— Нет, я тебе прибавлю. Я тебе буду платить по максимуму. Ты, парень… Дай я тебя поцелую.
— Ее целуй, — говорю я и киваю на окно. По аллейке к корпусу плывет зазноба Падунца. Высокая, длинноногая, с яркими губами. Фотомодель, да и только. Хотя не в моем вкусе. Груди почти не просматриваются, не выпячивается и то место, где у Федора Савельевича рос фурункул. Но не огорчать же человека! — Королева! — ахаю я.
— Иных не держим! — гордо говорит Падунец. — Пойдем познакомлю. И проводишь меня заодно.
У ворот стоит машина, не новый, но хороший «японец». Легкая царапина на левом крыле. Видно, кто-то из пацанов гвоздем чиркнул.
— Я тебе это в два счета устраню, Федор Савельевич.
— Не зарекайся. Краска — видишь, какая у меня краска? Хрен такой цвет подберешь. Извини за «хрен», Зоинька, Зайчик.
Мне почему-то кажется, его Зоинька в свое время и не такие слова слышала да и произносила. Малость помятое у нее лицо. Но и за это надо сказать спасибо Падунцу, может, из пропасти человека вытащил.
— Зоя, зову в свидетели! У вас будет не машина, а игрушка!
— Это мастер говорит! — опять поднимает палец Федор Савельевич. Человек из моей конторы. Ведущий специалист.
Зоя кротко и хитро, как кошечка, смотрит на меня.
— Ты, Зайчик, не смотри, что он молод. К нему, а значит, и ко мне на поклон вся Россия приезжать будет! Его Костя зовут. И все будут это знать.
— Костя! — говорю я и пробую галантно поклониться.
— Очень приятно! — мурлычет кошечка.
8
У беседки стоит рыжая Вика, судя по виду, ждет меня.
— Что, товарища проводили? И будете теперь скучать в одиночестве?
Проклятый страх, его даже водка не снимает. Чувствую, что трезвею. Но набираюсь мужества схамить:
— А может, на «ты» перейдем?
— Может, — смеется она. — Но не сейчас. Сперва надо выпить на брудершафт, поцеловаться, а у вас еще губы вон какие, — она притрагивается к ним пальчиками. — Болят?
Током шибает от ее прикосновения. Господи, хоть бы не упасть.
— Илья Сергеевич обещает, что скоро все будет нормально. Недели через две. Но домой можно выписываться к субботе.
— Вместе и выпишемся, — говорит Вика. — Дальше я уже худеть не хочу. Как я, нормально выгляжу?
Она разводит руки, поднимает подбородочек. Эффектнейшая женщина! Вот такие и снились мне, а я, дурак, гнал их.
— Я, кстати, завтра в Москву поеду, может, к вашим заехать? Хотя бы одежду взять, не в пижаме же вы отсюда выйдете.
Как я забыл об этом? Все, что было на мне в момент аварии, конечно, надо выбросить: окровавленные тряпки. Но и дома ничего приличного нет. Некуда мне было наряжаться. Как-то я купил один костюм, померил его и понял: чем лучше буду одеваться, тем смешней выглядеть, дома у меня джинсы, пара рубах… И потом, в квартире такой бардак, что Вика побоится переступить даже порог. Да я и не хочу, чтоб она этот порог переступала.
— Вика, а если я дам вам деньги, вы на свой вкус что-нибудь подберете мне, а?
Она окинула меня взглядом портнихи, словно сняла мерку.
— Мы не так сделаем. Деньги студенту нужны, нечего ими бросаться. Все будет о'кей! Уберите свой кошелек, потом рассчитаемся.
Из двери корпуса вышла помощница Ильи Сергеевича, Света:
— Костя. — У нее строгий голос учительницы. — Пора на процедуры.
…Несмотря на поздний вечер, на приличное количество выпитого спиртного, сон никак не приходит. Я лежу в постели в темной, неосвещенной палате и смотрю на дальние сполохи грозы. Что-то со мной происходит. Истекающего кровью, меня привозят в больницу. Делают блестящую операцию. Предлагают хорошую работу, хорошие деньги. Их не надо воровать. Мне улыбаются, со мной советуются. Значит, и так можно жить? Значит, мне просто не везло до этого? Вот пойду к Федору Савельевичу, год поработаю, оденусь, обставлю квартиру — и ну их к черту, этих Максов, Саньков, ювелирные, маски-чулки на головах. Да, с ювелирным надо что-то придумать. Не хочу, чтоб за мной долги оставались. Не спьяну это надо обмозговать, но надо!
Человека, говорят, формирует среда. Какой же я был дурак, что даже не пробовал сменить ее! Я не верил, что это возможно. Не верил до тех пор, пока не ткнули меня мордой в камни. И хорошо сделали, что ткнули! Теперь все будет не так.
Только бы утряслось дело с кольцами и браслетами.
9
Илья Сергеевич легонько ощупывает мой подбородок:
— Удивительный клей! Все держит и не мешает костям срастаться, понимаете? У вас тут крошево было, а сейчас — вполне приличный подбородок. Даже лучше, чем был. Без дефектов. Я выпрямил кое-что… Вот почему так настойчиво прошу у вас фотографию.
Я не любил фотографироваться, была на то причина. Лишь на паспорт щелкнулся — как без этого? С тех пор в пакетике, выданном в фотоателье, оставшиеся снимки и лежат. Куда я засунул этот пакетик, даже не помню. Придется поискать. Разве можно отказать в просьбе такому врачу!
— Приедете ко мне. — Он пишет на больничном листке дату, ставит внизу свою подпись, печать, вопросительно смотрит на меня. — Вам все это нужно? У меня ведь в основном специфическая категория клиентов, они нуждаются в моем внимании, а бумаги их не интересуют. Я одному как-то выписал больничный, так он даже обиделся: не принимайте, мол, меня, за совка. С тех пор у всех спрашиваю, не обижу ли?
— Спасибо вам за все, — говорю я. — То, что вы сделали, поверьте, я никогда не забуду.
Он удивленно смотрит на меня:
— Давно среди клиентов не встречал сентиментальных. Спасибо за доброе слово, но мы ведь с вами не навсегда прощаемся, так? Обязательно приходите, не то до конца жизни драться не сможете, челюсть будете пуще глаза беречь.
У палаты меня ждала Вика, в руках — пакет.
— Готовы к отъезду? Здесь спортивный костюм, кроссовки, все остальное в городе. У меня на квартире. Заедем ведь?
Веселый прищур зеленых глаз.
— Сколько я за все должен?
— Потом рассчитаемся. Переодевайтесь, я в машине подожду.
У Вики новенькие «Жигули». Пора и мне такую же. Для наших дорог — то, что надо. Хватит гонять на чужих. У меня есть права, вожу — дай Бог каждому так, но пока только те тачки, которые мне пригоняют для ремонта. Десять «лимонов» есть, к тому же Федор Савельевич обещает нормально платить.
Вика рассказывает что-то веселое и все время смеется. Я совершенно не вникаю в смысл ее слов и улыбаюсь через силу, лишь в знак солидарности. Я настраиваю себя на мысли о машине, о будущей работе, но ничего не получается: опять скован страхом. Страхом перед этим смехом и рыжими волосами. Я бы сейчас выскочил из машины и побежал бегом домой. Но Вика везет меня к себе. Солнце уже можно назвать вечерним, оно потеряло накал, покраснело, от этого кажется, что на голове у Вики медный македонский шлем.
— А вы по водопроводным кранам случайно не спец? Один течет, другой свистит.
— Если есть инструменты…
— Этого добра хватает. У меня друг был, слесарь, ба-альшой мастер по всем статьям. На память оставил все, что мог… И вообще, я считаю: одинокой женщине нужны мужики мастеровые. Так, нет?
Она стреляет зелеными глазами и не промахивается. Дурацкий комплекс! Даже дыхание сбивается. Хочется домой.
— Вот и приехали. Теперь лифт, шестой этаж… Я немного ошиблась, вам не идет этот костюм. Надо что-то посвободней.
Она проворачивает ключ в двери, замок щелкает… Если бы Вика не взяла меня за рукав и легонько не подтолкнула, я бы не нашел сил переступить порог.
— Ну-ка, пойдем за мной, пойдем…
Небольшой коридорчик в мягком ворсе ковра, приоткрытая дверь на кухню, вторая… Широкая кровать, торшер, шкаф. Она открывает створки, снимает с вешалки плечики:
— Вот, хороший летний костюм. Не думайте, не с чужого плеча, еще с этикеткой, видите?
Я ничего не вижу, я стою болван болваном. Ну хоть что-то же мне надо делать, говорить… Все тело — сплошной панцирь.
— Сбрасывайте-ка с себя тряпки. Ну же!
Ее рука ложится на мою грудь, легонько теребит застежку-молнию. Я накрываю эту руку своей ладонью и теперь отчетливо чувствую, как грохочет сердце. Вика уже не улыбается.
— Ну, — говорит она и понемногу отступает, так, чтобы не вырвать пальчики из-под моей ладони. — Ну!
Не отпуская меня, ложится на кровать, трогает губами щеку, подбородок.
— Тебе не больно?
Качаю головой.
Золотые волосы уже не шлем, они рассыпались нитями по белой подушке.
— У тебя сердце сейчас выскочит, — говорит она, и руки ее ложатся за мои плечи. — Ты успокойся, успокойся, успокойся!..
Нет, надо было все же выскочить из «Жигуленка», пусть даже и на полном ходу. Все равно было бы лучше! Я закусываю больные губы, рывком приподнимаюсь, сажусь и прячу лицо в ладони. Сейчас Вика рассмеется, и я уйду. Но она не смеется.
— Костя, почему тебе плохо со мной? Ты не хочешь меня, да?
