По опыту знаю, что у заключенных тоже развивается особый тип «профессиональной деформации». Выйдя на свободу, они инстинктивно ведут себя в соответствии с одним из двух взаимоисключающих стереотипов — либо избегают своих прежних дружков, стараются их забыть, стыдятся пережитого позора, либо с болезненной настойчивостью ищут старых друзей, чувствуют себя одинокими и мечеными. Свобода по своей природе, как бы нелепо это ни звучало, порождает временных союзников и соучастников. Несвобода в силу своей внутренней сути создает верных единомышленников и заговорщиков.
Я не собираюсь делиться этими своими мыслями с Ташевым. Я поехал во Врацу потому, что боялся, что мы напрасно теряем время. Бабаколев переселился в мир иной позавчера, а сорока часов может оказаться достаточно для того, кто помог ему в этом переселении. Застаю лейтенанта в его кабинете сидящим в полном одиночестве под высокой настольной лампой, похожей на неподвижную цаплю. Сноп света падает на голову Ташева, она словно в женском чепчике, на столе в беспорядке валяются открытые панки, исписанные листы бумаги и стоят три чашки с остывшим кофе, что ясно показывает: юноша не собирается скоро ложиться в постель. «Сам познакомился с бессонницей, — думаю я довольно. — Выйдет, выйдет охотничий пес из этого вчерашнего щенка!»
— Товарищ полковник, — встрепенувшись от неожиданности, он смотрит на меня, — разрешите доложить!
— Я, мой дорогой, вам не начальник, — останавливаю я его. — Кроме того, первым буду докладывать я.
Бросив плащ на письменный стол, я опускаюсь на диван неопределенного зеленовато-защитного цвета — диван этот вполне мог бы служить рекламой нашей отечественной мебельной промышленности. Затем, закурив, медленно и подробно рассказываю о своей поездке, во врачанскую тюрьму, стараясь ничего не упустить, и в заключение читаю данные, занесенные мной в записную книжку.
— Оба типа, поехавшие в Софию, заслуживают особого внимания, — говорю небрежно. — Один потому, что крупный мужик и наверняка покупает одежду и обувь в магазине «Гигант», а другой потому, что, на мой взгляд, большой хитрец… он может оказаться и кудрявым.
Ташев не скрывает своего разочарования: я привез ему из живописной Врацы не разгадку, а лишь туманные предположения. Тот факт, что вышеупомянутые ребятки делили камеру с Бабаколевым, а потом переселились в Софию, что между ними не может не существовать какой-либо тайны, самое меньшее — какого-нибудь пережитого напряжения, кажется лейтенанту маловажным, не заслуживающим внимания. Не убеждают его и мои слова о том, что заключенные, оказавшиеся в вакууме свободы, иногда испытывают неистовую кастовую близость. Он торопится утвердить себя или перед самим собой, или перед своими начальниками, он нетерпелив, как роженица… а может, какая-нибудь личная драма гнетет его. Он переутомлен и раздражителен; сейчас сноп света от лампы падает перед ним, удаляя от меня его лицо, отделяя его прозрачной завесой.
— Можно взять у вас сигарету? — Сегодня все некурящие стреляют у меня «Арду» с фильтром.
— Смотрите, вы так научитесь у меня курить! — Я подталкиваю к нему начну сигарет. — Остается только научить вас улыбаться.
Он с трудом выдавливает из себя улыбку. Прикуривает, сигарету держит неловко, как школьник, выпускает дым сразу, не глотая, — только портит все удовольствие. Затем начинает рассказывать — монотонно, устало — о том, что он сделал за эти двенадцать часов: расспросы и проверки, телефонные разговоры и молчаливые раздумья. Как я и ожидал, шоферы с автобазы оказались мелкой рыбешкой, любителями невинного риска. У всех было неопровержимое алиби: они провели вечер либо дома с семьей, либо и гостях у друзей, кроме того, все их грузовики были той ночью в гараже под неусыпным оком бывшего старшины бай Трифона.
Итак, все труды Ташева не принесли успеха. Однако один из его парней, круживший по кварталу возле Центрального кладбища и небрежно расспрашивавший его жителей, узнал кое-что интересное. Позавчера вечером, между девятью и десятью часами, двое старшеклассников болтались в скверике напротив шоферского общежития, обсуждая фильм «Полицейский из Беверли-Хиллса», когда вдруг какой-то человек подбежал к припаркованной поблизости машине, дал газ и тронулся с такой скоростью, что задел старушку, возвращавшуюся со дня рождения внука. Старушка упала, школьники кинулись к ней, чтобы помочь встать, а когда оглянулись, машина была уже на перекрестке. Они не увидели номера, но заметили, что это было голубое «пежо-504». Припарковано оно было как раз на том месте, куда служебную собаку привели следы Большеногого. Ташев сделал вывод, что таинственное «пежо-504» — та автомашина, на которой скрылся преступник.
— К сожалению, — закончил он, — за весь день и вечер двадцать второго января милиция не зарегистрировала ни одного случая угона автомашин.
— Или к счастью! — заметил я.
Отсюда Ташев пришел к заключению, что убийца использовал собственную машину, и распорядился выявить всех владельцев голубых «пежо» модели 504. Все это было логичным и правильным, но интуиция подсказывала мне, что Большеногий, имея, по всей вероятности, немалый профессиональный опыт, вряд ли стал бы кидаться в автомашину с таким явно бросающимся в глаза нетерпением и гнать ее с такой скоростью. Это могло произойти лишь в двух случаях — либо того требовали обстоятельства (все, однако, свидетельствовало о том, что убийца был спокоен и хладнокровен), либо он по каким-то неведомым причинам умышленно держался так вызывающе дерзко.
— Жду от компьютера список автомашин и их владельцев, — говорит Ташев.
— Мне это кажется слишком наивным, — возражаю я. — Школьники, конечно, говорят правду, время в точности совпадает — эта подгонка фактов мне как раз и не нравится… А если убийца скрылся на десять минут раньше на другой машине? А кто-то другой припарковал свое «пежо» на этом же месте?
— Невозможно, товарищ полковник. Школьники находились в сквере с без четверти девять до полдесятого. Они курили… — Ташев гадливо загасил окурок в пепельнице.
— Старушка ранена?
— Нет, просто упала… машина лишь слегка задела ее, но бабка здорово испугалась.
— Бедняга, этот тип мог отправить ее прямиком на кладбище, благо оно совсем рядом. Вы допросили ее?
— Да. Не помнит ничего существенного, переходила улицу, как вдруг он налетел на нее. Она даже не успела его увидеть, увидела только машину, которая показалась ей огромной и черной.
В поведении таинственного водителя что-то мне определенно не нравилось. Обстряпать все бесшумно в спокойно: включить телевизор, стереть отпечатки пальцев, запереть дверь снаружи, чтобы потом помчаться, сломя голову, к машине, дать газ и для пущей наглядности еще и сбить старушку… Меня настораживал и раздражал видимый упадок психической деятельности этого человека, логики его поведения, казалось, во всем этом маскараде участвовали двое в одних и тех же ботинках сорок седьмого размера.
— Не знаю почему, не мне все кажется, — говорю я, подчеркивая каждое слово, — что убийце хотелось показать нам эту машину!
— Вы так думаете? — В фиалковых глазах Ташева зажигается огонек интереса.
— Или же ему было безразлично, заметим мы ее или нет. Напрашивается предположение, что он угнал ее из гаража, где она находилась под брезентовым чехлом, или что еще хуже… что он угнал именно эту машину.
— Я все проверю, товарищ полковник, через полчаса у нас будут все сведения.
— Ваши усилия заслуживают похвалы, они целесообразны. Сегодня мы узнали многое, но одни древнегреческий философ утверждал, что чем больше мы знаем, тем меньше мы знаем. Просмотрите дело о наркоманах: шесть лет назад эти подонки использовали Бабаколева самым безжалостным образом… может, они встретились с ним в каком-нибудь скверике. Не пренебрегайте и сведениями из Врацы. За полгода жизни на воле Бабаколеву вряд ли удалось восстановить старые связи или приобрести новых друзей и врагов, что при определенных обстоятельствах означает одно и то же. Обратите особое внимание на этих двоих, — киваю я на записную книжку. — Бабаколева выдал Пешка, а такое легко не прощают. Не забудьте, что в разговоре со мной Бабаколев намекнул, что знает какую-то мерзость, от которой у меня волосы встанут дыбом. Надо выяснить, что он имел в виду — что-то мне подсказывает, что именно в этой «мерзости» кроется ключ к разгадке преступления.
Встаю и тут же вновь ощущаю боль от язвы. Я все еще в машине, меня трясет на поворотах, движением пронизано все мое существо — мускулы, кровь, мысли.
— Примерно двести пятьдесят, — прикидываю вслух.
— Не понял?
— Сегодня я проехал на своем ветхом «запорожце» двести пятьдесят километров, — объясняю я и беру со стола Ташева свой мятый плащ. — Немало для двух пенсионеров! Итак, оставайтесь, дорогой, бдеть над злом, а я отправляюсь на боковую!
