— А пятки горят! Так бежать отсюда хочется. Ты что же думаешь — фрикадельки в зубы — и пиши жизнь заново? Не-ет, мой милый. Сейчас приедет Олег, и мы все решим — спокойно и окончательно.
Сверчков бросил поварешку в раковину и придвинулся к жене. Он будто утратил способность к согласованности движений. Брови жили отдельно от губ, щеки двигались по-своему, руки, нос, подбородок — конвульсивно, не в такт, отплясывали.
— Хорошо… Я встречу эту мокрицу. Я… поговорю с вами. С обоими.
На этом Анатолий Сергеевич воспоминания прервал. Поднялся со стула и выключил духовку. Кулебяка получилась — загляденье. Впрочем, Сверчков приготовил для грядущего представления еще один сюрприз. При мысли о нем вдовец начинал утробно подхихикивать и подмаргивать кому-то невидимому.
К шестнадцати часам все собрались в гостиной. На диване расположились трое — Загорайло, сгорающий от нетерпения, и негромко переговаривающиеся Шатова с Анной Михайловой, которая категорически не могла оставить мужа одного на столь нервной процедуре, как очная ставка. Так это собрание называли между собой сыщики. Робеющая Михайлова держалась поближе к Люше, предельно сосредоточенной и настроенной по-боевому. На широких кожаных креслах восседали следователи — Быстров и Епифанов. Алексей Алексеевич не отнимал платка от багрового лица — его мучил насморк. И вообще он всю эту самодеятельность не одобрял. Чушь какая-то, право слово, форменная самодеятельность подмосковных! Особенно раздражало его присутствие белобрысого сухаря Быстрова. Ему-то что за дело? Времени будто людям девать некуда. Сам же Быстров держался отстраненно и корректно. Как контролирующий на экзамене. Он знал, что Влад взял с собой пистолет, но решил страховать ситуацию. В прошлый раз чуть не погибла Шатова. А в этот — мало ли что. Из кухни принесли три ротанговых кресла — и они заняли центральную часть комнаты. В среднем восседал Валентин, оказавшийся под «прицелом» Люши. Михайлов держался на удивление спокойно, будто дав себе обет ничему больше в этой жизни не удивляться. На правом кресле разместился, вернее, провалился в него — Стрижов: торчала лишь одна маленькая черная головка со сверкающими глазками. Его «куратором» оказался Загорайло. Слева, ближе к входу, сидел Сверчков — традиционно, на краешке, с виноватой улыбкой. С него не спускал глаз Сергей Георгиевич. Последними явились супруги Карзановы с собственными стульями. Они были похожи на людей, опоздавших на спектакль и боящихся потревожить публику лишним звуком или движением. Парочка расположилась за спиной хозяина квартиры.
Да, маленькой кулебяки на всех явно не хватило бы. Впрочем, никто из гостей и не пожелал отведать пирога с чаем. Первый сюрприз Сверчкова — с угощением — пошел насмарку. Анатолий Сергеевич, пытаясь сохранять спокойное и доброжелательное лицо, предложил приступить к делу.
— Похоже, следственный эксперимент можно начинать? — смиренно обратился он к Алексею Алексеевичу.
Тот протрубил, уткнувшись в платок, и, вытерев нос и глаза, махнул рукой… Шатовой.
Люша набрала побольше воздуха и звонко, но со всей возможной строгостью обратилась к Сверчкову:
— Анатолий Сергеевич, следствию стало известно, что на письменном столе в кабинете Виктории Владимировны находился подарочный нож для бумаг с волнистым лезвием. Вы не могли бы показать нам этот нож?
Сверчков опешил, но мгновенно взял себя в руки и, ухмыльнувшись, развел руками:
— Я не понимаю, о чем идет речь, простите.
— Изумительно! — крикнул Валентин, закидывая ногу на ногу. — Не понимает он! Мы же ржали с тобой над названием этого, с позволения сказать, сувенира, когда Викче подарил его кто-то из рекламщиков. Что?! — тряхнул он рыжей головой, набычившись в сторону зятя: — «Ударная волна», не помнишь?
Сверчков вновь развел руками и поджал в раздумье губы:
— Ну, Вике много что дарили. Может, и нож. Но зачем он ей? Я и не помню такого. Может, валяется где-то в столе. А что, в чем дело? — Анатолий Сергеевич посмотрел на Епифанова, который, задрав голову, капал в нос галазолин. Схватив себя одной рукой за нос, дабы лекарство не вытекло, второй он махнул Загорайло. Видно, партия сегодня у руководителя расследования была поистине дирижерская.
Влад извлек из внутреннего кармана полиэтиленовый пакет, на дне которого как пойманная рыба лежал небольшой тонкий нож с деревянной резной ручкой.
— Не узнаёте? — Влад легко поднялся с дивнана и подошел к Сверчкову.
Вдовец натужно всмотрелся в нож и пожал плечом.
Загорайло поднес орудие к креслу Михайлова. Валентин, едва взглянув, отвалился на спинку:
— Да, конечно, это он.
— Да почему ты думаешь, что «именно он»? — возвысил голос Сверчков. — Наш, небось, где-то валяется. И, что, собственно, это означает?
— Это означает то, что я лично, осматривая комнату Виктории Владимировны по просьбе ее брата, видел этот нож на столе. Он не валялся. Лежал рядом со стопкой бумаг, и я склонен думать, что им подчас пользовались. А вот после сеанса господина Мячикова, вернее, после его смерти, нож бесследно исчез. — Тут Влад артистично повернулся на каблуках к Епифанову:
— Впрочем, не бесследно! Его нашли на отмели, у реки Яузы, аккурат напротив соседнего двора.
Загорайло приблизился к Сверчкову и стал раскачивать пакет у его носа:
— Убийца выбросил его в речку, да промахнулся. И на нем обнаружены не только следы крови, но и отпечатки пальцев.
В комнате стало так тихо, будто присутствующие разом прекратили дышать.
— Да черта с два там есть отпечатки! — захохотал Сверчков. — Дешевые трюки для слабаков.
Его лицо вдруг налилось яростью. Будто из-под маски доброго клоуна проступила звериная морда оборотня, готового сражаться за свою жизнь до последнего.
— Это не мой нож! Я никогда его не видел, и больше вы меня своими приемчиками можете не испытывать. Вон, с другими играйтесь. — Он показал в сторону Стрижова, который сидел, закрыв ладонями лицо.
— И до других черед дойдет, — прогнусавил Епифанов. Он громко сглотнул и заговорил более-менее нормально. — А оставить мы вас в покое, Анатолий Сергеевич, никак не можем. Хотим уточнить все детали убийства вашей супруги и других жертв. Вы готовы их рассказать?
Сверчков, скалясь, качал удрученно головой, будто сочувствуя всем этим людям, потерявшим остатки ума.
— Он хочет! Он все расскажет, — Стрижов отнял руки от лица и окатил тестя ненавистью из-под очков.
Все взоры обратились к Олегу, а Анна Михайлова даже привстала с дивана, но Люша мягко тронула ее за локоть, и женщина села. Быстров пресек попытку Сверчкова вскочить и с тех пор стоял в позе стражника у его кресла.
Стрижов приободрился, как на институтской кафедре.
— Некоторое время назад мне поступило предложение от Виктории Владимировны уехать вместе с ней и моей дочерью на Мальту. Она хотела оставить всю эту изматывающую суету и, вложив средства в недвижимость, часть которой сдавать, спокойно воспитывать Маргариту. Я долго колебался. Как мне без работы? Но в феврале появились перспективы — возможность сотрудничества с Мальтийским университетом и защита диссертации, которая здесь в силу ряда непреодолимых, в том числе семейных причин, все никак не могла состояться. Да, я признаю, — Стрижов вошел во вкус гладкой говорильни и даже потрясал для убедительности узким перстом.
— Признает он… Глист! — Сверчков с такой прытью ринулся с кулаками на Олега, что Быстров едва успел схватить его за низ длинной рубахи: хорошо, Роман Карзанов подоспел и защитил зятя от тестя.
— А кино не посмотрим?! Жиголо недоделанный! Альфонс безродный… Бедная моя Лизочка… На костях… Кощунники… — Когда Сверчкова, выкрикивающего нечленораздельные слова, усадили в кресло, к Стрижову обратился Сергей Георгиевич Быстров.
— Всю подоплеку с отъездом Михайловой следствие знает из дневника, который потерпевшая вела почти до последнего дня.
Он достал из внутреннего кармана распечатанные листы, скатанные в трубочку.
— Это — перевод той тетради, в которую потерпевшая записывала все на английском языке.
Лицо Стрижова вытянулось, а рот комично приоткрылся.
— Конечно, трудно восстановаить досконально без вашей помощи события того вечера, когда погибла Елизавета Стрижова-Сверчкова, но эти листы прямо говорят о том, что именно… инцидент, произошедший в Ялте между вами и вашей тещей, подтолкнул молодую женщину — в сознательном или безотчетном состоянии, к падению в пропасть. Она ведь не утонула? Она разбилась о камни, упав со скалы? Так ведь? — Быстров, стоя перед историком, говорил очень тихо и вкрадчиво.
Олег вдруг прижал кулаки к глазам и… заплакал. Обиженно, громко, с прихлебом.
Сверчков расхохотался.
— Теперь мелодраму нам представлять будет, урод. А когда Лиза плакала — ты что делал, гаденыш?!
