– И это узнал?
– Я о тебе вообще много знаю. Гораздо больше, чем ты сам. Интересно?
– Любопытство сгубило кошку. – Локи сидел, закинув ногу на ногу, словно он с другом беседует, а не со смертельным врагом, того и гляди, чаю им предложит, а эти, в балахонах, метнутся в кухню. Тут, похоже, одна я трясусь, словно припадочная.
– А тебя сгубит самоуверенность. Небось, на своего американца надеешься? Глупо. Нету больше американца. Под машину попал, представляешь, какая незадача!
Локи напрягся. А эти, в балахонах, подошли ближе. Я попыталась встать, но на мое плечо легла рука: предупреждение.
– Успокойся, милая, – улыбнулся дядя Захар, – все уже окончено, можешь расслабиться.
И ласково потрепал меня по щеке, как раньше. А Локи, он аж подскочил на месте. И все его показное дружелюбие куда-то исчезло. Разноцветный взгляд мечется между мной и дядей Захаром…
Боже! Он ведь думает, что я – с ними! Я ведь так обрадовалась, увидев его…
– И ты присядь, – дядя Захар усмехнулся, – Локи. Тот, у кого ты украл это имя, обладал большей выдержкой и гораздо бо#льшим умом. Он бы так просто не попался…
– In vitium ducit culpae fuga.[15] – Локи послушно сел в кресло.
Он больше не смотрел на меня. Поверил. Нельзя верить! Он ведь сам мне когда-то говорил, что им нельзя верить, ни одному слову, и – поверил…
Я хотела ему сказать. Правда, хотела, даже рот открыла, но один из тех, что стоял надо мной, наклонился и тихонько прошептал:
– Одно слово – и он труп.
Рот мой захлопнулся. А дядя Захар улыбался, его откровенно веселила эта ситуация: как же, обойти, обыграть, обмануть самого бога обмана. Сыграть шутку с Локи!
– А теперь, господа, давайте продолжим нашу беседу в другом месте. Полагаю, оно вам знакомо. Идемте.
Захар – я отказываюсь от всяческого родства с этим человеком! – подал мне руку, помогая подняться. Внизу нас ждали машины: черный, словно ночное небо, джип и потрепанный милицейский уазик. Локи запихнули в уазик, он обернулся и…
Как передать словами, что я увидела в его глазах? Боль. Ненависть. И такую глухую тоску, что мне захотелось умереть, прямо здесь, не от пули или ножа, а от осознания того факта, что Локи меня ненавидит. Ненавидит с той же силой, как и сатанистов, как и Крысиного короля, даже больше, потому что они – противники, им на роду написано ненавидеть друг друга. А я? Я – предательница. Он доверил мне часть себя, часть своей души, а я… Предала. Подставила.
Я подалась было вперед, но тяжелая рука вновь легла на плечо. Захар отрицательно покачал головой:
– Нам сюда.
Один из сопровождающих любезно распахнул дверцу. А отчим толкнул меня внутрь. Дверца закрылась, и авто мягко тронулась с места. Я смотрела в окно. Смеркалось, еще не ночь, но уже и не день. Весь двор окутывала тонкая дымка. А раньше я никогда не замечала, насколько красивые у нас сумерки, наверное, оттого, что раньше меня никогда еще не собирались убить.
– Хватит дуться, девочка, – нарушил молчание Захар, – давай поговорим.
– О чем?
– Ну, например, о вас. Тебе он нравится?
Я не ответила. Какое ему дело, нравится мне Локи или нет, приговор уже вынесен. Нас убьют, сначала его, потом меня. А, возможно, наоборот: сначала меня, потом Локи. Какая, в сущности, разница? Совершенно никакой, но Захар так не считал.
– Ты его любишь. – Он сам сделал вывод из моего молчания. – Случается и такое. Не самый, я тебе скажу, удобный вариант, но… Приходиться работать с тем, что есть.
– Ты нас убьешь, – сказала я.
– Его – да. А насчет тебя, деточка… Сложный вопрос. У тебя будет возможность сделать свой собственный выбор… Ты ведь мне как дочка. Почти родная…
– Дядя Захар, ну почему?! – Слезы сами потекли из глаз. Дядя Захар. Я помнила его, кажется, всю свою сознательную жизнь. Детский сад. Школа. Разбитое окно, из-за которого классная руководительница вызвала в школу родителей, но пришел лишь он, в то время еще отчим, и он не ругал меня за то окно. Он вообще ничего мне не сказал, просто… Просто дядя Захар заменил мне родного отца, и что вообще я могла теперь сделать? Не слушать его? Отвернуться? И что из этого? Он учил меня стрелять, ездить верхом, он купил мне квартиру, он нашел мне работу… Я многим ему обязана, и от этого так тошно… Я не называла дядю Захара «папой» лишь из принципа. Что мне теперь до всех этих принципов…
– Ну, так что, любовь у вас?
– Любовь, – подтвердила я. Любовь-морковь, розы-мимозы, глупые стихи и щемящее чувство где-то в области сердца.
– Ну, деточка, не переживай… Хочешь, я ему скажу, что ты здесь совершенно ни при чем? Или сама ему скажешь?
– Хочу.
– А почему так мрачно? – поинтересовался отчим. – Хотеть надо изо всех сил, чтобы исполнилось. Понимаешь?
– Да.
– Вот и ладненько. Он – парень неплохой. Упертый. Даже жалко, что убить придется, – вздохнул Захар.
– А ты не убивай.
– Нельзя, деточка, веришь, сам бы хотел, да нельзя, старые ошибки исправлять приходится. Он ведь не отступится, не отстанет, до конца пойдет. А у меня, сама знаешь, семья. Дети. Ты вот…
– Ты меня тоже убьешь.
– Ну, заладила – убьешь, убьешь… Словно я маньяк какой! Нет, зайка, не маньяк. У тебя, милая моя, выбор будет, и только от тебя зависит, правильный ты выбор сделаешь или нет.
– А Локи?
– Локи, Локи… Дурак твой Локи, иначе б не попался. А за дурость наказывать надо.
– Ты… Вы с самого начала знали…
– Конечно, знал, – Захар замолчал. Потом, видно, подведя итог раздумьям, произнес: – Ты ведь ничего-то и не помнишь? Раннее детство. Тебе около годика было, совсем кроха.
Я замотала головой. Нет, не помню.
– А я вот очень хорошо, прямо, словно рисует кто. На тебе платьице голубенькое, с кружавчиками, и шапочка, и сама ты на куклу похожа. Глазки кругленькие, губки бантиком, почти все время молчишь, да петушка своего грызешь. Петушка-то хоть помнишь? Я его из ГДР привез, он тебе очень нравился, резиновый, яркий, синенький с красным? Нет, не помнишь, – вздохнул Захар. – Может, оно и к лучшему. Я помню, хватит и этого.
– Зачем?
– Зачем я тебе обо всем этом напоминаю? Ну, девочка, ты ведь для меня тоже много значишь. И я просто хочу, чтобы ты это поняла… – Он замолчал, глядя в окно.
Машина катила себе вперед по городским улицам.
Черный джип, клетка на колесах, а в клетке сижу я и дрессировщик мой, он совсем рядом. Если захочу, могу прикоснуться к его руке или к светлому пальто. Пальто из кашемира, ткань мягкая и легкая, как пух. Мы это пальто вместе выбирали. Я помню. И дрессировщик, он тоже помнит. Гладит меня по шерстке, убеждает, что, по сути, в клетке тоже можно жить, и неплохо, сыто и спокойно. Изредка клетку будут убирать, а зверушке подбрасывать всякие приятные мелочи, чтобы зверушка не вспоминала. Зачем зверушке свобода? Там холодно, голодно. Там, на свободе, злые люди, они ведь и обидеть могут, и плохому научить. Как Локи.
Я всхлипнула, до того мне стало себя, бедную, жалко.
– Думаешь, что я сволочь? Скотина последняя? – Захар говорил вполголоса, так, чтобы сидящее за рулем существо в балахоне не услышало. – Думаешь, он умрет, и ты тогда шагнешь следом за ним? Так просто? Так я тебе скажу – не просто решиться на такое. Умирать, девочка, больно. Очень больно. И страшно. Смерть – это не игрушка и не иллюстрация к пьесе Шекспира. Он – не Ромео, а ты – не Джульетта. И там, за чертой, ничего нет. Вы не встретитесь, не шагнете рука об руку в райские кущи к вечному блаженству, потому как блаженства этого не существует. Кому знать, как не мне! Я ведь в Афгане служил. И умер. Тебе мать не рассказывала? Нет? Осколок прошел рядом с сердцем, я молодой был, глупый, вот и полез, куда не надо. А в результате – пять минут смерти. Клиническая смерть. Слышала о таком?
Я кивнула. Плакать больше не хотелось. Дядя Захар редко рассказывал о себе, он вообще редко откровенничал с кем-либо.
– Только никакая она не «клиническая», обыкновенная смерть, конечная. И ничего там нет, совсем ничего. Бездна без конца и края, а ты – крохотная песчинка, частица этой самой бездны… Вот так. Я тогда выбрался. Меня позвали, и я выбрался. А ты? Думаешь, у тебя будет такой шанс? Черта с два! Поэтому, прежде чем рот открывать, думай, малышка. Там – ничего, а здесь – у тебя семья. Маргарита тебя любит, сколько лет жизни отнимет у нее твоя преждевременная кончина? Сестра. Да и я, не хочу притворяться, что мне все равно. Это в кино злодеи – хладнокровные чудовища, а я – не чудовище. Совсем не чудовище.
– А кто тогда? Кто? Вы ведь с самого начала знали, чем все закончится!
– Знал, не буду спорить. Не умею. Но, девочка, пойми: тут ведь или он меня, или я его. Мне с ним сразу разобраться надо было, когда твой Локи еще сопливым пацаном был, так нет – пожалел. Кто ж знал, что из него народный мститель получится? Вырос мальчик. Вырос… А я старею с каждым годом, да что там – годом, с каждой неделей, с каждым днем. Я физически чувствую, как слабею! А он? Молодой волк. У него впереди целая жизнь, почти вечность. Рано или поздно он все равно бы взял след. Мой след. Он ведь упертый.
