— Зря вы думаете, Валентин Петрович, что не способны ничем помочь. Очень даже способны, — тут же отреагировал Иван Александрович. — Вы могли бы, к примеру, поработать в одной из колоний. Выступить перед молодежью. Да и газеты охотно возьмут вашу статью. Однажды звонил мне из Ленинграда бывший вор — кличка у него была «Питерский»…
— Как? — удивился я. — Ведь наши его тогда зарезали, я сам был свидетель.
— Воров с такой кличкой было несколько, Валентин Петрович. И все — ленинградцы, выезжающие на длительную «гастроль» в Москву. Так вот этот самый Питерский под старость стал воинствующим борцом с преступностью. Где только не приходилось ему выступать. И слушали, раскрыв рот, задавали массу вопросов.
— Что тут скажешь, Иван Александрович. Видно, к старости мы многое начинаем переосмысливать… Рассказать-то можно, и слушать будут. Да только сомневаюсь, пойдет ли все это впрок. Нынче в жизни все по-другому. По мелочам лишь дураки воруют. А мафия, она другими масштабами мыслит. Обогатиться любыми путями, пусть даже этот капитал будет на крови замешан.
— В этом вы правы, Валентин Петрович. Такие люди идут «на все тяжкие», рассчитывая, в то же время, что их дети будут жить безбедно, вырастут честными и порядочными. К слову сказать, многие западные бизнесмены тоже с этого начинали…
Вошла Ольга, и по ее настоянию мы с Иваном Александровичем сделали маленькую передышку — выпили вместе с ней по чашке крепкого кофе. Потом, по привычке, опять достали по сигарете. И продолжили свой разговор.
— Слушаю вас, Иван Александрович, и все больше склоняюсь к мысли: а не напрасны ли все те усилия, что вы предпринимаете, чтобы, как говорится, сбить волну преступности, которая нас буквально захлестнула. Я, конечно, имею в виду не вас лично, и не только следователей, но и милицию, и госбезопасность.
Выслушав меня, Иван Александрович на минуту задумался.
— Понимаю, Валентин Петрович, что общие слова вас не устраивают. Постараюсь быть конкретнее. Как ни трудно сегодня нам, но просвет, я считаю, все-таки появился. Заметьте, к примеру, насколько трезвее в своих суждениях и выводах становятся наши депутаты — и союзного, и республиканских парламентов. Левые и правые, красные и зеленые начинают все яснее осознавать, что преступность, и прежде всего организованная, способна задушить общество, и, пока не поздно, надо перекрыть ей кислород. Готовятся новые законы, создаются общественные фонды для укрепления милиции. Это важно, поскольку долгие годы она работала на одном энтузиазме, на ее нужды никто не обращал внимания.
К сожалению, насколько я знаю, там, наверху, явно не хватает профессионалов. Могу судить хотя бы по тем бумагам, что к нам поступают. В свое время понабрали людей из партийной номенклатуры, вот теперь и расхлебываются. Говорят, больше половины руководящих кресел такими занято.
— Ну, о верхах я судить не берусь, Иван Александрович. Далек от этого. А вот внизу многое меня просто бесит. Со времен ГУЛАГа прошло столько лет, у нас же в колониях, как и раньше, постылая зековская форма. И также, по-моему, заставляют чуть ли не силой петь, когда идешь в строю.
— И все тот же, добавлю, рабский труд по разнарядкам Госплана. Вы правы, Валентин Петрович. Многое нужно срочно менять. Помните вышки вокруг зон, на которых стоят конвойные. Кто эти солдаты? Призывники восемнадцати лет отроду. Ученые давно пришли к выводу, что психика формируется у человека к двадцати одному году. А мы заставляем стоять на вышках мальчишек, у которых в любой момент нервы могут сдать. И сколько уже было таких случаев… Или возьмите эти бессмысленные этапы из конца в конец нашей отчизны-матушки. Взяли вас в том же Краснодаре, а отбывать срок везут аж на Колыму. Зачем, спрашивается. Здесь у тебя родные, близкие, работать есть где.
…Когда я, попрощавшись с хозяевами, сел на трамвай, и он кружным путем повез меня к заводской окраине, уже смеркалось. Это была та самая шестая «марка», на которой в давние времена несчетное число раз доводилось мне «держать трассу». Много воды с тех пор утекло, и вспоминать о прошлом не было сейчас никакого желания. Весь я находился еще под впечатлением нашего разговора с Иваном Александровичем, размышлял над его суждениями, обдумывал, какую пользу мог бы принести юнцам, стоящим на распутье. Народу в вагоне было немного, в оконное стекло капелью стучал тихий осенний дождик. И так хорошо под него думалось.
Первое, что я решил сделать — рассказать своим «однокамерникам» всю правду о себе. Пусть знают, какие я писал «мемуары». И пусть решают, нужен ли им такой сожитель. Сегодня же, сядем ужинать — и расскажу.
Загромыхав по стрелке, трамвай свернул на боковую улицу. Вот и моя остановка. Выхожу из вагона и знакомой дорогой направляюсь к общежитию. Идти полквартала. Улица освещена плохо, и только кафе-«стекляшка», как всегда, завлекает молодежь своими огнями. С недавних пор в нем обосновались кооператоры, дали ему название — «Аистенок». Намек на то, что кафе молодежное. Обслуживают культурно, можно выпить сухого винца, потанцевать. И цены, по нынешним временам, божеские.
Но что это? У входа в кафе — толпа, стекло выбито, девчата жмутся к парням, вытирают слезы. Чуть поодаль — милицейский уазик с мигалкой, за ним зеленый фургон. Пробираюсь поближе ко входу. В это время, надрывно оглушая сиреной улицу, подъезжает «скорая». А из дверей кафе, не дожидаясь, пока притащат носилки, милиционер и двое в штатском несут пострадавшего. Молодой, здоровый. Глаза закатились. Половина лица в крови, на джинсовой курточке тоже кровь. Погодите, да это же… Дима-«афганец» из моей комнаты, наш Димарь. Корешок ты мой… Все верно — его лицо, его русые волосы, темные брови вразлет. Его видавшая виды курточка.
Но как же так, он же десантник, ловкий и сильный.
— Что там стряслось, друг? — дрожащим голосом спрашиваю у стоящего рядом паренька — тоже из нашей общаги. Зовут его, если не ошибаюсь, Виктором.
— Говорят, рэкетиры… «Салун» обчистили, пощипали кооператоров.
— А Диму кто?
— Димаря-то? Сам виноват. Когда те ворвались, все смирно сидели. А чего ты хотел — их целая кодла, да двое из обрезов целятся. Ну вот. Все сидят, а Димарь полез торгашей защищать. Одному, с обрезом, руки успел скрутить, повалил — приемчики-то он знает. А другой — с черной бородавкой, рыжий, в него выстрелил. И уже после, в лежащего, всадил нож… Зря он ввязался…
Кооператоры — одно жулье, я бы и сам не прочь им нервы пощекотать, только мышцу не накачал — слабо… А рэкетиры ушли. И еще говорят, заложницу у торгашей взяли.
— Постой, — перебил я словоохотливого паренька, который, судя по всему, находился во время налета в кафе. — Ты говоришь, стрелял рыжий с бородавкой.
— Ну да, он приметный такой. И тоже высокий — с Димку ростом.
— А где бородавка-то?
— Кажись, под правым ухом. Здоровая, с пятак. Точно, под правым, он же, когда поднял обрез, этим боком ко мне стоял.
Парень продолжал еще что-то говорить. Но я уже не воспринимал его слова. Ошибки быть не может. Этот рыжий холуй с бородавкой под правым ухом — Сашка Дергач. С ним мы когда-то в спецлагере, под Свердловском; лес валили. А после встречались здесь, на блатхате. Адресок я помню.
Какой-то миг я поколебался: может, не ввязываться… Но тут передо мной, будто повтор на телеэкране, всплыло окровавленное лицо Димы.
Не раздумывая больше, я взял парня за руку, крепко, чтоб не вырвался.
— Пошли, Витек, свидетелем будешь.
И направился вместе с ним к милицейской машине.
Татуировки уголовного мира
«Вор в законе»
«Вор в законе» (наносится на предплечье)
Король воровской масти
Вор-рецидивист
Ни перед кем не стану на колени (наносится на колени)
Вор (оленю страшен загон, а вору — закон)
Отбыл свой срок от звонка до звонка
Стремлюсь к свободе
Привет ворам (обычно наносится на запястье)
Оторван от жизни (популярна в колониях для несовершеннолетних)
Находился в местах заключения не менее 5 лет (на двух руках — не менее 10 лет)
Вор-карманник
Готов пойти на убийство (наносится опасными преступниками)
Содержался в тюрьме, колонии
Авторитет среди осужденных, отказывающихся выполнять требования режима
