Доверился охранникам, не слышавшим за это время в квартире девчонки-секретутки ничего, кроме телевизора.
Достал другую кассету. На ней значилось: «01.03.0* года – 02.03.0* года. 21.00—08.00».
«Как же так? – в первый момент удивился Кева. – Почему на трехчасовую кассету уместилась одиннадцатичасовая запись?»
Потом сообразил: магнитофон снабжен функцией VOR[30]. Значит, он ничего не писал, пока в квартире девчонки не раздавалось ни звука! «И эти долбодуи сразу не могли мне об этом сказать! Вот уж бакланы – так бакланы!..»
Кева засунул в магнитофон кассету, надписанную «21.00—8.00». Перекрутил ее на начало.
Приглушенный звук телевизора. Мявканье кота.
Звук льющейся воды. Позвякивание перемываемых тарелок.
Затем кран закрутили. Шуршание – видимо, вытирают тарелки. Вдруг приятный девичий голосок затянул: «Моя-я певица ум-мирает на-завтра-а!..» Голос смолк. Шаги. Шуршание. Снова шаги. Звук открываемой двери.
Входной двери.
Кева прибавил у магнитофона громкость и подался вперед.
Шаги в коридоре. Две пары шагов. Вдруг – шепот. Шелест чьих-то губ. Так тихо, что слов не разобрать. Кева сделал в магнитофоне громкость на максимум.
Затем вдруг явственный девичий вскрик: «Что?»
Какое-то шипение, возня в коридоре. Потом – неестественный, напряженный девичий голос: «Что тебе, Шпунтик? Опять лопать?! Фигушки!..»
Кева остановил запись. «Странно! Кот не мяукал, есть не просил, а она его – уговаривает. К ней явно кто-то пришел!»
Кева нажал «Play».[31]
Снова шаги – две пары шагов! Опять шепот (и снова – слов не разобрать!). Затем – звук открываемой двери (кажется – в ванную). Шуршание одежды.
Потом вдруг – опять отчетливое поскребывание. («Нет, это не кот – скребутся, кажется, снова в линолеум входной двери».) Затем – очень тихий, но все же отчетливый женский голос: «Все нормально». Голос, кажется, не хозяйки квартиры – другой женщины.
Снова открывается входная дверь…
Молчаливое шуршание… Одежда? Кажется, шелест купюр…
Затем – отдаленный звук шагов – быстро, по-мальчишески, сбегающих по лестнице …
Потом вдруг короткий, едва ощутимый, на пределе слышимости, диалог: «За мною следят!» – «Знаю»…
И снова – шаги, шуршание… Потом – неожиданно громкие и оттого звучащие особенно неестественно хозяйкины слова: «Ну ладно уж, Шпунтик, иди сюда. Так и быть. Дам тебе одну ложку. Но не больше…»
…Когда спустя два часа Кева закончил тщательно, по нескольку раз, прослушивать кассету с записью того, что происходило вчера вечером в квартире подозреваемой, он нисколько не сомневался в трех вещах:
Во-первых, она убежала из-под наблюдения после того, как ее кто-то предупредил.
Во-вторых, этот «кто-то» – женщина, причем – очень хорошо знакомая Юле женщина.
И, в-третьих, эта женщина – явно непрофессионал.
В то же самое время. Женя
Женя наконец собралась с силами и вышла в холл.
За Юлечкиной стойкой восседала неприятная женщина средних лет. «Уже – новая секретарша?! – удивилась Женя. – Ну, Дубов, – шустер…»
Сотрудники старательно пялились в мониторы, с озабоченным видом терзали телефонные аппараты. На Женю никто не обращал внимания. «Слух о моем увольнении еще не прошел», – поняла Марченко. Медленно, чтобы не упасть, – голова все еще кружилась – она пошагала в столовую «Глобуса». Пусть ее уволили – в чашке кофе ей, она надеялась, не откажут.
В столовой было почти пусто. Только за угловым столиком сутулился над газетой Федор Степанович. Он вскинул голову, заслышав ее шаги. Тут же вскочил, бросился ей навстречу:
– Женечка, что с тобой?!
– Ни-ни-чего, – произнесла она, еле ворочая непослушным, тяжелым языком. – Просто голова разболелась…
Федор Степанович заботливо подхватил ее под локоть, подвел к своему столику, усадил… Спросил встревоженно:
– У тебя раньше такое бывало?
– Иногда… если перенервничаю. – Слова давались Жене с трудом.
– Тебе нужно к врачу, – строго сказал главбух.
– Хорошо, – не стала спорить она. Боль потихоньку отступала.
Женя проговорила:
– Мне бы кофе…
– Нельзя, Женя. Вдруг у тебя давление? Тогда от кофе будет только хуже! – возразил бухгалтер.
Она упрямо мотнула головой:
– Кофе! Мне всегда помогает!
– Ты уверена? – недоверчиво спросил Пахомов.
– Пожалуйста, Федор Степанович, – умоляюще проговорила она.
– Хорошо, – неохотно уступил он. – Сейчас принесу.
И авторитетно добавил:
– Только некрепкий.
Бухгалтер отправился к стойке. А Женя как завороженная смотрела на его пиджак, оставшийся висеть на спинке стула. Из внутреннего кармана призывно выглядывала кожаная дискетница… Федор Степанович болтался у стойки довольно долго. Сначала ждал, пока ему нальют кофе. Потом у него зазвонил мобильный и он тихо, не возвращаясь к столику, перебросился со звонившим короткими фразами.
Когда бухгалтер наконец принес кофе, Женя сидела, сжав виски руками.
– Женечка, тебе хуже? Может, вызовем «Скорую»? – осторожно предложил он.
Женя опустила руки, откинулась на стуле:
– Нет-нет, мне уже легче.
Она с облегчением сделала большой глоток кофе. Слабо улыбнулась:
– Хотите новость, Федор Степанович? Меня уволили!
Женя ждала какой угодно реакции – удивления, сострадания, может быть, даже гнева. Но Федор Степанович просто осторожно погладил ее по руке и успокаивающе сказал:
– На самом деле я так не думаю.
– В смысле? – не поняла она.
– Никто тебя не увольнял. Иди и работай.
Она удивленно уставилась на него:
– Но Дубов же сказал – писать заявление!
Добрые глаза бухгалтера блеснули сталью. Лицо закаменело. Женя никогда не видела милейшего Федора Степановича таким.
– Я сказал тебе – иди и работай. Олег Петрович просто погорячился.
Женя поморгала. Потерла виски. Что-то она ничего не понимает. Федор Степанович между тем вернулся в привычную оболочку. Принял обличье старичка-добрячка. Заквохтал:
– Ну, как твоя голова? Может быть, все-таки поедешь домой?
– Голова почти прошла, – твердо сказала Женя. – Но я хочу знать, что происходит!
Федор Степанович устало откинулся на своем стуле. И неожиданно раздраженно сказал:
– Олег Петрович очень расстроен тем, что Юля исчезла внезапно. Ничего не сказала, никого не предупредила. Он опасается – вдруг ее переманили конкуренты.
– Конкуренты? – недоверчиво фыркнула Женя. Такой версии она просто не ожидала. – Зачем Юлька нужна конкурентам? – совершенно искренне удивилась она.
Бухгалтер еле уловимо передернул плечами. А Женя впервые подумала: не все очевидно в агентстве «Глобус». И, кажется, отнюдь не Дубов здесь настоящий главарь. Для реального, обладающего властью босса Олег Петрович слишком прост, примитивен. Совсем не исключено, что главный мафиози в «Глобусе» – этот милый старичок. Кофеек, обедики, сюсю-пусю. Однако в чем, в чем, а в железной выдержке ему не откажешь…
– Ты правда никогда не приезжала к Юле? – между тем непринужденно спросил Федор Степанович.
«Вот, кажется, ключевой вопрос! В третий раз за сегодняшний день…»
Женя горячо сказала:
– Да нет же! Я даже не знаю, где она живет!
«Что-то я совсем запуталась, – безнадежно подумала она. – Все вокруг смешалось, переплелось. Не поймешь, кто плохой, кто хороший…»
Женя жалобно взглянула на Федора Степановича:
– Так я действительно могу идти и работать?
Он тепло улыбнулся:
– Конечно, иди. Если, конечно, твоя голова прошла…
– Голова в полном порядке, – заверила она его.
Женя встала. Бухгалтер с доброй улыбкой смотрел на нее. Она улыбнулась в ответ и поспешила прочь из столовой.
«Прошу тебя, Пахом, миленький, посиди здесь еще… И не проверяй карманы своего пиджака!»
В то же самое время. Кева
Из подъезда, где проживала девчонка, выползли Кевины бритоголовые соратники.
Лица обоих выражали полное довольство – насколько вообще их чуждые эмоциям лица способны были что-либо выражать.
Они подошли к «девятке» – Кева приоткрыл стекло. Потоптались рядом, но внутрь без приглашения лезть не решились.
– Мы нашли кошака, – заявил один через окно.
– Браво, – снисходительно молвил Кева.
– Она ушла через чердак, – сказал второй.
– Не части. По порядку, – осадил его Кева.
– Она взяла у комендантши ключ от верхней двери. На чердак… Сказала, кот туда залез… В щелку… – стали рассказывать помощники, перебивая друг друга и помогая сами себе руками. – Потом оставила кота комендантше. Сказала, что уезжает на неделю… Просила присмотреть… Корм для кошака оставила… Ключ от чердака тоже… Потом та вечером поднимается на девятый этаж, зырит – а дверь на чердак не заперта. Ну, думает, эта сучка просто забыла запереть. А я так думаю – она не забыла, а просто убежала через чердак.
