— Толкователи, господин Ивакин, или другими словами, начальники всегда и везде зарабатывают больше, много больше рядовых, — произнес Грибов. — И вам не страну надо винить, а Бога, что он не создал вас начальником. Вы не умеете делать большие дела — вы хорошо делаете маленькие. Вот и делайте.
— Ладно, Виктор Сергеевич, — сказал Ивакин. — Я пойду. Дочь-то мою берете на работу?
Несмотря на злобу в глазах, Грибов расхохотался.
— Да, я же обещал. Только не придет она, думаю.
— Я обязан сообщить вам еще кое-что, — Ивакин прокашлялся. — Дело не закончено. А я так не люблю. Теперь я буду искать улики против вас. Думаю, я найду киллера. Я сделаю все возможное, чтобы доказать и вашу причастность.
— Пожалуйста, — насмешливо произнес Грибов и нажал кнопку, видимо, давая понять секретарше, что звонки могут начинаться.
— Если же мне не удастся сделать это, я все равно доведу свою правду до максимально возможного числа людей.
Телефон зазвонил, но Грибов быстро снял трубку и снова положил на место.
— Это как? — спросил он, прищурившись.
— Ну, буду бороться с вами вашим же оружием.
— Через газеты, что ли? — Грибов покачал головой. — Ни одна газета не возьмется печатать что-либо против меня. Может, коммунисты только. Так ведь засужу я их. Это не начальник ли вашей дочери вас надоумил? Он меня ненавидит.
— Если честно, надоумил один судебный процесс, — сказал Ивакин и встал. — Как раз одна неудавшаяся попытка засудить и надоумила. До свидания? — осторожно сказал он.
— Прощайте, — ответил Грибов и снял трубку.
…Звонок раздался часов в двенадцать. Они еще не спали: Ивакин теперь стал баловать себя насчет этого. Настроение было хорошее, он ждал фильма, даже приготовил соленых орешков, пива — такие они теперь с женой устраивали себе просмотры, со всеми удобствами. И вот пожалуйста, посмотрели!
Звонок выбил его из колеи. Жена немного испугалась, сбегала за валокордином на кухню. Когда она появилась в комнате, держа рюмочку с мутной жидкостью в одной руке и стакан воды в другой, Ивакин уже оправился. Он сидел перед телефоном очень прямо, с напряженной спиной и злыми глазами. Он слушал человека на том конце провода, и в его сощуренных глазах была ярость. Жена робко протянула рюмку с валокордином, но Ивакин лишь мотнул головой.
— Что ж. Это само по себе доказательство, — сказал он.
— Может, это и доказательство, — согласился Прохоров. — Но концы-то теперь, сам понимаешь, обрублены.
— Как это получилось?
— Вроде случайно. В разборке, что ли. В Тюмень его занесло. Там у них, правда, есть свои интересы — нефтяные. Все очень правдоподобно, давняя вражда с местными имеется, и нет никаких доказательств того, что его убили в связи с московскими делами. По крайней мере, выглядит очень убедительно.
— Ну, еще бы! Тут-то надо думать, уже другая структура потрудилась, менее склонная делать ляпы в работе.
— А ты не преувеличиваешь со своей теорией заговора?
— Ты мне и про статью говорил, что я преувеличиваю.
— Это я прошу прощения.
Ивакин подобрел немного — такие слова в устах Прохорова дорогого стоили, извиняться он не любил.
— Эх, я сам дурак! — признался он. — Все Грибову выложил. Не учел, что его лошадки бегают куда быстрее наших с тобой. Решил не рисковать с Олейниковым, значит… В РУБОПе, небось, празднуют?
— Даже не представляешь, как! Ты ведь их позицию знаешь: чем больше их подопечных друг друга постреляет, тем лучше. А Олейникова там давно терпеть не могли.
— И мой старый друг Андрей Петрович тоже сильно обрадуется, — печально сказал Ивакин.
— Это кто?
— Да один милиционер из Лазурного… Ладно, Прохоров. По сути, это ничего не изменило. В лучшем случае, посадили бы этого Олейникова. Так даже строже получилось. Зло наказано. Убийца убит…
— Да ведь и правда, — сказал Прохоров. — Убийца наказан.
Положив трубку, Ивакин махнул жене. Она стояла тут же, с валокордином наготове. Он, морщась, выпил. Запивать не стал — горечь во рту соответствовала внутреннему настрою.
Ночью он ворочался без сна. Было жарко, давило одеяло. Жена тоже просыпалась, тревожно вглядываясь в его борьбу с простынями и подушками. Она ничего не говорила, только вздыхала. Один раз ей послышалось, что он бормочет себе под нос. Прислушалась. «Чего ждал, дурак?» — пробормотал Ивакин. Но это могло быть и: «Он сказал, что рак». Жена похолодела. Ее давно мучила канцерофобия. «Не скрывает ли чего от меня?» — подумала она, но спросить побоялась. Так они и лежали до утра: каждый со своими страхами.
Завтракали молча. Жена, чьи онкологические кошмары при солнечном свете растаяли, сердилась на мужа, что принесенными с работы (уже закончившейся работы!) проблемами он испортил ей ночь, заразил своей тревогой. «Всю жизнь так было!» — обиженно вспоминала она, и со дна памяти извлекалась то одна история в подтверждение этому, то другая. Ивакин же молчал беззлобно, но сосредоточенно. Наконец, он решился. Встал, поблагодарил сквозь зубы и ушел одеваться, шаркая по линолеуму.
На этот раз с электричкой решил не связываться. Отправился на собственном авто. Тем более что надо было заехать за Семенычем, а это еще тот крюк.
…Вот и знакомый поворот налево от Звенигорода. Стал стихать шум трассы, потемнело — это ели встали сумрачной стеной по обе стороны прямой, как таежная просека, дороги.
— Ишь ты! Прямо тайга! — словно прочитав его мысли, заметил Семеныч.
— Красиво? — спросил Ивакин.
— Да. Мне нравится.
— А я не люблю ельник. Тоскливый он.
— «В ельнике удавиться», — сказал Семеныч.
— Что-что?
— Поговорка такая есть. «Среди берез веселиться, среди сосен молиться, в ельнике удавиться». Как-то так, по-моему.
Ивакин засмеялся.
На этот раз дорогу в поселок преграждал не только шлагбаум, но и железные ворота, демонстративно закрытые на замок. У ворот было многолюдно. Помимо двух вахтеров, в прошлый раз даже не вылезших из своего домика, а теперь бодро прохаживавшихся посреди проезда, здесь были еще какие-то крупные ребята в темных пальто. Они бесцеремонно замахали руками, идя навстречу ивакинской машине.
— Кто такие? — спросил Семеныч.
— Не знаю. В прошлый раз не встретил. — Ивакин открыл окно.
— Вы здесь живете? — спросил один из ребят, засовывая голову в салон. Его взгляд был цепкий и одновременно несфокусированный: он метался из стороны в сторону, словно прощупывая сиденья и людей на них.
— Мы приехали в гости, — пояснил Ивакин.
— Пропуск заказан?
— Нет, — ответил Ивакин, начиная раздражаться. — А вы кто такие?
— А вы кто такой? — спросил парень, не убирая голову из салона.
«Может, газануть назад? — с удовольствием подумал Ивакин. — Не, нельзя, вон как пальто на боку вздыбилось. С оружием парень, серьезный». И тут же понял, кто эти ребята. «Ах, какой я молодец, что не стал им удостоверение в нос совать! — похвалил он себя. — Ведь пришлось бы дом назвать, а они в этот дом-то и приехали!»
— Я гость, — миролюбиво проговорил Ивакин. — Вы чего, ребята? Проверяйте, я подожду. Позвоните… — он замялся немного, напрягая память, — в восемнадцатый дом. К Ираиде Федоровне.
— Она знает, что вы приехали?
— Сама приглашала, но она пожилая, у нее с памятью немного того. Могла и забыть. Попросите ее подойти. Скажите: Ивакин. Да вы не напрягайтесь. Я ведь в некотором роде ваш коллега — милиционер, следователь. Правда, на пенсии.
— Ждите, — сказал парень, убирая, наконец, голову из машины. Его друзья-близнецы расслабились. Вахтеры поселка, похожие на внезапно разбуженных людей, тоскливо посмотрели по сторонам. Новые порядки им, видимо, не очень нравились.
— Им не милиционеры коллеги, а бандиты, — буркнул Семеныч. — Или гэбисты. Ты хоть реального человека назвал?
— Да, бабка реальная.
— А если она скажет, что никого не ждет?
— Не думаю. Она любопытная. Скучает тут. Думаю, сейчас сама придет. Только подождать придется. Ей за восемьдесят. Ходит она, как ты понимаешь, не очень быстро… Слушай, Семеныч, а ведь она тебе невеста неплохая!
— Почему это? — обиделся Семеныч. — Бабке за восемьдесят, а мне-то и семидесяти нет!
— Так она богатая. Ей возраст в плюс.
— Да иди ты!
Они немного помолчали, наблюдая разборки ребят в пальто с очередной подъехавшей машиной. На этот раз, видимо, сцепились всерьез. Машина была шикарная и, судя по всему, принадлежала не гостю, а хозяину одного из домов. По крайней мере, поселковые вахтеры развили бурную деятельность: они примирительно бегали то к этой машине, то к группе оставшихся у шлагбаума ребят; при этом ругань между парнем, бесцеремонно сунувшим голову в кожаное нутро машины, и хозяином кожаного нутра не прекращалась ни на секунду. Обстановка накалялась.
