— Не теряй времени, Эверт! Чем скорей вы вернетесь, тем лучше.
Ван Хаутем с трудом удержался, чтобы не засмеяться вместе с Рулофсом, который, напевая вполголоса, выуживал из угла свой плащ.
— Когда мы должны вернуться, папочка? — спросил скульптор, обняв Ван Хохфелдта за талию. Потом он отпустил Эверта, козырьком поднес руку к глазам и внимательно посмотрел в лицо комиссару. — Когда у вас найдется время, я охотно вылеплю вашу голову. Лицо строгое, но не высокомерное, дружелюбное, но не бесхарактерное… Пойдем, Эверт, пока папочка не рассердился и не оставил нас дома!
Оставшись один, Ван Хаутем внимательно рассмотрел пуговицу от пальто. Отрывочные мысли одна за другой мелькали у него в голове. Вечером 30 ноября Фрюкберг увидел в столовой новую постоялицу, фройляйн Мигль. Расспрашивал о ней Фидлера. А ночью собрал чемоданы и спозаранку исчез навсегда, еще до того, как другие проснулись. Вероятно, швейцарка смогла бы все это объяснить. Пуговица опять исчезла в кармане комиссара, и он направился к третьему номеру. Туда, в заднюю половину дома, он взял с собой Старинга, курившего сигарету в коридоре бельэтажа.
Поднимаясь с помощником по лестнице, Ван Хаутем вновь обратил внимание, что Фидлер не скупился на затраты, чтобы обеспечить в своем пансионе тишину и покой. Здесь тоже лежал ковер в палец толщиной и поглощал все звуки. В таком доме ночным ворам было бы куда как вольготно! — подумал Ван Хаутем. Даже на служебной лестнице шаги заглушала кокосовая циновка. Он ничего не слышал и тогда, когда сам, тоже бесшумно, спешил из комнаты Ивера к Терборгу. А между тем именно в это время преступник или прятался в своем убежище в доме, или направлялся к подвальному люку.
В просторном коридоре у третьего номера Ван Хаутем осторожно проверил три двери с левой стороны. Первая была на замке — камера хранения багажа, как сказал Фидлер днем, во время обхода здания. За второй дверью крутая лесенка вела к люку, через который можно было попасть на плоскую крышу задней половины дома. За третьей дверью находились ванная комната и туалет. Просунув голову в дверь и осветив карманным фонарем помещение, комиссар на миг затаил дыхание, чтобы определить, откуда доносится какой-то неприятный, завывающий звук. Нашел: ток воздуха от вентилятора, выходящего на плоскую крышу. Странно, подумал Ван Хаутем, изо всех сил стараются заглушить звуки, исходящие от людей, а сам домишко точь-в-точь сборный пункт всяких жутковатых акустических сюрпризов. Не удивительно, что Отто не хочет отсюда уходить!
Он тихонько постучал в дверь третьего номера. Внутри было тихо. Направив свет фонаря в замочную скважину, он увидел, что в замке торчит ключ. Комиссар постучал опять. В комнате по-прежнему никто не шевелился. Взглядом предупредив Старинга, Ван Хаутем выключил свет. Нажал старомодную дверную ручку — убедился, что дверь не заперта. Снаружи в комнату проникал слабый свет. На двух высоких окнах шторы были задернуты, а на третьем — прямо против двери — откинуты. Комиссар со Старингом скользнули внутрь. Здесь тоже лежал толстый ковер.
— Задерни шторы, а я пока включу свет.
Темная тень помощника неслышно метнулась к окну. Когда под потолком загорелась трехрожковая люстра, они увидели, что хозяйка комнаты отсутствует. Постель не была смята. Шелковое покрывало без единой складки, в ногах сложенная пижама цвета сомон. Ван Хаутем закрыл дверь, сел на стул и обвел комнату испытующим взглядом.
У кровати стояла пара дамских домашних туфель, отороченных мехом, но уличной обуви не было видно. Нигде не валялись ни платья, ни другие вещи, и на вешалке, за откинутой гардиной, висело не пальто, а пестрое кимоно. Похоже, что фройляйн, так же как Рулофс, не очень-то придерживалась правил внутреннего распорядка в этом доме и без ведома Фидлера — он уверял, что она легла спать, — ушла на ночную прогулку. На столе лежал обломок кирпича величиной с кулак. Старинг с живейшим интересом принялся изучать его, но вскоре выпрямился, все еще держа в руках лупу, и отрицательно покачал головой. Нет, это не орудие преступления, жертвой которого пал Терборг. Помощник комиссара завернул кирпич в бумагу, лежавшую на каминной полке, и с трудом затолкал в карман.
На туалетном столике выстроились в ряд хрустальные флаконы и коробочки. Едва ли они входили в обычный инвентарь номера, и глаза комиссара машинально искали дорожный несессер, в котором эти изящные предметы хранились при переездах. За долгие годы совместной работы с Ван Хаутемом Старинг привык угадывать мысли комиссара и открыл старомодный гардероб. Аккуратные стопки дамского белья, свернутые чулки, носовые платочки, блузки, несколько книг по истории искусства, а на нижней полке чемоданчик из синей кожи. Когда Старинг осторожно положил его на стол, Ван Хаутем подошел поближе.
— Почему меня интересует несессер, Биллем? — тоном экзаменатора спросил он.
— Потому, что среди всех этих безделушек на туалетном столике нет ручного зеркальца, — с самым простодушным видом ответил помощник.
Маленький чемоданчик с подкладкой из темно-синего атласа был пуст. Только в особом углублении на крышке помещалось ручное зеркало, закрепленное двумя прижимками из слоновой кости. Ловкие пальцы Ван Хаутема ощупали подкладку и остановились возле зеркала. Отодвинув зажимы, он вынул из чемоданчика серебряную вещицу. Старинг слегка присвистнул, когда из углубления в крышке выпала фотография.
— Ишь ты! — воскликнул он. — Фото ее хахаля! Ну что ж, вкус у нее есть.
Комиссар долго и внимательно разглядывал портрет хорошо одетого мужчины средних лет, исподлобья и несколько недоверчиво смотревшего на зрителя. Фотография не была наклеена на картон, комиссар посмотрел ее на свет, бросил взгляд на оборотную сторону и передал Старингу.
— Что это тебе дает?
Помощник в свою очередь углубился в изучение фотографии и опять, сложив губы трубочкой, коротко и звонко свистнул.
— Это неконтактный отпечаток с негатива, — начал он задумчиво. — фон заретуширован. Увеличено с очень контрастного негатива. Снимок сделан, вероятно, хорошей малоформатной камерой.
— Какого размера кадры у этой камеры?
В тоне комиссара было нечто такое, что Старинга сразу осенило.
— Микрофото! — воскликнул он и подумал: старик снова попал в десятку!
— Продолжай свои умозаключения! Какой напрашивается вывод, если дама, которая где-то шастает по ночам в незнакомом городе, прячет в багаже увеличенный отпечаток с микроснимка, да еще с заретушированным фоном?
— Что она сфотографировала своего ухажера без его ведома.
— Ты был и остался романтиком, Биллем. Микроснимки всегда дурно пахнут. В таком случае можно наверняка сказать: тот, кто снимал, не мог или не смел фотографировать в открытую. Полагаю, этот портрет имеет отношение скорей к профессии фройляйн Мигль, чем к ее сердцу.
Ван Хаутем положил фото в свой бумажник и убрал несессер в шкаф. Затем немного полистал книги и вернулся к столу.
— Мы, специалисты, иной раз подсмеиваемся над тем, как Шерлок Холмс проводил свои расследования, но сейчас, пользуясь его бессмертной методикой, я мог бы довольно точно описать ту, что живет в этой комнате. И указать причины, почему ей так загорелось поселиться в этом пансионе. Я даже могу держать пари, что это не она угостила Терборга по затылку, и добавлю, что, по всей вероятности, эта дама носит темно-синее пальто и бродит сейчас в нем по Амстердаму, по крайней мере если еще жива.
Старинг взглянул на своего шефа с легким упреком. Он был уверен, что это не голословные утверждения, но прекрасно знал, что, пока Ван Хаутем не заговорит сам, объяснений просить бесполезно. Он шумно вздохнул в надежде, что такое демонстративное поведение не останется без последствий. Но Ван Хаутем отвернулся к двери.
— Ты проверил алиби гостей Фидлера, Биллем?
— Да, конечно. Посетители — а среди них были и тузы из высшего общества — все в один голос утверждают, что никто не вставал из-за стола с начала сеанса в десять часов и до половины первого, когда мефрау Фидлер закончила свои манипуляции.
— Тогда позови ее мужа и приведи его в так называемую гостиную. Надо его немного пощупать.
— А вы здорово меня подвели, менеер Фидлер, уверяя, что дверь на улицу — это единственный вход в дом. Почему вы не сказали, что в котельной есть люк, через который можно спокойно войти и выйти?
Содержатель пансиона страшно удивился.
— Да разве ж это вход?! Люк всегда закрыт на задвижку. Я сам проверяю каждый раз, как меняют бочки с горючим. Нет, его нельзя считать входом, равно как и дверь в сад, окна моей комнаты и чердачные окна. И уж во всяком случае, это умолчание не могло помешать вашему расследованию. Ведь вы мне прямо сказали, что преступник, напавший на Терборга, находится под моей крышей.
