впала в жуткий депрессняк. Что она тогда творила…
Я понимаю, что она хотела все вернуть, исправить. Но она этого не понимала. Да, мне тоже было грустно, что папа уходит. Но я осознала, что все уже не будет прежним. А Аленка… Она тогда даже сказала, что, мол, это все из-за меня. Отлупила она тогда меня сильно — я даже в больницу попала. Но я не сержусь. Мне все равно ее жаль. Я очень люблю свою сестру. Знаю, она меня не любит и никогда не любила. Хотя, может, я ошибаюсь. Хочу ошибаться. Но насильно мил не будешь. Так говорила мама.
Я очень хочу помочь Алене. Но не знаю как. Если бы у меня была волшебная палочка или я бы поймала золотую рыбку, или встретила добрую фею, я бы загадала желание, чтобы у Аленки все было хорошо. Чтобы она не грустила, не хандрила, не злилась на весь мир.
Я даже папу просила помочь Аленке. Чтобы он виделся с ней почаще. Сколько я вспоминаю наши встречи, она поначалу всегда просила папу, чтобы он вернулся, чтобы все было как прежде. Потом, конечно, перестала. Наверно, все же смирилась. Но, мне кажется, она до сих пор злится на папу.
Я не злюсь. Хоть и знаю, что у него теперь другая жизнь и другая жена. Я даже как-то видела ее. Милая женщина, похожая на большого мотылька. Надеюсь, что папа счастлив. И я от всей души желаю того же своей сестре.
30 августа.
Меня не отпускает чувство тревоги. Уже третий раз за последние несколько дней. И почему-то оно возникает, когда я смотрю на Алену. Нет, она вроде такая же, как всегда, — мрачная, неулыбчивая. Но что-то происходит. Или должно произойти. Я пока не знаю, что и как, и не могу объяснить почему.
Мама тоже беспокоится за Аленку. Вчера мы говорили с ней. Она спрашивала, не знаю ли я, что происходит. Но откуда я могу знать? Сестра ведь не откровенничает со мной. Я ей не друг. Она не стала бы делиться со мной чем-то.
Мне кажется, она вообще ни с кем ничем не делится. Аленка очень замкнутая. Раньше она могла рассказать что-то маме, но теперь даже ей ничего не говорит. Забилась, как улитка в ракушку, и нос не высовывает. Грустно это. Если бы я знала, чем ей помочь. Я бы все для этого сделала.
4 сентября.
Кажется, я знаю, в чем причина грусти Аленки. Сегодня я случайно увидела, как она проводила взглядом какого-то парня, и лицо ее стало совсем смурным. Она с кем-то поссорилась давно и до сих пор переживает. Ах, если бы я знала! Я бы обязательно что-нибудь придумала.
Тревога не отпускает меня. Что-то случится. Что-то очень плохое.
Может, Аленка сделает очередную попытку суицида. Или меня прибьет. Что ж, если ей от этого станет легче, я готова.
Я очень люблю мою сестру. И сделаю для нее все.
Помню, как-то давно я тоже попыталась уговорить папу, чтобы он не разводился с мамой, не уходил от нас. Но он понял, что я прошу не из-за себя, а из-за сестры.
Наш папа очень умный. Или, как говорят в книгах, очень мудрый. Жаль, что мне удалось это понять, а Алене — нет.
7 сентября.
Кажется, я знаю, чем помочь Аленке. Надо просто показать ей, какая она есть. Угрюмая, нелюдимая, упивающаяся своей обиженностью на всех и одиночеством. Надо высказать ей все. Знаю, она выслушает, хоть и не всегда была хорошим слушателем. И мне не важно, что она сделает. Пусть разорется на весь дом, обзовет меня всеми известными матюками, придушит меня. Пусть. Если это ей поможет, я пойду на это. Выскажу ей. Может, даже в язвительной и шутливой форме. Надо только собраться с силами и с мыслями.
Я немного боюсь. Но я знаю, что должно сработать. Все должно получиться.
Ближе к концу дневника записи становились все короче и обрывочней. Поначалу Карина писала чуть ли не каждый день, а под конец — раз в три дня или даже реже.
Последнюю запись она сделала за два дня до смерти. Почему отдала дневник Кате, понятно. Не из-за того, что его могли найти мать или сестра. Девочка хотела осуществить свой грандиозный, но наивный план, не зная, правда, что будет в итоге.
Неужели она думала, что, если выскажет все Алене, это как-то поможет привести последнюю в чувство, вырвать из длительной депрессии и уныния?
Кто знает? А может, Карина была на верном пути. Похоже, свою задумку она все-таки осуществила. Но что-то пошло не так и привело к совершенно другому результату.
Как ни грустно мне было это понимать, но Максим оказался прав. Убийцей Карины Рахимовой оказалась ее старшая сестра Алена. И сообщник у нее был, и даже не один. Мне нужна лишь пара небольших подтверждений — и паззл сложится.
Не дневник, нет. Там хоть девочка и намекает на то, что сестра может быть прямой виновницей ее гибели, но не пишет черным по белому, мол, завтра Алена меня убьет или что-то в этом роде. Есть кое-что другое. И это я проверю завтра.
* * *
С утра я отправилась не на работу. Но нужное мне место находилось поблизости. Сбербанк. И именно то отделение, где меня хорошо знают. И если я попрошу об услуге, не откажут мне.
Сотрудница, к которой я подошла, встретила меня с улыбкой.
— Здравствуйте, — она поприветствовала меня первой.
— Здравствуй, Аля, — я улыбнулась в ответ. — Не поможешь?
— Конечно. Выписку?
— Да, только не с моего счета. А со счета вот этого человека. — Я протянула листочек с именем.
Аля кивнула и защелкала кнопками клавиатуры.
— За какой период? — уточнила она.
— С двадцатого сентября по пятое октября.
Через несколько минут я держала в руках листки с выпиской. Бегло проглядев, я нашла то, что нужно.
— Алечка, спасибо большое. С меня печеньки.
— Ну что вы, не за что, — засмущалась девушка. — Обращайтесь.
Но печеньки все равно принесу.
Дальше мой путь лежал в Садовый поселок. Но в этот раз я ехала не к Рахимовым. Хотя нужный мне человек был примерно в том же районе.
Через квартал от дома Ирины Евгеньевны я остановила машину и зашла в неприметную дверку, на которой красовалась скромная вывеска «Скупка-продажа». Да, без изюминки, зато просто и понятно. Да и вывесок с изюминками в последнее время, на мой взгляд, перебор.
Не менее скромный невысокий мужчина, стоявший за прилавком,
