Ты не заставишь меня это помнить. Я тебе не позволю».
Тактика страуса тоже имеет право на существование, сказала про себя Наташа. Я, например, категорически не желаю верить, что это Татьяна выманила деньги у матери. И если кто-то начнет доказывать мне обратное, пошлю его к черту. Не нужно мне таких открытий. Между правдой и верой в людей я выбираю веру, пусть даже она идет рука об руку с тривиальной глупостью.
Но все же, если задуматься… Татьяна оплачивает матери одни курсы, другие, третьи, санатории, пансионаты, занятия со мной, тренировки с Жанной, чтобы у мамы работали суставы и не болела спина, – и что в ответ? Мария Семёновна души не чает в младшей дочери, а старшая по-прежнему как сирота. Еще и Алина хищно кружит над ней, точно гриф над подыхающей антилопой, – и кто может пообещать, что мать не даст слабину? Возьми, детка, на оплату своих вожделенных курсов, только не плачь.
А ведь это Танины деньги. «Мама, запишись к массажисту». «Мама, купи себе ортопедические стельки». «Мама, сходи в салон, обнови стрижку». Недолюбленная дочь с высокой тревожностью и гиперответственностью – вот верная гарантия стакана воды маме в старости. Минеральной. «Сан-Пеллегрино».
Мама величественно принимает эти подношения – и откладывает, откладывает, месяц за месяцем, год за годом.
Как забрать у нее свинью-копилку? Как одним выстрелом заставить ее чувствовать себя виноватой и припасть к старшей дочери за утешением?
То-то и оно.
Если внимательно посмотреть запись с камеры банкомата, а потом на Гришиных одноклассников и друзей, не найдем ли мы среди них подростка в очках?
Поглощенная этими мыслями, Наташа не сразу заметила, что ее трогают за рукав.
– Наталья Леонидовна! – Зиночка, хрупкая седая фея, робко заглядывала ей в глаза. – Я испекла печенье по моему фирменному рецепту. Позвольте вас угостить?
Она протянула нарядную жестяную коробку, заполненную фигурными котятами, мишками и белочками. Поблагодарив, Наташа выбрала мишку и хладнокровно откусила ему ухо. Зиночка с коробкой двинулась по рядам.
Печенье таяло во рту. По классу распространился аромат ванили.
– Зиночка, вкус умопомрачительный… – проговорила Лидия Васильевна.
– Мммм… Божественно!
– Требуем немедленно рецепт!
Егор Петрович сосредоточенно жевал. Когда Зиночка, сияя, как именинница, вернулась на место с опустевшей коробкой, он, не переставая двигать челюстями, сказал:
– Было бы вкуснее, если б было поменьше сахара. Чай, вы все не девочки, надо о здоровье позаботиться, верно? Я свою жену-покойницу, мир ее праху, всегда учил: избыток сахара крайне вреден для организма, особенно для мужского. Мы, так сказать, более тонкой настройки, чем женский пол, хе-хе… А она сыпет и сыпет! Пачка в неделю уходит – где это видано? Дошло до того, что стала в суп добавлять. Говорит – вкуснее так. Щепотку – но бухнет! Раз ей сказал – не понимает. Два сказал – не понимает! А как приложил ее слегка по мордасам да по шее, – он поболтал в воздухе жиденькой своей ладошкой, – так сразу в мозгах прояснилось. Эх, женщины, женщины… – укоризненно закончил Выходцев. – До чего ж вы нас иной раз доводите – страшно сказать.
– Вы били свою жену? – с отвращением спросила Римма.
– Случалось ее поучить, случалось… А что поделаешь! Тут главное – с любовью подходить, словно к несмышленому дитяти. Понимать, что она не со зла сахар сыпет, а чисто по глупости. И, как бы это сказать… Действовать со здравомыслием. Иной, глядишь, треснул бабу по морде, выбил два зуба, а они что потом – сами отрастут, я вас спрашиваю? Нет, придется потратиться на мост или там протез. А из чьего, спрашивается, кармана? Женщина – она человек хитрый, все равно ведь выклянчит деньжат. А если слегка ее табуреткой по заду, то, кроме синяка, ничего не останется. На заду зубов, слава богу, не растет! – Он тоненько захихикал.
– Какая вы дрянь ужасная, Егор Петрович, – вдруг страшным басом сказала Коляда.
Выходцев даже подскочил на стуле, как чертик-попрыгунчик:
– Вот так так! Это что за новости? Я вдовец, переживаю душевную травму, делюсь наболевшим, а меня оскорбляют в моем же присутствии? Наталья Леонидовна, обратите внимание! При вашем, можно сказать, попустительстве происходит надругательство!
«Хоть бы и вправду кто-нибудь надругался над тобой», – устало подумала Наташа.
Не вызывало никаких сомнений, что сейчас Выходцев помчится с кляузами в дирекцию, он вообще был сутяжник, о чем неоднократно с гордостью извещал публику. А в дирекции сидит Коростылева, истово верящая, что мужчины в стенах «Атланта» представляют большую ценность, чем женщины, по причине своей малочисленности. И нетрудно вообразить, чем это все закончится.
Она взглянула на Коляду. Та выглядела так, словно ее в одежде загнали под душ. Даже брови вспотели.
Наташа выдержала паузу, переключила внутренний регистр. И безразлично, как если бы разбирала детскую ссору в песочнице, сказала:
– А не надо, Егор Петрович, здесь делиться наболевшим, мы не группа психологической поддержки, нас в таком качестве никто не заявлял. – Старикашка открыл было рот, но Наташа продолжала настойчиво и ровно, держа внутреннего завуча собранным и ненавидящим всю эту школьную кодлу: – От имени Елены Викторовны приношу вам свои извинения. Но впредь настойчиво прошу держаться темы урока.
На этом все и рассосалось.
Однако всеобщее воодушевление, вызванное Зиночкой с ее ванильными дарами, улетучилось. Аудитория погрузилась в болезненное молчание. Ни обычных шуток, ни дурашливых пикировок между Риммой и Лидией Васильевной… Наташе показалось, будто даже рисунки у них поблекли.
После урока она, кипя от ярости, вышла продышаться в парк. Только что закончился дождь. Лужи были темно-коричневые с золотистым оттенком – будто кто-то шел и старательно разливал из половника по выемкам в асфальте грибной бульон. Наташа отчетливо представила этот половник, не половник даже, а здоровенную хохломскую ложку, которая у нее дома использовалась для блинного теста. Ложка была страшно неудобна тем, что ее нельзя было мыть в посудомойке, но по неведомой причине блины и оладьи хохломского разлива получались ровными, пухлыми, дырчатыми и невозможно вкусными. Наташа оттирала ее мочалкой и каждый раз клялась, что купит нормальный черпак.
– Ну привет, – сказал знакомый голос.
Наташа обернулась и увидела бывшего мужа.
Стас был в джинсах, промокшей рубахе и зачем-то в солнечных очках. Он снял их, и стало видно, что глаза у него измученные и несчастные, как у Александра Абдулова, который вот-вот превратится в медведя.
– Смотри-ка, еще помню твое расписание. – Он улыбнулся, но выражение глаз не изменилось. – Прости, что снова без звонка. Можем поговорить?
Наташа, может, и отказалась бы. Свежо было в памяти его последнее появление и брошенное ей напоследок «сука». Но облик бывшего мужа ее смутил.
