— Бабуля, что ты такое говоришь? Какая такая у меня проблема с ушами? — Я даже на всякий пожарный осторожно ощупал оба свои уха. — Они у меня совершенно не болят, и слышу я хорошо.
Бабуля взглянула на меня, весело подбоченясь.
— Тебе только так кажется, дорогой ты мой внучок. Слушаешь ты, может, и хорошо, а вот слышать — тут у тебя проблемы.
В следующий момент она уже сидела передо мной на пеньке и улыбалась, чуть прикрыв глаза.
— Птицы поют — услышь!
Птицы действительно пели — невероятно громко, чудесно, своим пением сплетая прекрасный рисунок мелодии.
— Я слушаю.
— А что слышишь?
На всякий случай я прислушался чуть внимательнее.
— Ну… Они поют. Щебечут… А вот сейчас дятел стучит… А вот птичка просто заливается…
Бабуля усмехнулась, покачав головой:
— Заливается щегол — он поет о своей любви, он счастлив и упоен и не слышит никого, кроме себя самого; как и все мы, пока молоды, прекрасны, беззаботны и уверены, что весь мир принадлежит нам.
Легкий жест бабули, запрещающий мне говорить, и я вынужден слушать ее без собственных комментариев. Или слышать?..
— А вот это чириканье — это голос заботы: птички желают отобедать и ищут, чем бы перекусить да птенцов своих накормить…
Несколько мгновений бабуля прислушивалась, мягкой улыбкой отмечая очередную птичью трель.
— А вот это голубиное гуканье — точно как я тебя сейчас, мать учит деток слышать ее!
Бабулины мудрые глаза — серые, почти прозрачные, в которых, кажется, сконцентрированы все улыбки мира. Она многозначительно поднимает палец, призывая меня слушать и слышать: отчетливо, словно бравый барабанщик на марше, застучал дятел, вслед ему таинственно заухал невидимый филин, надежно скрытый зеленью крон деревьев.
— Слышишь? — Бабуля приложила палец к губам. — Слышишь, о чем предупреждает дятел? Открой душу, услышь! Ну, что слышишь?..
Какое-то время я что есть сил тер свои несчастные уши — мне казалось, стоит потереть их как следует, и я услышу то, что слышит моя бабушка. Но она строго ухватила меня за руки, с силой отвела их в стороны. Ее чуть сузившиеся глаза смотрели на меня с мягким укором.
— Не три свои уши, дурачок! Слышать нужно сердцем. А где находится твое мудрое сердце?
Я опустил голову, взглянув на собственную грудь, и в то же мгновение передо мной вдруг появилось сердце — то, что царило на одном из полотен Сониной выставки — «без прикрас». Кроваво‑красное, склизкое, окутанное сетью многочисленных, слегка подергивающихся сосудов, оно дышало и ритмично содрогалось: тук-тук, тук-тук, тук-тук…
— Ну что, теперь-то ты слышишь, что говорит тебе твое собственное сердце? Ты слышишь?
Это был уже голос не бабы Вари, а самой лучшей девушки на свете — моей дорогой и единственной Сони, которая сидела передо мной, скрестив руки на груди, улыбаясь немного таинственно и загадочно.
— Это то, о чем я тебе говорила: сердце без прикрас, настоящее, живое, кровавое. Послушай, о чем расскажет тебе мое…
И она без малейшей паузы, запросто, как помаду из сумки, извлекла из своей груди сердце — точно такое же, как мое, только бьющееся чуть быстрее и взволнованнее, словно торопясь рассказать свою историю.
Мне стало не по себе — слишком много крови, слишком много грубой анатомии без тени романтики. Я отвернулся.
— Знаешь, моя дорогая Соня, я почему-то уверен, что неплохо слышу тебя и без этого куска мяса. Ты — красивая, уверенная в себе, в своей красоте и художественном таланте. Именно поэтому сейчас ты легко отмахиваешься от меня — у тебя ведь много поклонников. Но когда ты чуть-чуть постареешь, когда появятся первые морщинки на лице — вот тогда ты вспомнишь обо мне. Или лучше сказать, что ты УСЛЫШИШЬ меня своим сердцем?..
И я многозначительно посмотрел на нее.
Красавица Соня смотрела на меня, гневно дыша. Она уставилась на меня своими синими глазами, точно хотела пронзить взглядом.
— Посмотрим, кто кого будет слышать, — проговорила она, небрежно отшвырнув свое сердце в сторону, как абсолютно ненужную вещь. — И не вздумай мне звонить, слышишь? Не вздумай!
Быть иль не быть?
Вот в чем вопрос…
Именно в тот момент я вдруг услышал эти классические строчки, произнесенные кем-то чуть в отдалении, тут же припомнив и свою заветную мечту: сыграть роль Гамлета. Минимум декораций и костюмов, игра голосом, интонациями, сдержанными жестами и мимикой.
Да здравствует поспешность!
Как часто нас спасала слепота,
Где дальновидность только подводила!
Есть, стало быть, на свете божество,
Устраивающее наши судьбы
По-своему…[1]
Я с упоением выступал перед пустым зрительным залом. Мне было абсолютно все равно, я не ждал аплодисментов — в тот момент я был принцем датским, несчастным парнем, преданным всем миром, одиноким и непонятым, нелюбимым и ненужным, бесконечно задающим самому себе извечный вопрос «Быть иль не быть?», как будто ответ на него способен придать жизни смысл.
«Соня, неверная, ненадежная, только поприветствовав меня на своей выставке и тут же позабыв, кинувшись к своим бессмысленным приятелям, — тоскует ли она по мне, как я по ней? Слышит ли меня сердцем?..» — мои печальные мысли ложились поверх текста «Гамлета», а я уже шел по бесконечному перрону невесть какого вокзала мира.
Почти тут же мои печальные размышления прервал звук пролетавшего мимо поезда, и в тот же миг я с криком «Да здравствует поспешность!» бросился вперед, успев запрыгнуть в последний вагон, немедленно шагнув в реальность утра.
Пробуждение было стремительно — растрепанный, с бешено бьющимся сердцем, я лежал в смятой одежде на диване в гостиной, куда доносилось через окно пение птиц. Часы, тикавшие здесь же, на стене прямо напротив меня, показывали шесть часов утра. Начинался новый день.
Глава 6
Утро в сиреневом цвете
Что ни говори, а утро, несмотря на все чрезвычайные происшествия и тревожные сны прошедшей ночи, было прекрасным, и встречал я первые минуты нового дня по своей давней традиции — на кухне, лучшем месте моего дома.
Конечно, стоит отметить, что, едва проснувшись, я первым делом поспешил подняться наверх, чтобы заглянуть в спальню. Убедившись, что гостья не исчезла, смотрит на меня поверх одеяла испуганными глазищами, я адресовал ей приветственный жест и, после ночного тыканья перейдя на галантное «вы», предложил принять душ и переодеться в мои, быть может, и великоватые для нее по размеру, но зато чистые вещи. После этого я с легким сердцем отправился на кухню, чтобы приготовить некое подобие завтрака при наличии пустого холодильника.
Все, кто хоть однажды был у меня в гостях, согласны: моя кухня — особое место, наполненное энергией добра и мира. Здесь я могу просиживать часами, бездумно смотря в окно на кроны деревьев, на порхающих птиц, на уютную террасу, окруженную цветниками и кустами шиповника. Что уж говорить о «черных» днях, когда вдруг навалится тоска так, что на душе кошки скребут — тут я немедленно откладываю все, даже самые срочные, дела и прямым ходом направляюсь на кухню успокаивать нервы искусством кулинарии или банальным кофетворчеством.
Наверное, все дело в том, что когда-то этот дом отец построил для мамы, которая и обживала каждый его метр, внося во всякую деталь его обстановки свою любовь и вкус. Ну а кухня всегда была (и есть!) у мамы на особом счету — она любит готовить и делает это отлично.
Увы, на этот раз мне было сложно удивить и порадовать чем-либо свою неожиданную гостью: повторюсь, холодильник был катастрофически пуст, потому как в мое отсутствие Ольга за считаные визиты умудрилась уничтожить изрядный запас мороженых пицц и других продуктов. В итоге пришлось довольствоваться мастерски приготовленным кофе с кардамоном, который я варил по всем правилам, вкладывая по «рецепту» мамы в напиток частицу своей души.
Когда кофе у меня был практически готов, на кухню бесшумно проскользнула ночная гостья, которую я галантно пригласил на террасу, где уже был накрыт свежей скатертью стол и расставлены деревянные кресла. Через считаные минуты мы уже наслаждались ароматным напитком, оставившим несколько пятен шоколадного цвета на белоснежной скатерти, и великолепным буйным цветением сирени.
Во всяком случае, я наслаждался от всей души. Все было скромно, но очень симпатично: кофе по-ливански с кардамоном, сырные крекеры, которые можно было макать в прозрачный мед в розетке, вокруг которой немедленно начал нарезать круги мохнатый шмель…
Именно в такие моменты вдруг кожей начинаешь ощущать драгоценность жизни и ее, казалось бы, банальных составляющих — солнечное утро, мирный завтрак, шелест зелени, загадочно пересекающиеся на стене тени и заливистый хор птиц, рождающий надежду на чудо. Жизнь прекрасна и удивительна! В моих ближайших планах был визит в гипермаркет за продуктами, а пока я просто пил кофе и любовался этой странной девушкой.
