— Не фиглярничай, Саша. Судя но сводкам МВД, это та самая группа, которая устраивала беспорядки во время ноябрьских демонстраций в Ереване.
— Ну да. Знаю. Поджигали мусорные урны. И их привлекли за хулиганство.
— Я вижу, тебе не нравится эта версия.
— Да нет, почему не нравится? Гладкая версия.
Я старался убедить Меркулова, а точнее — самого себя, что это дело меня не касается. Но перед глазами стояла страшная картина. Десятки обугленных тел... С госбезопасностью не поспоришь. Они из чего хочешь дело состряпают.
— Ну что ты там бормочешь? Тебя все еще снедают профессиональные амбиции? Саша, если объективность такова...
— Как не можем чего-то, так говорим «объективность»! Прости, Костя, что перебил.
— Да нет, ничего... — Меркулов задумался. Потом хлопнул себя ладонью по лбу: — Ой, слушай, совсем забыл — тебя там в твоем кабинете ждет высокая такая... Белова.
Я с напускной медлительностью вышел из меркуловского кабинета. Закинув ногу за ногу, Лана читала «Соцзаконность».
— У меня к вам просьба, Александр. Вы можете проверить эту справку, прежде чем я покажу ее начальнику? Может быть, что-нибудь не так...
Я сразу увидел, что все сделано правильно. Только не понимал, как она успела так быстро.
— Вы неважно себя чувствуете? — спросила она.
— Да нет, ничего... — не совсем уверенно ответил я и непроизвольно глянул на свое отражение в стенке шкафа.
— Пойдемте обедать,— неожиданно для себя самого предложил я, — потом поедем в Матвеевское... если для вас не будет поздно.
— А я люблю поздние прогулки, — то ли шутя, то ли серьезно сказала она.
Народу в ресторане «Варшава» было немного. Есть мне ничего не хотелось, и я уставился в меню, будучи не в состоянии даже читать названия блюд.
— Знаешь, Александр, я хочу мороженого...
Ну, конечно, мороженое! Я даже не заметил, что Лана перешла на «ты». Мы пили горячий ароматный кофе и ели мороженое, перекидывались ничего не значащими фразами. Но я видел интерес в ее зеленых глазах, вокруг которых собирались еле заметные морщинки, когда она улыбалась. Сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать шесть? И вообще, что я о ней знаю? Вот она положила загорелую руку на белоснежную скатерть, и я увидел на безымянном пальце тоненькую светлую полоску — след от обручального кольца?
Все мои утренние сомнения и похмельные недомогания сменились какой-то легкостью. Если мы - молчали, молчание не тяготило, если говорили, я находил, во всяком случае мне так казалось, нужные слова и верную интонацию. Я был вполне доволен собой...
В Матвеевское приехали только к четырем часам. Я надеялся часа за два управиться с проклятой выемкой. Но не тут-то было. Прорабская помещалась в задрипанном вагончике, уныло стоявшем посреди строительной площадки. Рабочие закончили смену, и, кроме сторожа, вокруг не было ни души. До ближайшего ЖЭКа мы топали по пыли минут пятнадцать. Наконец мне удалось заарканить двух понятых —подвыпившую дворничиху и самого управдома.
Когда мы, наконец, открыли вагончик, сбив топором тяжелый навесной замок, то я пришел в ужас: количество документов превышало предполагаемое раз в двадцать пять.
До глубокого вечера мы сортировали транспортные накладные, рабочие наряды, акты - процентовки, счета, сметы и калькуляции. Лана быстро вошла в курс дела и без малейшего проявления скуки или недовольства разгребала очередной ящик.
—Вот еще строительно-монтажное управление номер тридцать. Поставка за февраль. Крупнопанельные блоки Очаковского домостроительного комбината...
Она протянула пачку измятых листков. Я же вместо документов взял ее за запястье и не отпускал. И снова, как вчера, когда мы танцевали, мне почудилось ответное волнение, хотя руку она высвободила.
Дворничиха пихнула домоуправа под ребро: гляди, мол, следователь-то наш — шустрый.
Я вел машину по извилистой «сталинской» дороге. Слева в зелени утопали белые здания Купцовской больницы, бывшей резиденции генералиссимуса. Справа— склон, переходящий в жидкий лесок, где текла Сетунь. Пышные волосы Ланы бились от ветра, она их придерживала, высоко подняв локти. Я невольно косил глаза и думал, какая она красивая... Лана слегка нахмурилась, достала из сумки косынку и странно повязала ее через лоб к затылку. Косынка прижала волосы к вискам, и это совершенно изменило ее лицо, сделало его грубым и жестким. Я потянул косынку за кончик, стремясь снова освободить Ланины волосы. Она схватила мою руку и с такой силой отшвырнула ее, что я от неожиданности выпустил руль. Машина вильнула в сторону, запрыгала вниз по склону и, въехав в сиреневый куст, заглохла.
— Ты что, сумасшедшая? — заорал я, хватая ее за плечи.
Запрокидывая голову, она засмеялась. Мои руки скользнули по ее груди и сомкнулись у нее между лопатками. Она кинула сильное тело навстречу, одновременно отталкивая меня ладонями. Мы боролись, сжимая друг друга в объятиях, искали губы и не давали их для поцелуя. Это была прелюдия, и мы знали это, инстинктивно продлевая ее, доводя себя до той точки накала, когда уже не помнишь, как все произошло, как случилось, что мы оказались на этой пахнущей земляникой поляне, а наши одежды были брошены Бог знает где.
Она обещала прийти ко мне завтра. И весь этот день я только о том и думал. Работал как одержимый, и все мне удавалось. Даже бумажная писанина приносила радость. Иногда брал страх: а вдруг что-нибудь случится, вдруг я попаду в аварию, вдруг меня вызовут на ночное дежурство... или просто она не придет, и я снова брался за работу с удвоенной энергией, подгоняя время.
—Турецкий, ты занят? Я не заметил, как открылась дверь,— на пороге стояла Ким. Ну вот. Вот сейчас мне надо жестко все поставить на место.
— Мне надо с тобой поговорить, Турецкий.
Я почувствовал раздражение оттого, что она называет меня «Турецкий».
— Нет-нет, ты не думай, что я... — Она испуганно посмотрела на меня, и я увидел, что она очень бледная. Господи, не хватало, чтобы она в меня влюбилась! У меня вылетели из головы все слова, которые приготовился ей сказать. Я подошел к ней и взял за руку. Рука Ким дрожала.
— Послушай, Ким, ты должна понять... Мы же взрослые люди... — «Что за чушь я несу?» Я остановился, не зная, что же еще сказать.
— Нет, Турецкий, послушай меня. — Не называй, пожалуйста, меня «Турецким». У меня есть имя.
— Хорошо Турецкий, то есть Саша.
— Турецкого вызывает Леонид Васильевич, — донеслось из селектора, и я сорвался с места, предательски счастливый от возможности избежать дальнейшего объяснения.
— Извини, Ким, мы поговорим попозже.
— Можно я тебе позвоню, Ту... Саша?
Я даже обрадовался возможности объясниться по телефону.
— Ага позвони, запиши номер.
Лана пришла ко мне ровно в девять часов. Я к этому времени вымыл всю квартиру и притащил из ресторана всякой всячины.
Она вошла, и я забыл об этих приготовлениях. Я вообще перестал соображать, где мы находимся. Она принесла с собой все запахи вчерашней земляничной поляны. Я вспомнил, что должна позвонить Ким, протянул руку и отключил телефон. И мы вновь и вновь погружались в глубину древнего, никому не ведомого до нас ритма сплетенных тел...
Я проснулся от какого-то звука, что-то разбудило ценя. А может быть, это было еще во сне, потому что вокруг была полная тишина, прерываемая шуршащими по мокрому асфальту шинами. Сколько я спал — минут пятнадцать? Двадцать?
— Сколько времени? — шепотом спросила Лана. Я включил свет и поразился — было больше двух часов ночи.
— Я должна идти.
— Должна? Почему? Она засмеялась.
— Не хочу превращать это в кухонный роман. —В кухонный?
— Ну да, с мытьем посуды после утреннего кофе и разгуливанием в шлепанцах по неубранной комнате.
— Я тебя провожу.
Она опять засмеялась.
— Мне до дома десять минут медленным шагом.
Она стала одеваться, и я не слышал, как она ушла, потому что сразу уснул глубоким умиротворенным сном. Во сне я пытался что-то вспомнить, но никак не мог, я спорил с кем-то и чему-то удивлялся, но к утру я напрочь забыл, что совершалось со мной в моих сновидениях.
Сильные струи били по лицу, плечам и груди. Приятность утреннего душа возрастала от сознания того, что я могу не спешить. Было семь часов утра, и до начала моего дежурства по Москве оставалось два часа. Наконец я повернул кран. В комнате надрывался телефон.
— Турецкий! Ну ты, брат, спишь! Извини, что все-таки разбудил тебя. Подполковник Яковлев беспокоит.
Я чертыхнулся почти вслух.
—Что стряслось, подполковник?
—Выручай, Турецкий! Ты ведь у нас сегодня дежурный по графику? В Октябрьском районе убийство, а ехать некому. Следователь, которого ты должен сменить, все еще возится с другим трупом в Текстильщиках. Так что собирайся, браток...
