Познакомившись с условиями конкурса и еще раз перелистав каталог, Рудольф Димда решил в нем не участвовать, потому что изготовление конкурсной фотографии — процесс очень трудоемкий и только в случае удачи приносит удовлетворение, но ведь такой счастливчик приходится один на полтысячи неудачников. Что он может выставить против кинозвезд с жемчужными зубами и вызывающей улыбкой? Ну, ладно, найдет он красивую девчонку, даже очень красивую, уговорит ее сниматься для конкурсного снимка, она преодолеет укоренившийся у нас предрассудок, что, рекламируя что бы то ни было, девушка рекламирует и себя как товар, и все равно это будет всего лишь фотография красивой девушки, потому что она дилетантка, не умеет создать образ, а для хорошей рекламы важен конкретный образ. Если на фотографии женщина с яхтой, то с первого взгляда должно быть ясно, что она умеет уцепиться за ванты и повиснуть, спиной касаясь воды, не давая яхте перевернуться, а если уж она на кухне у плиты, то не должен возникнуть вопрос, в какой воде она варит картофель — в холодной или в. кипящей. Для хорошей рекламы надо приглашать хороших актрис — это понимают все, но так же понимают и то, что просто неловко ее приглашать, занимать почти на целый день за какие-то рубли с копейками, на какой бы максимум оплаты ни шла осмелевшая бухгалтерия. До сих пор в некоторых авторитетных кабинетах считают целесообразным сэкономить несколько десятков рублей на рекламе и в то же время упускают тысячи на экспортных заказах.
Только в одном отношении Димда чувствовал себя сильнее авторов виденных им рекламных фотографий — в ощущении реальности. Почти ни в одной фотографии не чувствовалось атмосферы подлинной охоты. Авторы хорошо разбирались в композиции, в освещении и прочих элементах фототехники, но сами, очевидно, не были охотниками, и поэтому от снимков веяло статической красивостью, не исходило от них того неповторимого возбуждения, которое охватывает охотника, когда он слышит, как ломаются под ногами животного ветки, как оно приближается; в них не было того трепета, который пробегает, когда в сумерках слышишь вальдшнепа, вот он все ближе и ближе, и пальцы сами спускают предохранитель.
Дикий кабан, вот что ему нужно! Только что застреленный кабан, у которого на загривке еще стоит щетина, глаза застыли, но все еще красные от ярости, на страшных клыках, длинных и острых, как бритва, еще налип песок и мох, потому что он в миг агонии еще бил ими в ту и другую сторону, но вместо врага поражал только землю.
И все же Димда лишь раздумывал об участии в конкурсе, еще сомневался, понимая, что одного кабана мало. В сомнениях прошло месяца два, и вдруг ему повезло. Он зашел в охотничий магазин купить дробь — пятый номер, так как приближался сезон охоты на уток и тогда дробь станет дефицитом. У двери директора томилось несколько человек, желавших сдать ружья на комиссию. В руках у них были более или менее потрепанные чехлы, и они ворчали, что приходится долго ждать.
Димда уже сунул мешочек с дробью в портфель, когда от директора вышла пожилая женщина с чем-то завернутым в полосатый деревенский полог. Она посмотрела на ожидающих, потом увидела Димду и пошла к нему, так как своим видом он внушал доверие больше других.
— Скажите, а в Риге еще где-нибудь принимают ружья?
— Вы хотите продать?
— Ну понятно, что продать, да только он, — и она сердито кивнула на дверь кабинета, — не берет. Не будут, говорит, такое покупать, в милицию надо сдать. Из таких теперь никто не стреляет.
Во время этого разговора полог слегка развернулся, и Димда увидел часть приклада с отделкой, которой у современных ружей уже не бывает, если не считать роскошного оружия, предназначенного больше для коллекционирования, чем для охоты. И ему тут же стало ясно, что должно быть на фотографии рядом с кабаном. Старинное ружье. Старинное ружье и охотничья шляпа с еловой веточкой, которой венчают отличившегося охотника. Это символизирует поединок, в котором одержал верх охотник, и победил он не с помощью пятистрельного новейшего автомата, а с помощью самой обычной фузеи, что делало эту схватку одинаково опасной для обеих сторон. Разумеется, небольшой театр тут есть, но ретро-театр теперь в моде. В него не поверят, его примут с оговоркой, но примут — и он останется в памяти. И рекламный текст о предлагаемом фирмой современном оружии прочитают, потому что фотография привлечет внимание.
Чтобы вокруг не толпились зеваки, они с тетушкой пошли в соседний двор и совершили там сделку. Цена была пустяковая. Потом Рудольф поехал в милицию, чтобы зарегистрировать ружье и получить разрешение на его хранение.
Лейтенант, которого Димда знал довольно хорошо, так как несколько раз ездил с ним на охоту, долго крутил в руках старинное ружье, поочередно разглядывал заржавевшие стволы и щелкал курками.
— С таким еще на мамонтов ходили, — наконец сказал он.
— А ты погляди, какая резьба на замке и на ложе!
Лейтенант засомневался, можно ли внести ружье в разрешение Димды. Ведь ружье-то заказное, нигде ни фирмы, ни номера. На барочной резьбе по ложу можно разобрать два причудливых вензеля, которые явно обозначали изготовителя, но для регистрации этого маловато. Наконец на стволах обнаружили еще стершиеся буквы Н с еще более стершимися царскими коронами над ними — знак, что для стрельбы можно пользоваться бездымным нитропорохом.
— Слушай, ты что, пришел меня разыграть? — рассердился лейтенант. — Где у этой шомполки номер?
Рудольф пожал плечами:
— Я же с ним охотиться не собираюсь... Я для фотографирования купил.
— Тогда иди и просверли в патронниках дырки, чтобы нельзя было стрелять, и я выдам тебе разрешение, что можешь держать на стенке... Договорились?
— Будет сделано!
Эти дырки в патронниках можно было проделать сразу, ничего хитрого тут нет, так как стволы не делают из слишком твердой стали. У Карлиса, который зарабатывал теперь свой хлеб насущный, делая металлические и янтарные украшения, и сверло найдется, и станок, но Димда боялся, что отверстия на фотографии можно будет различить. Бутафория, как ее тонко ни делай, всегда вызывает у зрителя подозрение. Димда решил сначала сделать фотографию и только потом проделать дырки.
Лицензию на отстрел кабана Рудольф получил в охотничьем обществе без особых трудностей, так как после нескольких теплых зим кабаны расплодились и стали наносить ущерб полям. Больше вытаптывали, чем съедали. Каждое лето колхозники составляли акты об этих потравах, а охотники набивали патроны и садились в засаду подле полей, втайне надеясь, что уж на этот-то раз удастся кого-то подстрелить и тем самым внушить этим свиньям уважение к колхозному имуществу. Но то ветер к лесу, откуда кабанам выходить, — и их тонкий нюх ловит запах охотников, — то охотник вскорости после захода солнца дезертирует, не в силах отбиться от комаров, то вдруг свиньи задумают на диете посидеть и вовсе не вылезают из чащобы.
Сначала Димда ездил на охоту один, потом стал брать с собой Карлиса, за что тот был ему очень благодарен: есть возможность подышать свежим воздухом. Димда усаживал Карлиса возле ближнего картофельного поля — с расчетом, что если кабаны пойдут туда, то присутствие Карлиса их отпугнет и, возможно, они кинутся сюда, где их поджидает с ружьем сам фотограф. Благодаря этому Димда уже дважды мог выстрелить, только кабаны были далековато, а раненый зверь все равно уберется в лес, и попробуй его ночью найди — и опасно и безнадежно.
Карлис от поездок приходил в восторг. Ему еще не доводилось бывать на природе. Как все горожане, он знал, что в лесу живут зайцы и косули, но сам видел их только в зоопарке, знал, что на свете бывает туман, что он пластами залегает во впадинах на опушке, но никогда не думал, что может увидеть торчащую из него гордую голову лося, который пройдет совсем рядом, даже не ускорив шаг при виде Карлиса, потому что прошлая охотничья осень для него уже что-то далекое, какое-то нереальное прошлое и он уже давно без страха, величественно обходит свое царство.
Для Карлиса понемногу раскрывалось великое чудо природы, в которое нельзя проникнуть, совершая экскурсии в горы или в далекие прославленные города. Он сидел, закутавшись в овчинный полушубок Рудольфа, на валуне или куче камней и пней, которую оставил посреди поля бульдозер мелиораторов, и с неослабным вниманием смотрел распахнутыми изумленными глазами, как ребенок, зашедший в магазин игрушек, где полки ломятся от кукол, мишек и всяких игр. Вот в сумерках юркнула лиса, выслеживая уток и вынюхивая их гнезда, вот ловкими прыжками пронеслась косуля, чтобы в кустах остановиться и оглянуться на то, что ее спугнуло, а вот заяц, тот совсем безмятежно похрустывает своим диетическим ужином из сочных корешков и лишь изредка поднимает длинные уши, когда на ближайших хуторах скуки ради зальется собака или низко над головой пронесется со свистом запоздалая пара уток.
