнопки подряд, пока голос не замолк. Ф-фу… Нет уж. Никаких объяснений. Поезд ушел.
Вера почувствовала состояние ада. Оно пришло к ней с момента предательства Андрея, а сейчас уверенно заливало сознание. Разливалось по жилам, набирало обороты, пульсировало в висках и затуманивало зрачки. Не могу больше. Хватит. Любви нет, зачем вы меня ею мучаете? Все, покончили с любовью. Забыли. Зачеркнули, заклеили, замазали шариковой ручкой.
А вы, господин пациент, тоже хороши!.. Зачем достаете меня своими проблемами? Ведь вы же обманываете меня. Каждый день приходит один и тот же, чтобы притвориться другим.
Вот заходит рыжекудрое существо женского пола. Еще не открыла рта, а я уже слышу модуляции голоса. Словарный запас ясен, до того как произнесен первый звук, — по скопированной из глянцевых журналов манере одеваться, по взгляду не на меня, а на обстановку кабинета. Почти угадываю ее проблему.
А знаешь ли ты, милая, что твои копии приходят ко мне ровно по штуке в рабочий день? Ты еще не села, а мне понятно, к какому сословию ты относишься. Я наизусть знаю твои первые слова.
Ну конечно: как жить? Научите, подскажите, а то у меня… пример номер один. А вот еще… примеры номер два, три, десять. Абсолютно здорова и ленива, не хочет пыхтеть над своей жизнью сама. Только копировать другие. Чувствует: чего-то не хватает, однако слишком инертна. Такая, если ей что и посоветуешь, будет приходить регулярно и просить: помогите воспользоваться вашим советом. Будет паразитировать на твоей готовности помочь, будет заваливать глупыми вопросами и отвлекать от работы.
Вот в разных обличьях, и мужских и женских, заходит Невезучее. По вашим плечам и ушам в первую же секунду вижу все проблемы, уважаемый. В последнее время вам очень не везет с электричеством, огнем и осветительными приборами. Может, даже и квартира горела. Вы уверены, что это знаки вселенной, а какие — хотите спросить у меня. Что я должна вам сказать? Полностью переменить свою жизнь — сможете ли?
Иногда им помогает врачебная ирония. Но не всегда у таких достает самоиронии, а ведь в запущенных случаях она — наилучшее лекарство.
Я вижу почти все ваши болячки, знаю все ваши жалобы, зажимы, угадываю переломы и операции по походке, по тем двум шагам к стулу, которые вы проходите в моем кабинете.
А вот входит тусклая женщина с одутловатым лицом и пустым взглядом. Еще и дверь не закрыла, а я уже вижу: недавно из стационара. Угадываю первые слова: «Ну, перебрала немного водочки, и шо? Женщина я пожилая, имею право иногда расслабиться. А эти сволочи запихнули меня сперва в обезьянник (этого-то я не боюсь, не привыкать!), а потом на обследование — и в психушку!» Да, с такими, как вы, у нас не церемонятся, милочка. Когда психиатрия утратит свою карательную функцию? Это, конечно, вопрос не к вам. От меня вам нужна только бумажка — прошла, мол, обследование, практически здорова. Это пожалуйста. Только однажды, через год или три, найдут вас утром лежащей на грязном полу. И напишут в справке о смерти стандартное: ишемическая болезнь сердца. А ведь вам, «пожилая», всего сорок.
Я могу предсказать ваше ближайшее будущее, но от этого мне тошно.
Косяком идут мученики любви обоего пола. Каждый думает, что он один такой, не подозревая, что вот тут, рядом, за углом, в кафе и на остановке автобуса, его коллег по несчастью полным-полно.
«Он со мной расстался и сказал, что я слишком люблю свободу, и если я хочу каких-то серьезных отношений, то мне, во-первых, нужно не так много сил отдавать работе, во-вторых, меньше думать и больше времени проводить у плиты и стиральной машины».
«Девушка, которая мне нравится, воспринимает меня лишь как друга и хорошего сотрудника, правда, время от времени мы ведем разные интересные разговоры, но никаких определенных слов она не говорит. Должен ли я сделать первый шаг? Или ждать, когда она все скажет сама? Или выбросить ее из головы и заняться делом? А может быть, до конца жизни я так и не встречу свою половинку?»
«Я буду вам очень благодарна, если когда-нибудь смогу узнать ответы на эти вопросы, потому что сама ответить на них не могу».
Как они похожи, ищущие любви, брошенные и бросившие. Как одинаково они говорят, отводя глаза, но в глубине зрачка блестит сумасшедшая надежда на доктора. А доктор ваш теперь сама такая: брошенная. Сапожник без сапог.
Не хочу знать, но знаю, как быстро мне удастся вас успокоить, как долго вы будете сопротивляться.
Я знаю вашу реакцию на мое внимательное молчание.
Я знаю, когда вы врете. Почти всегда: только артисты, привычные к мимикрии, могут меня обмануть.
Словно листаешь страницы уже читанной когда-то книги. В ней, на пожелтевших листах, уже все о вас написано. Не заламывайте рук, не скорбите о потере — ведь я знаю, что на странице такой-то вы успокоитесь и вновь обретете потерянное, и все начнется сначала. Не убивайтесь и не плачьте так горько — через пару десятков страниц вы будете весело напевать попсовую песенку. Даже если вам и кажется сейчас небо с овчинку, ручаюсь — в следующей главе все обойдется. Все минует.
Предзнание. Мне страшно от него, потому что кажется — вы все одинаковые. Все вы, мои пациенты, — это один и тот же пациент, переодевающийся в разные одежды. Бесконечная повторяемость, как наш больничный коридор. Чередования одних и тех же лиц, как чередование восходов и закатов, лета и зимы. Где же люди — разные, удивительные, новые?! Какой жестокий обман — заявление, что на Земле живет шесть миллиардов человек! Грандиозная туфта. Кто их видел, где доказательства? Я верю глазам, а они наблюдают пять-шесть разновидностей человеческой породы. Не больше. Несколько душ, вырастающих в одних и тех же телах. И все идет по кругу, как повтор в орнаменте.
