— Так я же и говорила, что не надо их пускать.
— Все, я не желаю больше ни минуты оставаться в этом доме!
— Я поеду с тобой.
— Нет, Людмила, мне надо побыть одному, все хорошенько взвесить…
— Гриша, уж не хочешь ли ты сказать, что сегодняшнее происшествие может отразиться на наших отношениях?
— Хочу, — откровенно признался Чернецов. — О, я вижу, Володя подъехал. Счастливо оставаться!
— Гриша, я люблю тебя!
— Не надо, Люда, лишних слов. Ни к чему.
— Мама, да не унижайся ты перед ним… перед надутым индюком! — встрял в разговор Александр. — Пусть катится отсюда вон, если его пугает, что я гей. Да, я гей! И не стыжусь этого!
— Саша, замолчи! — Голос Людмилы Дмитриевны дрогнул. — Как ты мог? За что ты со мной так?
— Мама, поверь мне, я не хотел…
— Не хотел он… О чем ты только думал, когда приглашал этих людей?
— Да никого я не приглашал, — оправдывался Александр.
— Так я тебе и поверила! У них же были пригласительные билеты.
— Я понятия не имею, кто их напечатал.
— Не ври! Все равно я не верю ни одному твоему слову. Ты мою жизнь разрушил, и я тебе этого никогда не прощу.
* * *
На следующий день все горовские газеты взорвались фейерверком статей о творческом вечере Александра Ивченко.
— Дедуля, ты только послушай! — веселилась я. — «Сын известной бизнес-леди, Александр Ивченко, под видом своего творческого вечера устроил у себя дома «голубую» сходку… Людмила Дмитриевна призналась, что считает сына талантливейшим художником, основоположником нового направления в современной живописи, который охарактеризовала как фьюжн иконописи и сюрреализма. Остается только гадать, почему она не захотела проспонсировать экспозицию его работ в одном из выставочных залов города…»
— Полетт, у меня такое ощущение, что звездой вчерашней тусовки была именно госпожа Ивченко, а не ее сынок-именинник, — заметил Ариша.
— Так и есть. Никто не воспринимает Александра всерьез, он всего лишь сын своей известной матери. Без нее Сашка — ноль без палочки. Даже его слова приписываются Людмиле Дмитриевне. Благодаря журналистам наша «газовая леди» превратилась в покровительницу всех геев, — резюмировала я.
— Это хорошо для нас или плохо? — уточнил дедуля.
— Конечно, хорошо. Госпожа Ивченко страшно обижена на сына за то, что тот рассорил ее с Чернецовым. По-моему, она еще надеялась как-то залатать трещину в отношениях с банкиром, но после скандальных статей вряд ли такое возможно. Мамаша уже пообещала Сашке перекрыть финансовый поток. А что будет, когда станет известно о его причастности к убийству Голубевой? Кстати, один журналист заметил, что Александр сделал почти точную копию иконы, украденной из квартиры Тамары Вахтанговны. Сашка едва дар речи от этого не потерял… Интересно, откуда репортер это узнал? Надо будет попросить Ярцева, чтобы свел меня с Дроздом…
— Полетт, по-моему, звонит твой мобильник, — перебил меня Ариша.
— Да, спасибо, слышу.
Я направилась в свою комнату. Судя по мелодии, звонил Крючков.
— Полина, надо полагать, это твоих рук дело?
— Во-первых, добрый день. А во-вторых, что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду публикации в прессе. Почему ты меня ни о чем не предупредила? Даже Серебров, оказывается, был в курсе, что художник устраивает творческий вечер, а я не удостоился чести знать о нем заранее.
— Женя, по-моему, важен результат, а не то, как мне удалось его достигнуть. Но если честно, то я ни о чем тебе не рассказала, потому что боялась сглазить…
— Ну что ж, Полина, я тебя поздравляю. Благодаря твоим стараниям Сашка Ивченко наверняка впал в немилость у своей мамочки. Пора переходить к заключительному этапу нашей операции, не правда ли?
— Пора, — подтвердила я.
* * *
Ярцев по моей просьбе организовал мне встречу с Виктором Дроздом. Оказалось, что журналист встречался с Голубевой примерно за неделю до гибели женщины. Та рассказывала Виктору о коллекции икон, которую собирал ее муж. Икона Целителя Пантелеймона была семейной реликвией супруга, которая передавалась из поколения в поколение, ведь практически все его предки были врачевателями. Тамара Вахтанговна обмолвилась, что какой-то сосед просил ее продать все иконы, но она отказалась, признавшись, что завещала их церкви Спаса на Крови.
Несмотря на то, что Голубева не назвала Дрозду фамилию того предприимчивого соседа, я не сомневалась, что им был Ивченко. Художнику не удалось законным путем завладеть иконами, и тогда Александр решил пойти на преступление, исполнителем которого стал сантехник.
Скандальная волна, поднятая с моей подачи горовскими журналистами, очень быстро докатилась до областного центра. Тамошние газетчики напоминали стаю стервятников, почувствовавших запах раненой дичи. Казалось, они только и ждали удобного момента, чтобы обрушиваться на «газовую леди». На нее вылили буквально тонны информационной грязи — ей ставилась в вину не только стремительная карьера, которой способствовали выгодные браки, а также наплевательское отношение к подчиненным и нетрадиционность сексуальной ориентации сына. Скандал вокруг госпожи Ивченко долго не утрачивал злободневность, потому что постоянно подогревался новыми нелицеприятными фактами, вылезавшими на поверхность. В Интернете просочился слух о том, что сын Людмилы Ивченко замешан в убийстве заслуженного врача России…
* * *
Две недели медики обследовали Михаила Степанова и не нашли сколько-нибудь серьезных отклонений в его психике. И вот в тот день, когда его готовили к выписке, в отделение поступил новый больной — Артур Тумасян. Увидев его, Степанов постучался в ординаторскую.
— Заходите!
— Я должен вас предупредить, что новый больной — вовсе не больной. Он симулянт. Да-да, я знаю, что говорю! Тумасян совершенно здоров и только прикидывается сумасшедшим, — доверительным шепотом сообщил коммунальщик своему лечащему врачу.
— Михаил Александрович, зачем же это ему? — спросила Алла Николаевна Кочнева, с интересом ожидая ответ.
— Он лег в больницу специально в это отделение, чтобы убить меня.
— С чего вы взяли? — уточнила Кочнева.
— Он объявил мне кровную месть.
— А есть за что?
— Нет, совершенно не за что, — ответил Михаил, потупив взор.
Алла Николаевна поняла, что выписывать Степанова рано.
— Хорошо, — сказала она, — мы приставим к Тумасяну санитаров, которые будут круглосуточно следить за ним. А с вами, Михаил Александрович, было бы неплохо провести сеанс гипноза.
— Зачем? — Сантехник попятился назад. — Вы же меня сегодня выписываете…
— Да, мы действительно собирались вас выписывать. Гипноз нужен для того, чтобы вы окончательно избавились от навязчивых страхов. Вы же не против?
— От страхов, говорите, навязчивых? — Степанов размышлял вслух. — Да, от них было бы неплохо избавиться.
— Тогда пойдемте со мной. — Кочнева повела пациента в соседний кабинет.
Когда доктор Лесневский ввел Михаила в гипнотический транс, тот стал рассказывать о том, как три года назад к нему на улице подошел молодой человек и предложил подзаработать…
— Мне вроде на жизнь хватает, — отмахнулся от него Степанов.
— Да разве ж это жизнь? — усмехнулся незнакомец. — Так, унылое существование жука-навозника.
— Сам ты жук-навозник! — Слесарь-сантехник грубо послал незнакомца по известному адресу, но тот не обиделся.
— Кто бы говорил… Да с тобой же наверняка никто в постель не ложится! А ведь ты еще молод. Неужели секс тебя совсем не интересует?
— Не твое дело! — огрызнулся Мишаня. — Хочешь предложить работу — предлагай, а в мою жизнь не лезь.
— Нет, дружище, так дело не пойдет. Если ты согласен резко изменить свою жизнь, приодеться, машину купить, улучшить жилищные условия, то так и скажи, а если сомневаешься, лучше подумай денек-другой.
Степанов ничего не ответил ему, пошел своей дорогой. Возможно, он забыл бы о том странном парне, если бы не встретил случайно Ларису, свою первую и нержавеющую любовь. Они могли бы до сих пор быть вместе, если бы не ее родители, которые считали, что Михаил не пара их дочери, ведь у него нет ни образования, ни приличной работы, ни отдельного жилья, ни машины, ни дачи.
— Лариса! — окликнул парень свою возлюбленную.
Та оглянулась, смерила его презрительным взглядом и села за руль красной иномарки. Михаил понял, что тот незнакомец был прав: после расставания с Ларисой Степанов потерял всякий стимул к жизни и за какой-то год превратился в жалкое ничтожество. «Ну ничего, я поднимусь, я докажу Ларисе, что достоин ее!» — решил для себя сантехник.
Когда незнакомец подошел к Михаилу во второй раз, тот без колебаний согласился выполнить для него какую-то работу.
