Гарсон едва не набросился на него:
– Что нормально, а что нет, определяем здесь мы, понятно?
Рибас возмущенно повернулся ко мне:
– Послушайте, что это такое? Почему он со мной так разговаривает? Скажите ему, чтобы он вел себя как подобает, инспектор. Вы прекрасно знаете, что я могу не отвечать ни на один вопрос, пока здесь нет адвоката, так что, если он не сменит тон, я уйду. А я ведь пытаюсь сотрудничать с вами.
Я наградила Гарсона убийственным взглядом.
– Согласна, сеньор Рибас, извините. Я скажу вам то, что вы хотите знать. Валентина умерла в прошлый вторник, в два часа ночи.
– В два часа ночи во вторник? Скорее всего, спал у себя дома, как обычно.
– Кто-то может это подтвердить?
– Ну разумеется! Моя жена.
– Разрешите, я это проверю. Ваша жена сейчас дома?
– Да, позвоните ей, пожалуйста, и постарайтесь хотя бы немножко успокоить: она смертельно испугалась, когда утром нагрянули ваши люди.
Я коротко переговорила с ней, после чего повернулась к Рибасу и улыбнулась.
– Она говорит, что в ту ночь вернулась домой поздно, сеньор Рибас. Оказывается, по вторникам она ужинает со своими подругами.
– Действительно, я об этом забыл. Но она сказала вам, в котором часу вернулась и что я в это время спал, не так ли?
– Да, сказала.
– Послушайте, я могу спросить, какие у вас против меня улики, потому что, похоже, меня подозревают в убийстве женщины, которую я видел всего пару раз в жизни?
Гарсон был готов кинуться на задержанного, но я крепко ухватила его за руку.
– На самом деле у нас нет никаких улик, сеньор Рибас; произошла ошибка, но в любом случае, мы должны были точно установить ваше местонахождение в ту ночь. Мы это установили. Так что можете быть свободны.
Он состроил недоуменное лицо, однако вежливо попрощался и спокойным шагом покинул кабинет. Еще не успел рассеяться запах хороших мужских духов, как Гарсон уже накинулся на меня:
– Вы можете сказать мне, что это за игры, инспектор? Почему вы его отпустили?
– Потому что у нас нет против него достаточных улик.
– Так у нас их никогда не будет. Почему вы не спросили его про собачьи бои? Почему даже не попытались прижать его?
– Что, по-вашему, я должна была сделать? Влепить ему затрещину?
– Да!
Я придвинулась к нему, сжала кулаки и процедила сквозь зубы:
– Осторожнее, Гарсон, я не позволю вам примешивать сюда ваши личные чувства. Даже если здесь будет находиться уже сознавшийся преступник, вы пальцем его не тронете. Это понятно?
Он немного успокоился, опустил глаза.
– Ладно, – пробормотал он. – А что мы будем делать сейчас?
– Ждать.
– Чего ждать?
– Не знаю, младший инспектор, но что-то должно произойти, а если не произойдет, попробуем другой вариант. Вот чего мы точно сейчас не будем делать, так это отчаиваться и вести себя по-идиотски.
– Вам легко это говорить.
– Может быть.
Мы набрались терпения и стали ждать. Воспользовавшись свободным временем, я привела в порядок бумаги и вплотную занялась мелкими делами, мешавшими целиком окунуться в расследование. Каждый день под вечер мы с Гарсоном уединялись в моем кабинете, где обсуждали разные вещи, стараясь не называть впрямую то, что на самом деле занимало наши умы. Я расспрашивала его о сыне. Он сообщил, что тот решил на несколько дней задержаться в Барселоне, но уже, так сказать, в качестве туриста. Гарсон успел сводить его в собор Саграда Фамилиа и на Монжуик. Сын с удовольствием вспоминал годы, проведенные в этом городе. Как-то раз мы договорились пообедать втроем. Встречу назначили в «Улитке», куда отец с сыном прибыли с получасовым опозданием.
– Это все из-за безумного уличного движения, – объяснил Альфонсо. – Как только вам удается попадать на работу? Вовремя, наверное, никто не приезжает.
– В Америке не так? – спросила я.
– Разумеется! Там все более… организованно. Невозможно себе представить, чтобы люди зависели от пробок, ну, а уж в крайнем случае они спускаются в subway[16].
– Понятно. Что будете есть? Я видела в меню весьма соблазнительные вещи.
Мы начали выбирать. Я то и дело бросала взгляд то на младшего инспектора, то на его отпрыска. Наблюдала тайком за их жестами и гримасами, отмечая малейшее сходство.
– Как насчет рубца? – предложил Гарсон.
– Папа, это чистый холестерин!
– Ну, один раз можно… – оправдывался отец.
Сын обернулся ко мне:
– Один раз! Вы себе представить не можете: вчера он ел паэлью, позавчера – седло барашка. Ужинает он обычно яйцами и кофе. И не думайте, что на завтрак он ест фрукты или йогурт. Как бы не так! Сосиски или бекон. Как вы полагаете, сколько лет человек в состоянии выдерживать подобный режим питания без сердечного приступа?
– Ну, ваш отец довольно долго держится.
– Верно, но пришла пора начать заботиться о себе.
– Вы правы.
– Мой сын всегда прав, – заявил Гарсон, отпив глоток прекрасной риохи.
– Когда мама была жива, все было по-другому. Она кормила нас простой доброкачественной пищей. Мы ели много зелени, тушеных овощей…
– И треску по пятницам, – с некоторой издевкой закончил младший инспектор.
– Да, она была очень религиозна. Но, как хорошо известно, предписания Церкви возникли не просто так. Доказано, что они направлены на поддержание жизненной гигиены, то есть против вредных продуктов питания, неразборчивых половых связей…
– Да-да, мы знаем, – поспешил сказать Гарсон и вонзил зубы в свой рубец.
Я рискнула заказать омлет со спаржей, надеясь, что он не запрещен ни в какой религии.
– Вы не женаты, Альфонсо?
– Нет, пока что не было времени.
Я засмеялась.
– Не выкроили свободной минутки?
– Не смейтесь, инспектор, я серьезно говорю. Жизнь в Америке очень тяжелая, там сильная конкуренция, и ты вынужден все время пытаться стать лучшим. Мне пришлось практически вторично изучать медицину, поскольку там требования более высокие. Я прошел специализацию, получил место в клинике. Сейчас я в ней главный хирург. Думаете, это было легко, особенно учитывая, что я родился не там?
– Уверена, что нелегко.
– К счастью, этот мир полон возможностей для тех, кто готов работать.
– Мир, в котором каждый может стать президентом?
– Наверное, отсюда это кажется просто избитым выражением, но это действительно так.
– Мне, что ли, попробовать, может, получится? – Гарсон шутил, но в его тоне прозвучали раздраженные нотки.
– Тебе не удастся, папа, и знаешь почему? Потому что на самом деле ты не веришь в возможности человека. Ты слишком фаталист, как все испанцы.
– Фатализм существует, сын мой, если ты до сих пор этого не знал, и невезение тоже, и неудача, и неравенство возможностей и условий с самого твоего рождения, так что не надо мне рассказывать про то, как стать президентом.
– Но, папа…
Я поспешно подняла свой бокал, чтобы спор не перерос во что-нибудь серьезное.
– Выпьем за фатализм или за что угодно, за то, что собрало нас за этим столом.
Это не был последний мой тост во время нашего обеда – частично потому, что мне несколько раз пришлось вмешиваться в дискуссии между отцом и сыном, становившиеся чересчур жаркими, а частично – потому что мне требовалось взбодриться самой. К тому моменту, когда подали кофе, мы с Гарсоном изрядно нагрузились, куда сильнее, чем его сын, чье медицинское благоразумие заставило его остановиться на третьем бокале.
Выйдя из ресторана, мы распрощались с Альфонсо. Он хотел еще побывать в Национальном музее Каталонии и все сетовал на то, что в Испании обедают так поздно, ибо это до смешного непрактично. Мы с Гарсоном вернулись в управление. Я предложила ему выпить напоследок еще кофе у меня в кабинете, перед тем как он отправится в свой.
– Сахара побольше? – спросила я.
– Думаете, это хорошо для такого дряхлого старика, как я? А что бы сказал мой сын?
– Будет вам, Гарсон, вы должны радоваться, что ваш сын так заботится о вас.
– Мой сын – дурак.
– Фермин!
– Я отдаю себе отчет в том, что говорю. Он полный тупица! Я не могу его больше выдерживать. Две эти чертовы недели состояли из советов, из похвал совершенству Соединенных Штатов, из воспоминаний о том, какой доброй и благоразумной была его мать. Я по горло сыт рассуждениями о том, что жизнь прекрасна, что человек способен добиться поставленной цели, что спасение в труде и что любой может стать счастливым, если пожелает.
– Ваш сын старался подбодрить вас.
– Так вот ему это не удалось! Что он знает о жизни, о настоящей жизни? О том, как его отец, не жалея задницы, надрывался на этой поганой работе, чтобы он учился. Что знает он об абсолютно невыносимой жизни, какую устроила мне его мать? Видел ли он хотя бы десятую часть того, что повидал я: наркоманов, опустившихся шлюх, человеческие отбросы, безымянные трупы? Он мне будет болтать о президентстве!
