— Могу представить, сколько снотворного она извела на мужа за эти годы, — шепнул Турецкий Багульнику.
— Вы знаете, что надо делать? — тот был растерян и сбит с толку. — Тупо штурмовать?
— Можно подождать, пока у нее кончатся продукты, — Турецкий пожал плечами, — и через месяц-другой возьмем, как миленькую. Пойду поговорю с ней.
— Постойте, вы куда, это опасно… — зашипел майор. Но Турецкий уже поднялся на веранду, отстранил растерянного оперативника, постучал. Нет у него больше времени. Опасно — это то, что сейчас думает родная жена в Москве.
— Анна Артуровна, стоит ли заниматься подобными глупостями? Пощадите себя и нас. Нам известно все, отпираться бессмысленно, не усугубляйте свою вину. Не хотите сдаваться, откройте дверь, я войду один, мы просто поговорим. Если вам надоест мое присутствие, я уйду.
Он ждал несколько минут, гадая, что бы еще банального сказать, на всякий случай отодвинулся от двери. Потом сработала задвижка, дверь приоткрылась, из полумрака прозвучал глухой голос:
— Входите один. Запритесь за собой. Держите руки так, чтобы я их видела.
Он сделал все, как она просила. Желание женщины — закон для джентльмена. Медленно вошел, тщательно заперся, вытер ноги, прошел через темную прихожую, остановился на пороге перед квадратной комнатой, где освещения было немного, но хватало. Окна были задернуты шторами, горела тусклая лампа. Женщина сидела в углу, в непритязательном кресле. Одна половина ее лица была освещена, другая не очень. В глазу блестела слеза, кожа на лице была стянута, отливала синью. Маленький пистолет смотрел своей дырочкой в лоб Турецкому. Кожа на лбу тут же зачесалась. Шансов провернуть что-то героическое у него точно не было. Даже уйти тем же путем…
— Справа от вас тумбочка, — тихо проговорила Шеховцова. — Медленно достаньте пистолет и положите на нее.
Он повиновался: медленно достал и положил. Она нахмурилась.
— Нет, не так. Выньте обойму, оставьте на тумбочке. А пистолет бросьте на кровать.
Он вновь повиновался: вынул, оставил, бросил.
Пистолет в руках следователя не изменил своего положения.
— Это конец, — пошутил Турецкий. — Где же пистолет? Повторяю, Анна Артуровна, все кончено. Вижу, у вас сдали нервы, и вы повели себя неадекватно — что нам, собственно, на руку. Все, что было собрано против вас, являлось косвенными уликами, но после того, что вы учудили в последние десять минут…
А ведь это не тот пистолет, из которого были убиты люди на озере, — отметил Турецкий. Тех убили из «беретты». А у дамы что-то… дамское.
— Что вам известно? — тихо вымолвила она.
— У вас была любовная связь с генералом Бекасовым. Вы учинили кровавую бойню на озере. У вас была связь с охранником Лыбиным — хотя, возможно, это была не связь, а одностороннее влечение к вам со стороны Лыбина, чем вы, естественно, воспользовались. Вы убили Регерта. Вы дважды покушались на меня позавчера — у вас нешуточно сдали нервы, вы всего боялись, особенно вас впечатлили слова, что я знаю имя убийцы. Ничего я не знал, Анна Артуровна. А вот теперь знаю. Вы стойкая женщина, но после всего, что произошло, вы уже не могли быть такой стойкой. У вас рухнула крыша. Стремление избавиться от меня стало навязчивой идеей. Затем вы затеяли эту бойню в гостинице полтора часа назад? Слава богу, все остались живы, хотя работница милиции в крайне тяжелом состоянии. Простите покорно, Анна Артуровна, но вы настоящая маньячка.
Слеза побежала по щеке. Она утерла ее свободной рукой.
— Вы многого не понимаете, Александр Борисович… Я потеряла дочь четыре года назад. Мне незачем было жить. Но после того, как я встретила Павла Аркадьевича… во мне все изменилось…
— Понимаю, — кивнул Турецкий. — Вы познакомились с ним, когда Виктор Петрович приватно попросил вас спустить на тормозах дело о строительном комбинате.
— Я любила его страстно, как никого прежде не любила… я любила его каждой клеточкой тела… это было какое-то наваждение… Проходил месяц, другой, полгода, год — я любила его все сильнее… Он стал смыслом моей жизни, мы встречались украдкой — в каких-то гостиницах, мотелях, пару раз я приезжала в Москву — только для того, чтобы с ним встретиться… Это было какое-то непрекращающееся наваждение… Я готова была сделать для него все, что он попросит…
— Павел Аркадьевич платил вам взаимностью?
— Да… — женщина бледно улыбнулась. — Я понимаю, возможно, его чувство не было таким сумасшедшим, он, прежде всего, прагматическая личность…
— Анна Артуровна, мы никуда не торопимся. Расскажите мне все, а я посмотрю, что мы сможем для вас сделать. Суд учтет смягчающие обстоятельства.
Она тихо засмеялась.
— Да бог с вами, какие смягчающие обстоятельства?.. Хорошо, будет вам исповедь, присаживайтесь, только медленно, и продолжайте держать руки так, чтобы я их видела. Можете позвонить начальнику милиции, стоящему за дверью, — скажите, чтобы пока повременили со штурмом…
Она закончила минут через двадцать, перевела дыхание. Слезы на глазах уже высохли, она печально смотрела на «благодарного» слушателя.
— Спасибо вам, Александр Борисович. Вы умеете не только интересно говорить, но и с интересом слушать. А сейчас, если вам не трудно, выйдите из дома.
Турецкий беспокойно шевельнулся.
— Вы обещали сдаться, Анна Артуровна.
— Александр Борисович, выйдите из дома, — повторила женщина. — Дайте мне несколько минут побыть одной. Потом я выйду и сдамся. У вас же нет вариантов, согласитесь? К сожалению, у меня уже нет смысла вас убивать… Неторопливо поднимитесь, возьмите обойму, пистолет, только не соединяйте их, умоляю, в одно целое — просто рассуйте по карманам. И уходите, уходите, дайте мне побыть одной.
Вариантов действительно не было.
— Вы не наделаете глупостей, Анна Артуровна?
— Да идите уж, — она раздраженно отмахнулась. — Больше, чем я наделала глупостей, уже не наделаю. Встретимся на улице, Александр Борисович.
Он вышел с горящей головой. На скрип двери взметнулись стволы.
— Господи, с вами все в порядке, — пробормотал Багульник. — Чем вы там занимались — один на один, с женщиной, ночью?
— Примеривал рясу священника, — отозвался Турецкий. — Не идет она мне.
— Что с Шеховцовой?
— Сейчас придет.
Хлопнул выстрел. Закричал мужчина во дворе, забился в истерике.
— Я же говорил, — пожал плечами Турецкий. — Вот она и пришла.
Он развернулся, потопал обратно в дом. Милиционеры, бряцая оружием, потянулись за ним. Ничего оригинального не произошло. Женщина по-прежнему сидела в кресле. Пистолет валялся под правой ногой. Незыблемое правило: мужчины стреляются в висок — чтобы наверняка, женщины в сердце — чтобы лицо в гробу смотрелось нормально. А оно смотрелось вполне нормально — глаза закрыты, губы плотно сжаты, слезинка, вытекшая из-под века, расползлась и блестела.
— Черт… — прошептал Багульник. — Как вы допустили такое, Александр Борисович?
— Я не мог отнять у нее оружие, — пожал плечами Турецкий. — Она обещала сдаться. Ох уж это женское вероломство… Может, и к лучшему, Владимир Иванович. Вы не слишком устали с вашими людьми? Предлагаю прокатиться до Горелок и сообщить семье покойного генерала радостное известие. Заодно и вы все услышите. А здесь пускай поработают криминалисты. Полагаю, сюрпризов больше не будет…
Этой ночью время, кажется, остановилось. Ночь не думала заканчиваться. Когда кортеж из трех машин добрался до Горелок, было только три часа ночи. Дом всполошился от резкого звонка в калитку. Примчался сонный охранник Константин, затрясся, впечатленный обилием мундиров. В дом вошли Турецкий, майор Багульник, оперативники Татарцев, Костромин — мужчина средних лет, задумчивый, неразговорчивый. Сбежала по лестнице, держась за перила, домработница Ольга в кофточке, наброшенной поверх ночной сорочки — щурилась от слепящего света, возмущалась. Турецкий отметил ее безукоризненную сексуальную привлекательность, вызванную не только пробуждением в три часа ночи. Спустилась обеспокоенная Инесса Дмитриевна в махровом халате, удачно скрывающем ее худобу, безутешная вдова Анастасия Олеговна — сильно взволнованная, со спутанными волосами, наспех одетая в шелковый домашний костюм. Спустился даже мальчик в полосатой пижаме — испуганно хлопал глазами, прятал руки в просторных карманах.
— Такой вот шум, а драки нет, — доброжелательно возвестил Турецкий. — Извиняемся за ночное вторжение, это не налет.
— Владимир Иванович, в чем дело? — Инесса Дмитриевна подбежала к майору. — Это, знаете, чересчур — врываться посреди ночи! Как вы можете идти на поводу у этого человека?
— Успокойтесь, Инесса Дмитриевна, — пробормотал майор. — Мы не с плохими новостями. Александр Борисович посчитал, что будет уместно сообщить вам уже сегодня.
