Степанцов с трудом поднялся и направился к выходу. Но у самой двери его догнала последняя фраза Васильцова:
— Это у вас, полагаю, материалы по Удоканскому месторождению? Можете папку оставить у меня, я посмотрю позже.
И Степанцову пришлось, пересиливая себя, вернуться, положить на стол Васильцова папку с документами и снова, едва не спотыкаясь, идти по казавшейся теперь отвратительно бесконечной ковровой дорожке в двери.
Ему не стоило объяснять смысла сказанных председателем слов. Алексей Иванович, говоря о предвидении, имел в виду совершенно конкретные вещи. Он определенно хотел сказать: «Ты, Кирилл, возжелав ступить на эту ковровую дорожку не посетителем, а хозяином, должен был предвидеть возможные последствия. И теперь сам отвечай за свои действия. Или за собственное бездействие». Что, скорее всего, точнее. И это «путешествие» по ковровой дорожке туда-сюда было наверняка использовано им в качестве дополнительной издевки над человеком, покусившимся на его трон. Или кресло. Или стул — это все абсолютно без разницы, ибо за собой Степанцов никакой вины не чувствовал, слухи о своем возможном назначении не педалировал, не распространял, поскольку за него это с успехом делали другие, и меньше всего ожидал в своей, как видно, неоправданной самоуспокоенности такого непредвиденного поворота.
Но что сделано, то сделано…
Поразмыслив позже трезво, Кирилл Валентинович пришел почти к утешительному, если его можно было определить этим словом, выводу для себя. Те, кто его продвигал, будут, конечно, расстроены. Но ведь известно и другое — боевых коней на переправе не меняют, а он, Степанцов, еще полон здоровья, далеко не стар, пятьдесят восемь — не тот возраст, чтобы думать о грядущей пенсии, и обязательно найдутся силы, которым он определенно понадобится.
Предлагает отпуск по состоянию здоровья? Нет, у них этот номер не пройдет. Надо использовать шанс хотя бы по семейным обстоятельствам. И не на полный срок, который никому не нужен, а, к примеру, десять, ну, двенадцать дней. Как президент отдыхает, не дольше. А за это время и следствие — будь оно проклято! — сдвинется. И станет ясно, стоит ли дальше ломать копья… То есть тут опять не совсем точная постановка вопроса: ломать — не ломать, обязательно ломать! Но с какой силой? Или не будет нужды вообще ее применять?
Почему же он сам так остро поначалу воспринял обвинения неизвестного клеветника, почему испугался? А потому, что обстановка вокруг его нового назначения была определенно напряженной — вроде бы просчитанной уже, но до конца еще неясной. Наверное, подействовала и недружественная реакция Сережи Камышлова, как бы «умывшего руки». Вон ведь, даже мысль о самоубийстве посетила! Но теперь, по прошествии довольно короткого, в общем-то, времени, Кириллу Валентиновичу казалось, что подобные обвинения можно, без всякого сомнения, выдвинуть против любого ответственного работника, который жил и трудился на благо Родины в те же времена. И все это прекрасно знают. И плюют с высокого потолка, ибо понимают, что таков был общий порядок, такова была система! И не тебе ее менять…
Да, но далеко не все оказываются на острие политических разборок. Не всем Аредлагают высший пост, когда еще не убран твой предшественник, который тоже прекрасно знает, какие пружины и в каком направлении могут сработать. Вот тут и гнездится ошибка. А все остальное — мышиная возня…
И вместе с этой новой уверенностью, что не все потеряно и, вполне возможно, обойдется, Степанцова неожиданно посетила довольно-таки простая мысль. А что ж это он, в самом-то деле, так растерялся; когда у него есть Федя Кулагин? И почему он до сих пор молчит? Он же твердо обещал принять меры…
Кирилл Валентинович решительно поднял трубку. Вот, правильно, и выговор пора бы Феде сделать. Как-никак, понимаешь, сам-то Степанцов выполнил все обещания — провел нужную беседу, получил соответствующие твердые гарантии, а этот даже не телится! Нет, брат, у нас так дела не делаются!
— Кулагин слушает, — отозвался недовольный голос.
— Привет, Федор, привет! — почти пропел Степанцов в трубку. — Что-то давно твоего голоса не слышал.
— А-а, это ты… — странно неприветливо отреагировал Кулагин. — Чего звонишь? Снова, что ли, проблемы с девочками?
Показалось, что он издевается? Или это у него теперь шутки такие? С чего это вдруг?
— Я не понимаю, Федор Федорович, твоего тона, — сухо сказал, переходя и сам на официальный тон, Степанцов. — Или объясни причину явного своего недовольства, или я положу трубку, чтобы больше не звонить по этому номеру!
— Да и хрен бы с тобой! — прямо-таки взорвался Кулагин. — Трепло собачье! Я сделаю! Я помогу! У меня слово крепкое! А сам?! Ну, чего молчишь? Где твоя помощь?!
— По-мол-чи! — «руководящим басом», как он это иногда умел, приказал Степанцов. — Я ни черта не понимаю из твоих воплей! Если у тебя есть ко мне какие-то претензии, излагай! А хамить не смей! Ты не у себя на Лубянке! Объясни спокойно и внятно, что у тебя произошло?
— Да то и произошло, что бульдозеры!..
— Не ори! — снова приказал Степанцов. — Тут явное недоразумение. Я разговаривал практически на следующий день с заместителем министра природопользования, о котором тебе говорил, и он дал мне самые твердые гарантии, что никаких ваших домов никто трогать не собирается. Что это элементарная чушь, придуманная кем-то ради своих собственных корыстных целей. Поселки как стояли, так и останутся стоять, а вот там, где строители совсем уж нагло влезли в природоохранную зону, там немного почистят. Но у вас же, ты сам говорил и показывал мне, нет крупных нарушений! Так в чем же дело?
— А в том, что у соседей уже две бани посносили и у меня флигель развалили к чертовой матери!
— Но дом-то стоит? Не тронули же!
— Дом-то стоит, но я ж не о доме!
— По-моему, вы там, у себя, зажрались, ребятки, — неприязненно сказал Степанцов. — Вам охотно идут навстречу, а вы еще выкобениваетесь! То вам не нравится, теперь это! Умерьте аппетиты себе же на пользу. Деньги у вас имеются, построите новые, и там, где их не надо будет трогать… Не знаю, не знаю, я данное тебе слово выполнил, хотя, в общем-то, даже и не давал, а просто пообещал переговорить. А вот ты, Федор Федорович, действительно треплом оказался. Столько наговорил, а толку — ни на грош! Где твои сотрудники, которые должны были прекратить расследование? Куда они вдруг все подевались? Вспомни, что ты мне клятвенно обещал, а?
— Ну, ты даешь! — восхитился Кулагин. — Сам нас кинул, как последних… и я же, получается, еще виноват?! Не понимаю, как ты еще звонить-то решился? Гонор он мне свой показывает! Что, — догадался он наконец, — на дверь указали?! Самое тебе время! Пугает он меня еще! Трубку он, видите ли, положит! Да засунь ты ее себе в…
Не выдержав площадного хамства, Степанцов с размаху швырнул трубку на аппарат и так и не узнал, куда ему советовал бывший знакомый — теперь уж точно бывший, без сомнения! — девать телефонную трубку…
— Нет, ну какая сука?! — бушевал Кулагин, услыхав короткие гудки. И захлестнула его обида: все ж таки последнее слово осталось не за ним. — Нет, ну надо же! Подставил, кинул — и еще требует к себе уважения?! А какое уважение к кидалам? Ну, те хоть бабки стригут, а этот…
И рассерженный, почти разъяренный Кулагин вызвал к себе своего шофера Сеню, чтобы дать ему срочное задание. Сеня был у него не обычным водителем, а доверенным лицом, помощником. Мог и «побазарить» при необходимости с соответствующим контингентом, и в технике очень неплохо разбирался. Кстати, всякое «веселое кино» — это тоже его конкретная работа. А вот в последние дни Сеня маленько сник — флигелек, к которому он уже привык, безжалостно разрушила приехавшая бригада. Никакие слова и просьбы не помогли. Ну что ж, придется теперь новый строить, ближе к дому, а пока Сеня со всем своим «богатым хозяйством» переселился в дом. И это нехорошо, не должна прислуга, какая б она ни была, жить вместе с хозяином — в этом был просто убежден Кулагин. При всех даже самых добрых отношениях должна сохраняться определенная дистанция. И хотя бы формальная независимость друг от друга. В общем, как понимал Кулагин, парню тоже была бы полезна сейчас небольшая встряска.
Сене не пришлось долго объяснять, что от него требуется, он был малым понятливым. Только попросил выделить ему в помощь двух ребяток, с которыми они могли бы провернуть операцию накоротке.
Эдгар Амвросиевич провел послеобеденную летучку по очередному номеру и сказал Оксане, чтоб та была начеку. Он отъедет буквально на два часа, а после возвращения просит сразу пригласить к себе в кабинет завотделом внутренней политики для обсуждения тезисов материала в следующий номер.
Отдав необходимые распоряжения, главный редактор, проходя мимо зеркала в приемной, у которого по утрам наводила марафет секретарша, взглянул в него мельком, пригладил ладонью и без того прилизанные жидкие волосы и покинул редакцию.
