Он бросил трубку, вытер «колбасные» руки висевшей на стуле рубашкой, метнулся в комнату. Из ящика Никиной прикроватной тумбочки достал цветастую, под «палех», коробочку, вынул оттуда катушку, открутил нитку. Тюбик с клеем нашёлся в самом неподходящем месте — торчал из Севкиного зимнего ботинка. Он приклеил нитку поперёк входной двери на расстоянии нескольких сантиметров от пола, осторожно захлопнул дверь и стал спускаться по лестнице.
К зданию военного госпиталя Мерин подъехал с чёрного хода, иначе пришлось бы объезжать полквартала, разворачиваться — терять время.
Он бегом миновал лестницу, больничный коридор, притормозил, проходя мимо санитарки в круглых очках, так и не оторвавшей глаз от толстой, потрёпанной книги, подошёл к знакомой угловой палате и, коротко постучав, распахнул дверь.
На кровати с открытыми, полными невыразимого страдания глазами лежал немолодой, бритый наголо человек с обезображенным синим лицом.
Мерин подошёл к санитарке.
— Скажите, а Филин… Он был в сорок пятой…
Та подняла голову, долго, через толщу слёз смотрела на Мерина, соображала.
— Филин? Какой филин? У нас госпиталь…
— Филин, Анатолий Филин, сотрудник…
— А-а-а, Толя. Состояние удовлетворительное. Завтра после пяти. — Она опять уткнулась в книгу.
— Что «завтра»? Сегодня где он? — Мерин не на шутку разозлился.
— Сегодня? Сегодня я не знаю. Вчера — знаю. Вчера его перевели в общую. Это на третьем этаже. Состояние удовлетворительное, после пяти… А сегодня…
Не дослушав «круглоочковую змею», Мерин помчался вниз по лестнице.
Филина, к своему немалому удивлению, он застал в парке в сопровождении лечащего врача. Тот тащил его чуть ли не на себе.
— Уже гуляем, — недовольным тоном объяснил врач поведение пациента. — Ноги не ходят, руки костыли не держат, а он — вынь да положь на улицу! Так что, похоже, и голова не варит. Передаю с рук на руки. И недолго, через десять минут ему на перевязку. — Он поклонился, передал свою «ношу» Мерину и моментально исчез.
— А и впрямь, не рановато ли они тебя выпускают? На четырёх-то ногах? — Они шли по усыпанной мелким гравием дорожке тенистого парка. Мимо ковыляли дорвавшиеся до весеннего солнца больные. — Полежал бы ещё.
— Да что вы, Игорь Всеволодович, мне здесь уже во как, под завязку. Вы же знаете, я без работы зверею. Спать — не сплю, читать — не читаю. Хорошо хоть в общую перевели, а то в своём каземате совсем одичал, — Филин неудачно ступил на камень, охнул, Мерин едва успел его подхватить. — Да ладно, спасибо, не велик барин, и упаду — не разобьюсь. Не тяните, Игорь Всеволодович, что Вероника?
— Вероника ещё в Америке.
— А Хропцов?
— Она передала — с ним там вроде круто обошлись. «Архив» его у меня. В конторе. В кабинете. В сейфе. Как думаешь — место надёжное?
— В сейфе-то? Да не родился ещё такой ювелир, чтобы ваш сейф вскрыть. Он ведь у вас отечественный?
— Да вроде…
— Ну вот, значит броня — что твой танк, только вместе с кабинетом унести можно.
— Я тоже думаю, надёжное. Так что не торопись, поправляйся. Выйдешь — начнём разбираться. Там столько громких фамилий! Я почитал — в глазах от звёзд да орденов зарябило. Так что, думаю, на нашу с тобой жизнь хватит. Давай, перевязывайся, я в пятницу забегу. — Они подошли к дверям хирургического корпуса, обменялись рукопожатием. Мерин болезненно скривил лицо.
— Ого, ничего себе отъелся на казённых харчах.
Филин улыбнулся:
— Я тут, Игорь Всеволодович, гантелями качаюсь. Нет худа без добра. Раньше времени не было, а теперь… — он махнул рукой. — Не провожайте, дальше я сам. — И заковылял вверх по ступенькам.
Мерин обогнул здание, вернулся к хирургическому корпусу, заглянул в окно тёмного вестибюля.
Анатолий Филин, уткнувшись лицом в стену, разговаривал по телефону. Рядом стояли прислонённые к телефонной будке костыли.
* * *
Через весь Каменный мост от кинотеатра «Ударник» и до Охотного ряда нестройно толпились машины.
Чёрный приземистый лимузин, именуемый в народе «членовозом», выплыл на пустынную улицу Фрунзе и, по диагонали пересекая ложбину площади, устремился к Боровицким воротам Кремля.
Преисполненные торжественной важностью момента, вытянулись по стойке «смирно» щеголеватые, в форме с иголочки милиционеры.
Водитель «Чайки», человек с лицом крупного военачальника, на большой скорости, виртуозно вписал свой транспорт в неширокую арку кремлёвской стены.
В уголке просторного салона одиноко тонул в кожаном кресле директор меховой базы Омар Иванович Цава.
* * *
На лестничной площадке было темно, тусклый свет проникал с верхнего этажа.
Мерин повернул ключ в замке, опустил ручку двери вниз до упора, потянул дверь на себя.
Не входя в квартиру, он нагнулся, присел на корточки: на полу почти невидимая, сливаясь с цветом паркета, лежала тонкая оборванная нитка.
* * *
Потолок в маленьком грязном закоулке, служившем Омару Ивановичу Цава кабинетом, казалось, вот-вот рухнет от писклявого гнева своего хозяина. Тот, размахивая короткими ручками в опасной близости от потного лица Владиса Николаевича Рубикса и многоразово пренебрегая цензурными соображениями, изволил говорить.
В комнате их было трое: за спиной Цавы на стене в багетной раме висел портрет улыбающегося Горбачёва.
— Ты один за всё отвечаешь! Один! Я первый буду голосовать за твой расстрел, шепелявый мудак! Тебя одного расстреляют! С моей головы не упадёт ни одна прядь! Что хочешь делай! Что хочешь!! Любые деньги! Бери каких хочешь людей, но чтобы завтра эти проклятые документы Хропцова лежали у меня на столе! Вот здесь, чтобы лежали! Вот здесь!!! — Он смахнул на пол телефонный аппарат и точно указал место, где завтра должны лежать проклятые документы. — Завтра! Шепелявый мудак!
* * *
Сергей Бельман выскочил из машины, хлопнул дверцей и, не разбирая дороги, по лужам устремился к подъезду своего дома. Встречные пешеходы шарахались в стороны, посылая ему вдогонку красноречивые «замечания».
Сергей двумя прыжками миновал последний лестничный марш. Ключ не попадал в замочную скважину, он злобно чертыхнулся, распахнул наконец дверь, ворвался в квартиру и… замер от неожиданности: в углу на диване в неестественно напряжённой позе сидела Мила. Спросить он ничего не успел, по её взгляду понял, что в комнате они не одни.
Раздался голос:
— Разговаривать будем тихо и уважительно.
Сергей оглянулся: перед ним стояли два человека.
Один, со шрамом на левой щеке, держал направленный в пол пистолет. Другой могучими плечами загораживал дверной проём кухни.
Бельман машинально двинулся им навстречу.
— Стоять!!! — пистолет взлетел вверх. Изуродованная щека полыхнула багровым изгибом шрама.
Широкоплечий парень шагнул в комнату, выверенным ударом в подбородок опрокинул Бельмана на пол, отступил в сторону.
— Повторяю: разговаривать будем уважительно, — человек со Шрамом снова опустил пистолет. — Где документы Хропцова?
* * *
Мерин три раза нажал кнопку звонка: два коротких, один длинный. Подождал немного, взглянул на часы, хотел позвонить ещё раз, но за дверью послышались шаги и насторожённый женский голос спросил:
— Кто здесь?
— Лидия Андреевна, это я, Игорь.
Щёлкнул замок, дверь распахнулась.
— Игорёчек, вот сюрприз. Проходите.
Мерин вошёл в прихожую.
— А Ники нет, она где-то в командировке, давно уже. И не звонит, поганка. А вам звонит?
— Да, регулярно, — соврал Мерин.
— Ну, слава богу, а то я уже места себе не нахожу. Я сейчас Севку разбужу, дрыхнет, балбес, вот обрадуется. Проходите, — она двинулась в комнату.
— Нет, нет, Лидия Андреевна, не будите ни в коем случае. Я на минутку.
— Никаких «минуток», не выдумывайте, пожалуйста. Проходите, раздевайтесь. Я поставлю чай. — Она не по годам резво кинулась в кухню, загремела посудой.
Мерин пошёл за ней.
— Вы меня извините, я действительно на одну минуту. По делу. Мне нужно оставить у вас вот этот пакет. Больше негде. Так уж получилось. — Он достал из кармана небольшой, завёрнутый в газету пакет. — Это очень важно. Вы его спрячьте, а когда Ника вернётся — отдайте ей, хорошо?
— Хорошо, конечно. А когда она вернётся?
— Должна скоро. Но только ей, больше никому. Хорошо?
— Ладно, ладно. Я всё понимаю. Ты же меня знаешь — могила, — она нечасто переходила с зятем на «ты». — Разве я тебя когда подводила? Один раз только и до сих пор простить себе не могу. А ты простил?
— Лидия Андреевна, я не помню, о чём вы, — сказал Мерин и почему-то густо покраснел.
— Ну и прекрасно. Я тоже забыла. А велосипед этот злосчастный Никочка в ремонт отдала: он хоть и складной, а не раскладывался. И всё-таки, Игорёша, — давай чайку, а?
