легким, невесомым.
– Может, он ходит во сне? – спросила Кристина мать, когда та вернулась.
– Не замечала, не было такого. Но он столько ночей не спал, добрался как-то сюда. Пусть высыпается.
Кристина поначалу не рассказала матери о том, что увидела, не желая ее волновать. Но сделать это все же пришлось. Саша не проснулся ни через час, ни через два, ни к шести вечера.
– Надо бы разбудить его, а то перепутает день и ночь, – сказала Лариса, подошла к сыну и попыталась его растормошить.
Только ничего не вышло. Перепуганные мать и дочь стали будить мальчика уже вдвоем, но все было бесполезно.
– Сашенька, Саша, вставай, – со слезами уговаривала Лариса.
Ребенок не открывал глаз.
Дальше все было, как в тумане: позвали живущую через улицу медсестру, та посмотрела, послушала, сказала, что лучше бы показать ребенка врачу в поликлинике. Поликлиника в поселке имелась, изо всех окрестных деревень люди приезжали. Вызвали дежурного врача, педиатра, еще каких-то специалистов.
– Необходимо отвезти ребенка в город, тут ни аппаратуры необходимой нет, ни анализы, какие надо, не сделать, – таков был вердикт.
Приехала скорая, забрала Сашеньку. Лариса и Кристина, потрясенные, заплаканные, поехали тоже.
– Что это может быть? Кома? – произнесла Лариса вслух страшное слово, и мать с дочерью снова зарыдали.
Прошла ночь. Пришло утро. Наступил полдень.
Осмотр не выявил никаких отклонений, кроме того, что Сашенька не мог проснуться.
– А я-то, дура, злилась на него, что не спит, – хриплым от слез голосом сказала Лариса. – Это все мой дурной язык!
– Нет, – неожиданно спокойно произнесла Кристина. – Это все твое кресло.
Она рассказала матери о той сцене, которую увидела, стоя во дворе.
– Ты можешь опять не поверить, но с этим креслом связано что-то очень плохое. Эти старики…
– Твои прадед и прабабка, – договорила Лариса. – Я не хотела верить, но, видимо, это правда.
Настал ее черед говорить. Когда мать закончила, Кристина в себя прийти не могла от возмущения.
– Мам, ты знала, но все равно оставила эту гадость в доме? Саша видел, я видела, а теперь…
Она осеклась, но Лариса договорила за нее.
– А теперь за мою глупость и неверие расплачивается мой сын. Если с ним случится что-то, я на себя руки наложу. Я одна во всем виновата.
Кристина злилась на мать, но после этих слов стало совсем плохо. А потом ей пришла в голову одна мысль.
– Тетя Нина говорила, что вещи, «повязанные со смертью», надо жечь, – задумчиво сказала девушка.
– Она сказала, мол, вещи, которые смертью повязаны, огню предают, а иначе мертвая сила так и будет за собой смерть притягивать.
Мать и дочь посмотрели друг на друга.
– Пока это кресло стоит в доме, оно будет притягивать смерть. И никакие врачи Сашеньке не помогут, – шепотом сказала Кристина. – А мы можем помочь, можем все исправить.
Лариса сказала медсестре, что они с дочерью отлучатся ненадолго, попросила звонить, оставила номер. Взяли такси и через пару часов уже были в доме.
Кресло было тяжелым, как гроб, кажется, куда более тяжелым, чем раньше. Вытаскивая во двор, они чуть не уронили его, повредили дверной косяк, Лариса поранила руку (не понятно, обо что, кресло словно укусило ее).
Оно сопротивляется, думала Кристина, не хочет покидать дом.
Разбухло, раздулось, как напившийся крови клещ.
Лариса облила кресло керосином, взяла спички.
– Верни моего сына, – неизвестно к кому обращаясь, прошептала она и чиркнула спичкой.
«Не загорится», – взволнованно подумала Кристина, но кресло вспыхнуло, как факел.
Оно горело, в небо летели искры, а дым был черным и зловонным.
Кристине казалось, она слышит вой, скрежет, чьи-то голоса, но, возможно, ей просто чудилось. Остатки кресла догорали возле их ног, когда раздался телефонный звонок.
Звонили Ларисе на сотовый.
– Из больницы, – сдавленным голосом проговорила она. – Возьми, я не могу.
Кристина взяла телефон.
– Алло, – тихо сказала она.
– Вы меня хорошо слышите? Лариса, это вы? Ваш сын только что проснулся. С ним все отлично, ведет себя, как ни в чем не бывало, спрашивает, где его мама и сестра.
Мне нравилось бывать в гостях у бабушки.
Дело даже не в ватрушках и пирожках с капустой, которые она пекла к моему приходу, не в том, что она всегда выслушивала меня, не отговаривалась занятостью, никуда не спешила, в отличие от родителей, и любила меня так, как любят только внуков: на грани безусловного обожания. Меня очаровывала царившая в ее доме особая атмосфера: много старинных вещей, фотографий, сувениров, безделушек. Мне нравилось все это рассматривать, перебирать под бабушкины бесконечные рассказы о былом.
Жила бабушка на другом конце города, меня привозил к ней звенящий, неспешно бегущий по рельсам трамвай, и это было путешествие из настоящего в прошлое, из шумного города на тихую окраину, от суеты к покою, из мира многоэтажных домов к двухэтажкам и частным домикам.
Единственное, что мне не нравилось в этих визитах, точнее, кто, – это одна из бабушкиных соседок. Жила она в доме напротив, и звали ее Клавдией.
Она была не в себе, и я, повернув на бабушкину улицу, всегда смотрела, нет ли поблизости Клавы. Если можно было избежать встречи, переждать, пока она пройдет, я всегда делала это. Но бывало, что не удавалось, и тогда мне приходилось проходить мимо нее.
Клава была вечно замотана в какие-то тряпки – цветастые шали, толстые вязаные кофты, длинные многослойные платья. Растрепанные седые волосы торчали из-под платка, взгляд был странный – то расфокусированный, младенческий, словно Клава не понимает, кто она и где находится, то вдруг наливающийся злобной подозрительностью. Когда она принималась сверлить меня глазами, мне всегда казалось, что эта женщина подскочит ко мне и ударит, но такого не случилось ни разу.
Бабушкина соседка не была агрессивной, она лишь бормотала что-то себе под нос и смотрела на людей так, что тех дрожь пробирала, – но не более того. Однако одного лишь ее вида хватало, чтобы все кругом побаивались ее, не желали сталкиваться и спешили прочь, едва завидев Клаву на улице.
Мне никогда ни до, ни после не приходилось видеть настолько безусловно, бесспорно сумасшедших людей, а потому странно, что только после смерти этой женщины пришло в голову поинтересоваться у бабушки, в чем была причина помешательства Клавы (и была ли она, причина, или же бедняга родилась безумной).
В тот день я приехала навестить бабушку и увидела крышку гроба возле дома напротив. Хотя Клава мне никогда не нравилась, я боялась ее и избегала, но все же, помимо воли, ощутила грусть.
– Померла.
