испугалась, притихла.
Еще ссадят с рейса в последний момент. Да и рано веселиться. Впереди – абсолютная неизвестность. Маленький чемоданчик, капитал в девяносто долларов (сотни, для круглого счета, они с бабушкой насобирать так и не смогли). Туристическая виза на месяц. Где она будет сегодня спать? Что есть? Или даже отдохнуть не дадут с дороги – сразу погонят мыть чей-то туалет?
Но переступили красный рубеж, в паспорт шлепнулся штамп о выезде – и страх сменился восторгом.
Полоса нейтральная оказалась вся усеяна сверкающими магазинами, бары подмигивали иллюминацией, даже газетный киоск на западный манер – на стеллажах, в открытом доступе, вода, газеты, жвачки.
В группе сразу оживились, стали обсуждать: много ли воруют? И сколько народу попадаются?
Мирон усмехнулся:
– Всех берут. Тут скрытых камер полно.
И обратился к своим подопечным:
– Предупреждаю сразу: в Италии еще хуже. Вроде товар в доступе открытом, никто не караулит, а на самом деле или заснимут, или человек добрый настучит. И прощай, Европа. Навсегда въезд закроют. И штраф еще влепят.
Будущие горничные сбились в кучку, внимая своему пастуху.
Мимо них текли расслабленные иностранцы. Новые русские в заграничных пальто поглядывали презрительно. Одна из теток (она все бары разглядывала) громко вскрикнула:
– Ой! Пиво! «Гиннесс» настоящий!
– Два доллара, – просветил Мирон. – Хочешь – иди покупай.
– Нет-нет, – перепугалась та.
– Я бы тоже выпила. Если ты угостишь, – улыбнулась Богдана.
Ей нравилось смущать Мирона (совсем молодого, но исключительно важного в своей миссии).
Поводырь запунцовел, нахмурился:
– Подождешь. В самолете тебе нальют. Бесплатно. Но не «Гиннесс». Чего попроще.
Богдана не отставала:
– А на ужин в пиццерию поведешь? В настоящую?
– Не ходи, Богдана, в пиццерию, там мафия, – ответил он модной в те годы присказкой.
– Объедков из ресторана тебе дадут, – предрекла Эльвира.
Но Мирон загадочно улыбнулся:
– Нет, девочки. Сегодня мы гуляем. Я вас в честь приезда на ярмарке буду кормить. В Болонье.
– Что еще за ярмарка?
– Ну, павильоны, как в Москве на ВДНХ. И много ресторанчиков выездных. Креветки на гриле, та же пицца. Говорят, что лучшая в Болонье.
«Болонья! Как звучит!»
Просто не верилось, что в городе с подобным названием тоже есть грязные унитазы и заляпанные полы.
Побродить по дьюти-фри Мирон своим подопечным так и не дал:
– Ходите со мной, а то растеряетесь.
И даже в туалет повел скопом. Дамы там задержались. Ничего себе, даже в России цивилизация! Слив на фотоэлементах, вода идет – когда к крану руки поднесешь. Что же в Европе будет?!
Сначала ахали, потом долго-тщательно обновляли макияж. Когда вышли, от Мирона влетело:
– Сколько можно! Уже посадка! Ах, морды вы красили? Ну, ладно. В последний раз можно.
– Это почему в последний?
– Потому что горничная должна быть бесцветной. Иначе хозяйки вам быстро небо с овчинку устроят.
Эльвира пробурчала:
– Эх, надо было все-таки в стрип-бар вербоваться.
Долетели быстро, в самолете вкусно поели, выпили на халяву вина. Те, кто дымил, бегали в хвост, на места для курящих. На посадке дружно прилипли к иллюминаторам. Даже с высоты видно: Европа! Крыши аккуратные, дороги чистые. И ездят – сплошь иномарки! Правда, крошечные совсем.
Легенда Мирона (туристическая группа и жить будем в таком-то отеле) не понадобилась. Ослепительный итальянский пограничник объял Богдану жарким взглядом и стрельнул певучей тирадой – раза в три быстрее, чем на учебной аудиокассете.
– Che? [2] – растерялась девушка.
– Желает тебе счастья в его прекрасной стране, – пришел на помощь Мирон.
– Grazie mille! [3] – вежливо отозвалась она и изобразила европейскую улыбку.
А официальное лицо – вместо того чтоб шлепнуть паспорт на стойку – вручил документ лично в руки. И слегка задержал свою жаркую кисть на ее пальцах.
«Прав Мирон. Ухо востро надо держать. Хорошо, что я не на консумацию работать пошла».
Но если каждый хозяин (или его сын, брат, сват) начнет ее домогаться, наверно, еще хуже будет. Прав-то никаких нет. Даже виза – и та через месяц кончится.
Богдана, в толпе соотечественниц, шла по аэропорту, разглядывала публику, и черная зависть точила ей сердце. Ну, почему она родилась не здесь? Почему ее ровесницы – такие уверенные, потрясающе одетые? Стрекочут по-итальянски, обнимают своих кавалеров. И им не надо мыть туалеты, откладывать каждую тысячу лир [4], бояться, что депортируют из страны?!
Прочие вырвавшиеся из России женщины пребывали в радостном возбуждении, а на Богдану снизошло прозрение. Горестное. Никому она здесь не нужна. Прав Мирон: унитаз мыть доверят. На ночь – с удовольствием снимут. А в принцессы не возьмут. И еще очень обидно, что итальянский (не учебный, а тот, на котором здесь говорили) она почти не понимала.
– Чего скисла? – ткнула ее в бок Эльвира. – Заграница, красота! Ща на ярмарку поедем, пиццу жрать!
Их встретил автобус. Чемоданы запихали в багажный отсек, расселись. Покорительницы Италии прильнули к окнам. Ну, просто чудо, чудо! Прямо на улице цветы в горшках. Возле кафе на тротуарах столики, плетеные кресла, народ винцо попивает. Машины останавливаются, чтобы пешеходов пропустить. И от каждой витрины дух захватывает. То цельный поросенок в россыпи яблок, то манекены в платьях неописуемой красоты.
А ярмарка, куда в итоге приехали, с виду и правда ВДНХ. Только павильоны в стороне, а на центральной площади веселье. Музыка, ароматы такие, что прямо хоть воздух режь и лопай. Посредине столы длинные, вокруг них очаги пылают, и там чего только не варганят повара в белоснежных колпаках! Пиццы всех видов, креветки на гриле, лапша удивительная, коричневая, рис непонятно с чем.
Мирон просвещал:
– Ризотто называется. А лапша – это вообще китайская, называется вок.
Еды набрали целую гору. Парень безропотно оплатил. Еще и вина принес, огромную пятилитровую бутыль. День весенний, воздух теплый, Мирон за всеми ухаживал, подкладывал, подливал, просвещал:
– Для пиццы приборы не нужны. Все итальянцы руками едят. А спагетти, наоборот, – их на вилку накручивать надо, в несколько слоев.
Дамы наелись, поддали. Разговоры становились все громче, смех визгливее. Богдана в общем веселье не участвовала. Сидела в дальнем конце стола, смаковала королевских креветок, разглядывала итальянцев – сюда, на ярмарку, целыми семьями приходили. Женщины чаще дородные, властные, на мужчин своих покрикивают. Те вроде слушают смиренно, но глазами так и шустрят по сторонам. И тараторят, тараторят все – с такой скоростью, что ни слова не разберешь.
Мирон, наконец, закончил с ролью распорядителя. Подошел к ней. Спросил:
– Чего приуныла?
Она ответила честно:
– Сложно мне будет в итальянской семье.
Поводырь присел рядом:
– Поэтому и не хотел тебя брать.
Богдана осторожно спросила:
– А кто решает, где я
