есть крохотные ячейки с дверцами отдельно для каждого из перевозимых. В пути свет в кабине был выключен. Я ни о чем не думал. Было холодно. Но все равно очень хотелось спать. Какие-либо попытки задремать прерывались из-за того, что на очередной кочке или повороте дороги меня подбрасывало с сидения вверх или в стороны. Дважды я больно ударился о стальной лист перегородки своей временной камеры. После этого долго пытался понять, щупая кожу на голове руками, все ли цело и нет ли крови. Ехали долго. Чувство боли от ударов прошло, а спать меньше не хотелось. Поэтому я наклонил туловище вперед, обхватил голову сзади замком из сцепленных пальцами рук, упер локти в ноги чуть выше колен и почти тут же куда то провалился. Снилось что-то странное и неопределенное. Никого из близких в сновидении не было. Чужие незнакомые люди, смена картинок с пейзажами мест, в которых не бывал. Запомнилось только последнее из увиденного: я стою за станком на огромном, исполинских размеров заводе. Машина включена и максимально быстро крутит вокруг своей оси какой-то предмет, который мне нужно обработать. Разглядеть что именно зажато в тисках я не могу из-за постоянно наползающего на глаза темно-синего цвета берета. Не вижу своего отражения, но понимаю, что это именно берет. Разобравшись все-таки с ним, я нажимаю на станке кнопку и скорость вращения, постепенно снижаясь, позволяет наконец разглядеть статую лежащего Будды, очень искусно вырезанную из единого куска необычайно красивого камня сине-серого цвета. Я не вижу необходимости что-то еще подправлять, достаю из кармана брюк чистый белый платок с вышитыми по краям красными маками и стараюсь им вытереть руки и лицо. От платка нестерпимо несет каким-то крайне неприятным запахом. Я подношу его ближе к носу и узнаю без сомнений. Это носки. Резкий, кисло — горький запах не знавших хозяйственного мыла дней пять носков. Меня начинает мутить. Я бросаю в стоящую рядом урну платок, делаю пару шагов назад, но запах не проходит. Снова приближаюсь и заглядываю внутрь. В корзине платка нет. Там, переваливаясь противной белесой массой, ползают сотни червей. Безостановочно меняя свое положение, они начинают увеличиваться в размере. Спустя мгновение через край урны лезут уже не черви, сильные и хищные, разинувшие свои пасти змеи такого же отталкивающего цвета устремляются ко мне, пытаясь укусить за ноги. Я испуган и пытаюсь спастись бегством. Ноги слушаются слабо и неохотно. Я меньше всего хочу оборачиваться, но делаю это. Заполнившие почти все свободное пространство за мною монстры находятся на расстоянии пары метров. Ужас от увиденного мобилизует мои внутренние силы. И я разгоняюсь невероятно быстро. Так я еще ни разу не бегал. Но, снова обернувшись, замечаю, что оторваться от преследования не удается. Между моими пятками и дрожащими в нетерпении раздвоенными языками те же два метра. Здесь я проснулся. Грузовик остановился и затих. Глухо донеслись голоса снаружи и звуки закрываемых дверей. В соседней ячейке зашевелился один из моих спутников.
— Приехали, — сказал он.
Ни я, ни второй арестант ничего ему не ответили. Да и что тут отвечать?! Минут через пять тишины этот же голос начал ругаться и сквернословить. Мне спешить в отличие от соседа было абсолютно некуда. Единственно, что меня смущало, так это металлический тяжелый привкус на языке. Я собрал побольше слюны во рту и плюнул себе под ноги. Громкий звук плюхнувшейся на стальной пол жидкости огласил пространство. Привкус не ушел. Невольно, чтобы как-то занять себя, я стал представлять себе владельца голоса из соседней каморки. Из суда меня завели в грузовик первым, поэтому я не видел в лицо тех, кого привели следом. Любопытно, кто же он?! И какими путями оказался здесь через стену из листовой стали, как его зовут, где он родился и вырос? Что видел своими глазами и что слышал ушами? В детстве перед сном какую колыбельную ему пела мама и пела ли вообще? Сильный и окрашенный низкими обертонами голос. Такой не может принадлежать слабому человеку. Но жизнь издергала его, заставила тревожно озираться, сделала черствым сердце. Неужели он и правда переживает из-за того, что мы просидим в этом ящике лишние полчаса?! Сколько ему, лет сорок пять, пятьдесят? Нет. Этому человеку спешить некуда. И он это понимает. Прожив не так половину жизни, видит примерно и вторую ее часть. И от этого ему хочется выть, хочется кричать и материться. Мне захотелось еще раз услышать его. Я постучал костяшками пальцев в разделявшую нас стенку.
— Извините, — начал я. — а это долго может продлиться?
— Да кто его знает! В прошлый раз заехали сразу же. А в позапрошлый торчали полтора часа потому, что эти бараны как нарочно приехали к обеду.
— А вы давно тут уже находитесь?
— Где тут? В тюрьме?
— Да
— Третий месяц пошел. Послушай, давай помолчим.
— Да, конечно. Давайте.
«Третий месяц» — задумался я. А что если и меня ждет тоже?! Неприятный холодок пробежал по спине. Осознание возможности такого развития событий вызвало тошноту, а голова стала кружиться. Внутри не было страха, только отчаяние и тоска.
Сильно зачесалась спина. Это прервало размышления и заставило выругаться от внезапно возникшего чувства злости. Руки были сцеплены спереди наручниками, поэтому я попробовал почесаться о стену. Это не помогло, только зуд стал настойчивее. Через мгновение он повторился в левой ноге с обратной стороны колена и в районе груди. Абсолютно ничего удивительного в этом нет. Уже четвертые сутки я не мылся. Сперва моя чистоплотность била тревогу и не давала покоя. Но по истечении вторых суток ее сигналы стали ослабевать. А потом мое тело привыкло к этому новому, продолжая все же напоминать о своем неудовольствие периодически появляющимся зудом в самых разных местах. Минут через двадцать грузовик всхрапнул и завелся. Помимо работающего двигателя, я услышал громкий металлический звук. Наверное, это открылись и затем закрылись за нами ворота тюрьмы. Водитель снова заглушил мотор. Дверь к нам открылась, и в помещение забрался парень лет двадцати двух с бумагами в руках в форме сотрудника ФСИН. Это был сотрудник изолятора, которому по инструкции следовало тщательно проверять любой въезжающий или выезжающий транспорт. Быстро проверив соответствие ввозимых лиц тем данным, что содержались в бумагах, он, бормоча себе под нос что-то невнятное, развернулся и покинул грузовик, спрыгнув на бетонный пол. Послышался смех. Для них продолжалась обычная повседневная жизнь. И вид сосредоточенных лиц оказывающихся в этом месте людей, чья жизнь уже никогда не будет такой, как прежде, нисколько не трогал их. Такая работа, которую
