Это было единственное, что он успел отфиксировать — неизвестные письма Пушкина Грибоедову о двадцати пяти способах соблазнения замужней женщины.
— Пушкин, да не тот, — загадочно ответила Нюша. — Видишь, вон того паренька, ну, пьяного совсем? Это и есть Пушкин. Только не Александр, а Алексей. Он письма и писал.
— А Грибоедову какому? Тоже Алексею?
— Нет, Грибоедову тому самому. В прошлое из будущего, то есть — настоящего, — рассмеялась Нюша. — Ну, это такая мистификация, — объяснила она. — Редколлегия была против, но я решила, пусть будет. Ведь я — хозяйка, а хозяин — барин, правда?
— Правда, — легко согласился Нур. — Пойдём, потанцуем?
Гоша, сказав несколько ласковых, скрылся по–английски, и оркестр уже наигрывал что–то лирическое.
— Да можно никуда не ходить, — улыбнулась Нюша и положила руки ему на плечи. — Здесь танцуют везде.
Краем глаза Нур успел заметить, что Пушкин кружит в каком–то танце типа вальса полную даму с белоснежными волосами. Наверняка — замужнюю. Но уже через секунду Нур забыл обо всём на свете. Нюша, такая незнакомая в длинном синем платье и в этой дурацкой маске Президента, послушно двигалась в такт его движениям.
По новому всплеску активности телевизионщиков Нур понял, что в кафе происходит нечто. Они с Нюшей обернулись одновременно и застыли на месте. В дверях стоял шикарный Лев Викторович Кобрин. В новом, с иголочки, фраке и лаковых штиблетах. Широко улыбнувшись камерам, он направился прямо к друзьям:
— Нюша, поздравляю! — он наклонился и поцеловал ручку. — Нур! — пожал руку Нура. — как тебе мой прикид? Прикольно?
— Приколько, — согласился Нур и, переглянувшись с Нюшей, засмеялся легко и радостно.
Оркестр наяривал туш.
***
31 декабря 1999, ночь
Праздновали в новой квартире Сидоровых на Фрунзенской. Полностью обустроили только детскую. Там теперь царствовала маленькая Зера. По большей части пока она, правда, спала.
Остальные пространства уже тоже разгородили и привели в относительный порядок, но мебели было по минимуму.
В пустой гостиной стоял огромный длинный стол с креслами вокруг. Другой мебели пока вовсе не наблюдалось. Были только огромный плоский телевизор и музыкальный центр, стоявший прямо на полу. Хорошо хоть пол был уже не бетонным, а покрытым настоящим паркетом, а стены оклеены светло–бежевыми обоями.
Ах, да, была ещё ёлка. Огромная, пушистая, с мохнатыми лапами, она пахла, казалось, на всю Вселенную. Установили её у окон, выходящих в сторону Кремля. Когда на неё смотрели чуть прищурившись, то представлялось, будто Кремлёвские звёзды висят непосредственно на её ветвях. Наподобие игрушек.
Остальные игрушки добавили уже от себя. И тоже не простые, а по большей части символические. Эти игрушки Лёвка с Нуром мастерили полдня собственными руками, используя набор цветной бумаги из «Детского мира».
Самое сложное дело — развешивание игрушек, досталось, естественно, мужчинам: Лёвке, Гоше и Нуру. Женщинам — Кате, Нюше и Зере, конечно же, выпало что полегче — сервировать стол и выставлять напитки. От готовки Лёвка их освободил, заказав жратву по телефону с доставкой на дом. Всё должны были привезти к десяти. Лёвка гарантировал молочного поросёнка с гречневой кашей, свежих устриц с омарами, фантастические салаты и прочие кулебяки. Список был составлен, похоже, исходя из потребностей полутора дюжин персон.
Тем не менее домовитая Катя торчала на кухне и доделывала два своих любимых салата. Классический оливье и Мао Цзе–дун, с рисом и лососем:
— Отстань, — отгоняла она ехидного Лёвку. — Это же вкус детства! И Петухов это любит!
— Ну, тогда я умываю руки! — отстал, наконец, Лёвушка и отправился завершать процесс украшения ёлки.
— Все сюда, все сюда! — кричал он. — Я буду показывать фокусы.
Первым делом Лёвка украсил ёлочные ветви двумя бумажными телевизорами. Один поменьше, с надписью «ВСТ». Второй — побольше, с аббревиатурой «НРТ».
— Это наши собственные телеканалы, — для непонятливых объяснил Кобрин.
Следом ёлка была украшена двумя кривоватыми нефтяными вышками. На них надписи не уместились, но и так было ясно: одна — «Башконефть», вторая — «Севернефть».
— А это контролируемые нами нефтяные компании, — радовался Лёвка.
Нюшу больше всего умилил стандартный листок бумаги, сложенный вдвое, с названием «Горе от ума».
— Это наш стратегический интеллектуальный запас, — откомментировал Лёвка. — Посильнее нефти будет, хотя лично я ни одной статьи не понял.
— Значит, журнал точно удался, — рассмеялась в ответ Нюша.
— А это наш банк! — Лёвка достал из коробки бумажный мешочек со знаком доллара. — А где, кстати, банкир?
— Он задерживается, но быть обещал непременно, — веско сообщила Катя.
— Ну вот, — развёл руками Лёвка, — как ни крутись, а с деньгами всегда проблема.
Наконец, на ёлку водрузили прямо–таки произведение искусства. Целое бумажное здание о восьми этажах, формой весьма отдалённо напоминающее настоящую Госдуму.
— А вот и Катькин новый офис! — и Лёвка жизнерадостно заржал. — А всё вместе, — он обвёл рукой развешенные игрушки, а взглядом стоявших полукругом друзей, — это есть тот мир, который мы построили. Сами. Как античные боги!
Донельзя довольный произведённым эффектом, Лёвка всё никак не мог остановиться. Из той же коробки он выудил яркую ёлочную игрушку в форме футбольного мяча и пристроил её на самую верхнюю боковую ветку:
— И творение продолжается!
— И что сие значит? — Нюша поправила на носу несуществующие очки.
— Это — мой «Манчестер»! — объявил Лёвка.
— Любимая Лёвкина футбольная команда, — для непонятливых пояснил Нур.
— А что ты с ним… с этой командой сделаешь? — по–прежнему не понимала Нюша.
— Куплю! — с уверенностью во взоре ответил Лёвка.
Вопрос «зачем?» повис в воздухе, но так и не прозвучал. Все и так понимали, что ответа на него у Лёвки всё равно не было. Пока.
Гоша, обняв Зеру, с удовольствием наблюдал маленькое представление: всё–таки любит Лёвка устраивать перформансы. Естественно, где он — самое главное лицо. Но Гошу с Зерой не обманешь — главным лицом на сегодняшний день была всё–таки и совершенно бесспорно маленькая Зера, мирно спящая накануне своего первого Нового года.
— Так, Лев Викторович, всё это, конечно, замечательно, — прервала красочную презентацию Катя, — но где же обещанная тобой еда? Уже двадцать минут одиннадцатого.
— А в Уфе уже двадцать минут как Новый год, — меланхолично добавил Нур.
— Вот сволочи! Ни на кого положиться нельзя! — вскинулся Лёвка. — Я ж им такую кучу бабла отвалил! Ну, получат они у меня чаевые!
Примерно полчаса Лёвка дозванивался до той фирмы, где разместил свой грандиозный новогодний заказ. Там было глухо, просто смертельно занято.
За час до Нового года на столе, кроме приборов и напитков, одиноко стояли лишь Катины салаты. Благо, что по своей ещё ростовской детской привычке, Катя нарубила их две бадьи.
Петухов, появившийся в начале двенадцатого, кроме виски и шампанского, приволок ещё несколько банок рыбных деликатесов, в том числе и классические шпроты, которые сам любил до самозабвения. И вообще он был не дурак пожрать.
— Пора провожать старый год, — заявил он с порога и тут лицо его вытянулось: он увидел зияющие пустоты на праздничном столе, напоминавшем более барную стойку, нежели пиршественный алтарь.
Катя доходчиво, на ушко, объяснила ему ситуацию. Петухов несколько помрачнел.
Но тут Лёвка наконец дозвонился.
Сначала он говорил с интонацией Великого инквизитора, увещевающего погрязшего в грехе вероотступника. Потом в его страстную речь проникла ненормативная лексика. Зера не выдержалась и спряталась в комнате дочери.
В конце концов Лёвка швырнул трубку так, что чуть не расколол аппарат.
Несколько секунд, показавшихся вечностью, длилось тяжкое молчание.
— Нет, вы мне не поверите, — выдавил из себя Лёвка. — У них вырубили электричество… Во всём районе.
— Вот кому–то повезло! И это под самый Новый год! — засмеялся Нур и принялся открывать консервы.
После столь трагических событий даже теле–отречение Президента от престола восприняли вполне спокойно, если не сказать — равнодушно. Вроде как удачный номер очередного Новогоднего огонька.
И только Лёвка, глядя на прощающегося с народом Президента и закусывая только что выпитую рюмку водки шпротиной из банки, горько заметил:
— Да, трудно быть богом… В нашей стране…
И не совсем понятно было, к чему собственно относились его слова. К ним самим, владельцам «заводов, газет, пароходов», вынужденным довольствоваться студенческой закусью на главном российском празднике. Или — к уставшему ото всего Президенту великой страны, который добровольно отказался длить свои почти божественные полномочия.
