– А за границей как?
Смолин горько усмехнулся:
– А за границей – форменный разврат. Холодняк антикварный лежит в лавках грудами – я сам видел в Париже, – и его покупают-продают, не предъявляя даже трамвайного билета. И старинный огнестрел, кстати, тоже. А у нас не так давно заставляли в музее сверлить дыры в пистолетных стволах шестнадцатого века – вдруг его умыкнет мазурик, пороху набьет, пулю шомполом закатает, фитиль приладит и ка-ак пойдет окаянствовать… Черт, да за границей преспокойно коллекционируют даже танки с бронетранспортерами – ну конечно, пушки с пулеметами приведены в совершеннейшую негодность… Словом, мы и тут позади планеты всей. Идиотство на идиотстве.
– А почему так?
– Хотите чистую правду? – сказал Смолин. – Я не знаю. И никто не знает. Великолепная формулировочка: так получилось. Есть идиотские законы, но никто не торопится их менять. Хорошо хоть, додумались отменить статью за хранение – а то в прежние времена людям жизнь ломали из-за какой-нибудь железки наполеоновских времен… У вас, я вижу, еще что-то припасено? Покажите уж…
На сей раз это оказался разворот столичной газеты – толстой, цветной, популярной, умеренно желтой. Вот тут уж Смолин читал гораздо внимательнее, а закончив, выругался про себя не в пример смачнее и эмоциональнее.
Это было поопаснее. Те же самые россказни о злокозненной шантарской антикварной мафии – но поданные не в пример изящнее и завлекательнее, хорошим стилем изложенные, борзым пером. Высший пилотаж, что называется: ничего не утверждается прямо, но у читателя непременно останется впечатление (у неискушенного, понятно), что во глубине сибирских руд окопалась шайка криминальных монстров, которые цинично торгуют редчайшими, дорогущими, раритетными предметами, сделавшими бы честь Эрмитажу – а также опять-таки покушаются на святое, ради пригоршни звонкой монеты продавая славные боевые и трудовые награды отцов и дедов…
– Для справки, – сказал Смолин. – За границей даже современными наградами разрешено торговать без малейших юридических закавык. Если человек хочет продать свою или отцовскую медаль, это его личное дело.
– А может, во всем, что наград касается, сермяжная правда все же есть? – спросила Инга. – Правы они, а? – она кивнула на лежащие на столе обличительные статейки.
– А вот давайте рассуждать логично, – хитро прищурился Смолин. – Грешно торговать боевыми и трудовыми наградами СССР и нынешней России, потому что они, высокопарно выражаясь, символизируют боевую и трудовую славу? Так? Но вот скажите мне в таком случае, почему данный запрет не касается царских наград, которыми можно торговать средь бела дня на любом углу хоть ведрами? Что, за ними нет ратной славы? Да навалом! Ну тогда объясните вы мне внятно и убедительно: почему запрещено продавать боевой орден девяноста лет от роду… а совершенно такой же знак ратной славы, но возрастом в девяносто один год, можно продавать невозбранно? Можете объяснить?
– Нет, – честно призналась Инга.
– Не огорчайтесь, – сказал Смолин, разливая по рюмкам. – Никто не может. Знаете, в чем тут дурная пикантность? Георгиевский крест и орден Боевого Красного Знамени сплошь и рядом могут принадлежать одному и тому же человеку – масса примеров. Был у вас дедушка… ах нет, учитывая ваши юные года, скорее уж прадедушка. В царские времена заслужил Георгия, потом пошел в Красную армию и получил там, условно говоря, Боевое Красное Знамя. Крест вы можете продать, как уже говорилось, совершенно свободно – а вот за Знамя вас самый гуманный в мире суд так вздрючит… А ведь они принадлежали одному и тому же человеку, славою покрытому, только не убитому… Как вам такие казусы?
– Сюрреализм какой-то, – поежилась Инга.
– Может быть, – сказал Смолин. – Только мы в этом сюрреализме варимся всю сознательную жизнь… и кое-кто, не исключая иных из здесь присутствующих, и по зонам пошатался исключительно за то, что во всем цивилизованном мире считается совершенно безобидным, приличным деянием… Теперь-то хоть понимаете, красавица, в какой театр абсурда вас занесло? Вот они, темы, их тут вороха…
– А что, я напишу! – сказала Инга с хмельным воодушевлением.
– И ничего не изменится… – сказал Смолин. – Дедушка старый, дедушка лучше знает жизнь на грешной земле…
– Ну уж, так ничего и нельзя изменить… Что вы на меня так смотрите?
– Прикидываю, что пора вам такси вызывать, милая Инга, – сказал Смолин. – Самое время.
– Да вовсе я не пьяная…
– Согласен, – сказал Смолин. – Вот только вы уже на грани… точнее, не вы, а мы. Лучше бы вам домой, к папе с мамой…
– Я только с мамой живу.
– Значит, к маме, – сказал Смолин. – Время позднее, места уединенные, а я – не джентльмен, честно вам говорю. У меня все реакции нормального мужика…
– Приставать будете? – осведомилась она тоном, в котором прослеживалась некая игривость.
Смолин встал, сделал два шага, остановился над ней и сказал серьезно:
– Приставать не буду. «Приставание», по моему глубокому убеждению, – пошлый и жалкий процесс: потный и резкий мужик глупо суетится, хватает девицу за коленки, глупости несет… А вот предпринять чего-нибудь могу… особенно если мы еще хватим. Хотел бы я посмотреть на мужика, который в данной ситуации так ничего и не предпримет… да на вас глядя, зубы сводит у любого нормального…
Инга медленно встала, и они оказались лицом к лицу. Смолин, глядя ей в глаза, двумя пальцами убрал прядку со щеки, погладил по щеке тыльной стороной ладони – а она придвинулась вплотную, так что обнимать следовало смело. Ну, он и обнял. И все получилось прекрасно, Инга, правда, чуточку сопротивлялась время от времени – но исключительно порядка ради, дабы события не летели аллюром…
Глава 6,
в которой наконец-то блестит сталь…
Тихонечко выбравшись на рассвете из постели так, чтобы не разбудить безмятежно спавшую Ингу, Смолин первым делом с превеликим удовольствием посетил туалет. Особых алкогольных излишеств вчера не наблюдалось, так что голова, в общем, не болела и во рту не чувствовалось следов пресловутого ночлега эскадрона. Блаженно зевнув и почесав голое пузо, он, как обычно, первым делом взял со стола телефон, чтобы глянуть, как там обстоит дело с рубрикой «Вам звонили».
Интересные получались дела. Судя по прекрасно известным номерам, вчера, поздней ночью, дважды звонил Шевалье (хотя такое ему было не свойственно), а вот Шварц, тот тоже проявил необычную напористость: с полуночи до трех звонил шесть раз, а с шести утра – еще четырежды. Прежде такого, честно, не случалось, и Смолин даже забеспокоился чуточку: стряслось нечто непредвиденно-жуткое?
На цыпочках спустившись на первый этаж, он свернул в гостиную, плотно притворил за собой дверь и набрал Шварца. Тот откликнулся после второго гудка.
– Случилось что-нибудь? – спросил Смолин, пребывавший в самых трудноописуемых чувствах.
– У нас-то ничего, – ответил Шварц загадочно. – А вот ежели вообще, тогда да… Выходи.
– Куда? – тупо спросил Смолин.
– На улку! – хохотнул Шварц. – Я уж полчаса как торчу у калитки, ежели ты, босс, еще не понял…
Метнувшись к окну, Смолин распахнул занавески. И точно – у зеленого металлического заборчика, ограждавшего крохотный палисадник, стояла черная «целика» Шварца с ним самим, понятное дело, внутри.
Смолин так и направился во двор, как был – босиком, голый по пояс, в мятых тренировочных штанах, что в его патриархальном районе было вещью обыденной: деревня, если разобраться…
Разумеется, примчалась Катька, начала с азартным писком прыгать то вокруг него, то на него. Успокаивая малолетку то грозным шипением, то ласковым увещеванием, Смолин добрался до калитки и не без труда в нее протиснулся, отпихивая Катьку босой ногой. Обошел машину, распахнул дверцу и плюхнулся на пассажирское сиденье.
– Интересные дела, босс, – сказал Шварц, не тратя времени на приветствия. – Я вчера в десять вечера поехал к нашему ботанику, как ты и велел, хотел вежливо пригласить на разговорчик…
– И что?
– А там – черт-те что, мамочка в слезах-истериках, папаня в расстройстве, все в ауте… – протянул Шварц без тени веселости. – Короче, мочканули вчера нашего Мишаню наповал. Пощекотал его кто-то перышком – один-единственный раз, но так, что хватило. Часа в четыре дня, в сквере у ДК Тяжмаша… Такие дела.
– Та-ак… – сказал Смолин, чувствуя неприятный холодок то ли под ложечкой, то ли под сердцем. – Детали ты кое-какие знаешь… Значит, говорил с родичами?
– А как же. Не сматываться же? Под однокурсника проканал, благо возраст позволяет, я, мол, за конспектами, фуйня-муйня… Даже чаю налили в промежутках меж рыданьями. В общем, один раз перышком. Часа в четыре дня, в сквере… И возле него, и по карманам, менты говорили, нашлось несколько чеков с дурью, с какой именно, не выяснял – то ли они не в курсе таких тонкостей, то ли не говорили им точно… Менты, сам понимаешь, вокруг наркоты главным образом и плясали: не употреблял ли, не барыжничал ли… Такая вот безрадостная картинка… Менты вроде обмолвились, что свидетелей нету…
