их не смог – на замках был установлен код.
– Я так понимаю, эксперты на втором этаже еще не работали, – заметил он.
– Да, я пока что велел им снять все отпечатки и следы на первом этаже.
– Какие еще комнаты, кроме спальни, есть на втором этаже?
– Есть еще три комнаты. Первая от лестницы – комната девочки, вторая – кабинет, а третья – та, что ближе к хозяйской спальне, – гостевая комната, она же кальянная.
– Пойдемте посмотрим и их. Особенно меня интересует комната девочки. – Гуров посмотрел на Евгения Северьяновича, ожидая, что он просветит его по поводу ее исчезновения.
– Дочь Шишковских – не их родная дочка, она приемыш, – начал рассказывать Разумовский. – У них был сын, но он умер. А несколько лет назад Шишковские решили удочерить девочку. Чтобы, значит, было кому оставлять наследство. А оно у них немаленькое. Я пока что лишь коротко переговорил с Жанной Валентиновной, домработницей. В основном о том, при каких обстоятельствах она обнаружила своих хозяев убитыми. Поэтому сам еще не в курсе подробностей о семейной жизни Шишковских.
– Хорошо, я сам с ней поговорю, – ответил ему Лев Иванович и вошел в комнату, которую Разумовский назвал комнатой дочери.
Пока он шел по коридору, заглянул мимоходом и в две другие комнаты. В них царил такой же кавардак, как и в спальне супругов. Тем удивительнее было то, что в комнате девочки был идеальный порядок. Казалось, что хаос и смерть, которые господствовали во всей квартире, не коснулись этой комнаты, ее чистоты и первозданности. Гурову вообще показалось, что в этой комнате никто никогда не жил, настолько в ней было все идеально – как в комнате-музее. Нигде не валялось ни бумажки, ни соринки, ни пылинки. Постель заправлена идеально ровно, книги ровными рядами стояли на полке, компьютерный стол, на котором девочка, по всей видимости, занималась уроками, был девственно-чист. На нем не было ни компьютера или ноутбука, ни тетрадок, ни других каких-то школьных принадлежностей. На стене над кроватью висел один-единственный постер с картинкой из какого-то аниме-фильма, и все. Если не знать наверняка, то трудно было понять вообще, что в этой комнате несколько лет жила девочка-подросток.
– Странно все это, – пробормотал Лев Иванович себе под нос.
Он вошел в комнату и открыл сначала ящики компьютерного стола, потом ящики комода и прикроватной тумбочки. Во всех ящиках было пусто. Ни в одном из них Гуров не нашел ни одной ручки или карандашика, ни носка или чулочка, ни учебника или косметички, которая, по мнению Льва Ивановича, обязательно должна была быть у девочки семнадцати лет от роду. Заметив в глубине комнаты две двери, он открыл обе. Одна вела в небольшую гардеробную, а вторая в туалетно-ванную комнату.
В ванной все было так же идеально чисто, как и в спальне. А вот в гардеробной Лев Иванович обнаружил несколько вещей, висевших на вешалках, и пару коробок от обуви. Открыв их, он нашел в одной из них совершенно новые туфельки-лодочки, а вторая – та, которая была задвинута в самый дальний угол верхней полки, – была доверху набита рисунками. Да не просто рисунками, а весьма профессиональными зарисовками, выполненными частью простым карандашом, а частью пастельными мелками. Гуров взял коробку и вышел с ней в комнату, едва не столкнувшись в дверях с Разумовским.
– Что-то интересное нашли? – спросил Евгений Северьянович и, увидев в руках Гурова коробку с рисунками, воскликнул: – Ага, Жанна Валентиновна говорила мне, что девочка очень талантлива и рисует настолько хорошо, что впору хоть сейчас принимать ее в Союз художников России!
Глаза Разумовского загорелись таким любопытством, что Гуров не смог отказать ему в удовольствии взять из коробки несколько рисунков.
– Удивительно! – восхищенно проговорил оперативник, рассматривая зарисовки и наброски с видом гурмана, поглощающего устриц. – Знаете, я очень люблю живопись, – невольно признался он Льву Ивановичу. – Будь у меня хоть какой-то капитал, то обязательно бы занялся собирательством и коллекционированием картин. А так приходится довольствоваться посещением музеев и картинных галерей, – рассмеялся он.
– Да, рисунки просто великолепны, – должен был признаться и Лев Иванович. – Не знаете, девочка занималась в художественной школе или студии?
– Нет, не знаю. Надо у Жанны Валентиновны спросить, – не отрывая блестевших от удовольствия глаз от эскизов, ответил Разумовский.
– Ну, тогда можете разрешить экспертам подняться на второй этаж, а я поговорю с домработницей, – ответил ему Лев Иванович.
– Она в своей комнате на первом этаже. Это рядом с кухней. Вы сами увидите. Я просил ее не уходить и подождать, пока с ней смогут переговорить.
Разумовский с большим сожалением оторвался от рассматривания рисунков и, сложив все обратно в коробку, повернулся, чтобы идти за Гуровым. Он быстро и цепко осмотрел комнату девочки и заметил:
– Тут постарались с уборкой. Не думаю, что мы найдем в этой комнате хоть какую-то зацепку или указание, где нам искать девочку. Похоже на то, что или она сама, или тот, кто ее увел, очень не хотели, чтобы ее нашли.
Гуров молча согласился с Евгением Северьяновичем и стал спускаться по лестнице на первый этаж.
Домработницу, женщину лет шестидесяти, Лев Иванович застал сидевшей у небольшого столика в кресле. Комнатка, в которой проживала Жанна Валентиновна, была опрятной, но без излишеств, обставленной просто и со вкусом. На кровати лежало какое-то рукоделие, а сама хозяйка комнаты сидела, сложив руки на коленях, и смотрела прямо перед собой невидящими заплаканными глазами. Когда вошел Гуров, она вздрогнула и перевела взгляд на него, но ничего не сказала, а только вытерла нос кончиком смятого платочка, который держала в руке.
– Здравствуйте, я полковник Лев Иванович Гуров, – представился Гуров и огляделся в поисках стула, но такового не нашел и аккуратно присел на край кровати, переложив на стол рукоделие. На столе, как он только что заметил, стояла фотография, на которой был изображен молодой неулыбчивый парнишка. Гуров решил, что это сын домработницы, и, отведя глаза от фото, спросил женщину: – Вы, Жанна Валентиновна, как я понял, жили и работали у Шишковских?
Лев Иванович посмотрел на домработницу, ожидая ее реакции. И она последовала незамедлительно. Женщина вдруг залилась такими горькими слезами и разрыдалась так отчаянно, что Гуров был вынужден встать со своего места и, выглянув из комнаты, крикнуть:
– Принесите кто-нибудь воды!
Женщина-криминалист, которая работала на кухне, выполнила его просьбу. Гуров протянул кружку домработнице, и та стала пить, делая небольшие глотки, и всхлипывать в перерывах между ними. Минут через пять она успокоилась и, посмотрев на Льва Ивановича, сказала:
– Спасибо, мне уже лучше.
