вызывали омерзение. Вот у Коры стопы длинные, загорелые, узкие у пятки, а к носку плавно расширяются. Кора хотела лишь физической близости — никаких тебе признаний в любви, вопросов о том, что будет завтра. Характером она напоминала мужчину и даже в постели проявляла мужской аппетит.
Когда Энди вел Клэр по подъездной аллее, навстречу им попалась Бренда Раттледж. Длинное пальто из альпаки, вязаная шапка, отороченные мехом сапоги — Энди не узнал медсестру, с которой столкнулся после рождественской вечеринки у Кроуфордов, он, вообще, мало что запомнил, лишь отдельные эпизоды. Клэр помалкивала — не разберешь, узнала она ее или нет. Зато Бренда Раттледж прекрасно запомнила странную пару — молодую бледную женщину с ребенком и ее злого, явно переборщившего с пивом мужа: лицо у него было совершенно детское. Сегодня молодая женщина выглядела ужасно — лицо серое, осунувшееся, точно изъеденное страхом или горем. Она едва передвигала прямые, негнущиеся ноги, муж вел ее, обняв за плечи.
Бренда надеялась, что Америка не похожа на ее родину, что жители Нового света открытые, счастливые и дружелюбные. Увы, американцы оказались такими же, как ирландцы — злыми, мелочными пессимистами. «Хотя это же Бостон, — напоминала себе Бренда. — Здесь одни ирландцы с жуткими воспоминаниями о картофельном голоде [25] и «плавучих гробах» [26]… Все, хватит думать о плохом! И о доме, и о своем одиночестве — тоже».
Дверь распахнула молодая монахиня с лошадиными зубами — та самая, которая открыла в первый раз, когда Бренда принесла сюда малышку. Хотелось спросить, как ее зовут, но Бренда не знала, можно ли задавать такие вопросы, да и имя, наверняка будет не настоящее, а какой-нибудь не известной ей святой. Улыбка монахини очень красила ее свежее личико. «Улыбаться ее здесь скоро отучат», — с тоской подумала Бренда. Как и молодые супруги на подъездной аллее, монахиня Бренду не вспомнила, хотя прошло уже несколько месяцев, за это время она, наверное, открыла дверь сотням молодых женщин и девушек.
— Могу я увидеть сестру Стефанию?
Бренда опасалась, что молодая монахиня спросит, зачем, но та лишь пригласила ее войти и пообещала выяснить, на месте ли мать-настоятельница. Монахиня улыбнулась, обнажив лошадиные зубы, и на пухлых щечках появились ямочки.
Монахиня отсутствовала, казалось, целую вечность, а вернувшись, сообщила, что матери-настоятельницы сейчас нет. Ложь Бренда почувствовала сразу и растерялась — ну как после такого смотреть в молодое улыбчивое лицо?
— Я хотела справиться об одной малышке. Ее зовут Кристин.
Молодая монахиня стояла, аккуратно сложив руки на животе, и вежливо улыбалась. Бренда поняла, что она не первый курьер — а как еще себя назвать? — который приходит в приют Пресвятой Девы Марии справиться о бывшем подопечном. Вспомнился начальник интендантской службы, предупредивший, что не стоит привязываться к ребенку. Старик едва взглянул на документы, откинулся на спинку стула и с вожделением уставился на грудь Бренды. «Милочка, я сотни раз такое видел. Молодые девушки, порой вчерашние школьницы, пересекают границу, а, добравшись до Штатов, уже считают ребенка своим». «Разве я привязалась к Кристин? — спросила себя Бренда, шагая обратно по подъездной аллее. — Нет, просто иногда о ней думаю и вспоминаю, как впервые взяла ее на руки в Дан-Лэри. Интересно, где ребенок тех молодых супругов?» Вспомнив бледное лицо и пустые, мертвые глаза незнакомой женщины, Бренда содрогнулась.
Фиби проспала почти весь полет, а Квирк с мрачной целеустремленностью вливал в себя бесплатное бренди, которое щедро подносила кокетливая стюардесса. Разница во времени сэкономила пять часов, но самолет приземлился уже затемно, и Квирку стало отчаянно жаль выпавшего из жизни, потерянного дня — с одной стороны, потерянного, с другой — куда важнее большинства других. Из аэропорта Квирк и Фиби на такси добрались до Пенсильванского вокзала: оба сидели сзади, но каждый у своего окошка, оба заторможенные, хотя и по разным причинам. Поезд был новый, красивый и быстрый, однако пах не лучше, чем старые паровозы. На бостонском вокзале их встретил водитель Джоша, молодой стройный брюнет, очень напоминавший школьника, вырядившегося в красивую форму — и тебе кожаные лосины, и фуражка с блестящим козырьком. От водителя пахло бриолином и сигаретами. Квирк спросил, как его зовут, и тот представился Энди.
Лил ледяной дождь. Пока ехали по озаренному вечерними огнями городу, Квирк высматривал знакомые места, но не увидел ни одного. Казалось, прошло не двадцать лет, а тысяча с тех пор, как они с Мэ-лом, начинающие медики — в то время они больше притворялись медиками — прибыли в Массачусетскую больницу на годичную интернатуру, которую выбил им Джошуа Кроуфорд, старинный приятель судьи Гриффина, почетный гражданин Бостона и отец двух очаровательных дочерей на выданье. Пожалуй, прошло больше тысячи лет…
— Что, щемящие воспоминания нахлынули? — подначила Фиби, сидевшая у другого окна. Квирк даже не заметил, что она за ним наблюдает, и промолчал. — В чем дело? — спросила она совершенно другим тоном. Квирк хандрил чуть ли не с самого Дублина, что Фиби порядком надоело.
Квирк снова глянул на яркие огни Бостона.
— О чем именно ты спрашиваешь? — уточнил Квирк.
— Теперь что, шутки в сторону? Ты изменился, занудой стал. Дуться-то я должна! Ты из-за падения такой?
Квирк ответил не сразу.
— Мне бы хотелось… — начал он.
— Чего?
— Ну, поговорить с тобой.
— Мы же говорим.
— Разве?
Фиби пожала плечами, ну и черт, мол, с тобой, а Квирк посмотрел в зеркало заднего обзора и перехватил внимательный взгляд молодого водителя.
Юг Бостона остался позади, и они выехали на шоссе. Особняк Джоша Кроуфорда в Норт-Скайтуэйт, это двадцать миль по побережью на юг от Бостона. После Куинси они свернули на проселочную дорогу и покатили мимо деревьев, окутанных океанским туманом, и редких домов, из окон которых лился желтый свет, в ночном мраке казавшийся таинственным. В Бостоне до сих пор лежали сугробы, а здесь, у океана, Квирк даже на обочине дорог иней не заметил. На возвышении стояла церковь с белым шпилем и темными окнами, одинокая, призрачная, печальная. В салоне царила тишина, и Квирк, для которого приятное тепло бренди уже превратилось в грязный жгучий пепел, уже не в который раз за последние дни почувствовал отстраненность от внешнего мира. Ему чудилось, что огромная машина, легко петляющая по проселочной дороге на своей прекрасной подвеске, взмыла над землей и по волнам сырой тьмы плывет в тайную гавань, где пассажиры покинут плен салона и улетят прочь. Квирк прижал к глазам большие пальцы: что за ерунда сегодня лезет в голову?!
Едва машина подкатила к воротам Мосс-Мэнора,
