– Понятно.
Уходить. Извиниться и уходить. Бежать бегом, придумывать вранье на ходу и радоваться, если примут, не докучая вопросами. А Палома? Она останется тут, в темноте? С голубями?
Белокрылый гривун[4] перепорхнул на ее руку, уселся и вытянул шею. Темные бусины глаз уставились на Ваську.
– Если хочешь – иди, – Палома погладила голубя. – Я и здесь посижу.
– Нет.
Он останется, потому что… мать сама сказала, чтобы он убирался. Васька и убрался. Пусть пеняют на себя. А вообще…
– Пошли ко мне? – предложил он, вытягивая руки над огнем. Жар проникал в кожу и растекался по всему телу. Становилось хорошо. – Переночуешь… нормально.
– Твоя мама не разрешит. Она думает, что я виновата.
– В чем?
– В том, что ты крадешь, – Палома пересадила парочку турманов с левого плеча на правое. – И она права.
– Да ну?
– Конечно. Я ведь беру эти вещи. Галка тоже говорит, чтобы не брала. А если бы не брала, ты бы не крал.
– Ну и не бери!
– И не буду. Больше не буду.
Ну да, лучше уж голодной, но гордой сидеть. И Васька хотел это сказать, но не смог.
– Мы оба понимали, что ничего не изменится. Я буду воровать, а она – брать ворованное. Мне нравится делать то, что я делаю. А ей нужно есть и одеваться. Вот и все. Что дальше было, знаешь?
– Мне неинтересно. – Тамара оставила попытки вырваться из веревок. – Мне совершенно неинтересно.
– Дальше я сел. Сначала попался на мелочовке. Поставили на учет. Потом попался снова – неудачный год был… и драка еще. Обычная, дворовая. Но получилось нехорошо… человечку голову пробили. Кто – не знаю. Взяли всех. Дали всем. По минимуму, со всяким снисхождением, но дали… мне так вовсе условным. Мама моя, добрая женщина, говорила, чтоб я сидел и не дергался, чтобы поступил куда, хоть бы в училище. И Палома то же самое твердила. Она-то хорошо училась. Отличница. Только знала, что университет нормальный не светит. Да я не об этом… я бы послушал. Не мамку, так ее. И на автомеханика поступить решил. И поступил даже. Отучился полгода. А потом новый отчим по пьяни Палому избил. Ну а я ему рыло начистил, да опять неудачненько. Скопытился дядя. Мне его не жаль, вот только посадили…
– Жаль, что выпустили, – сказала Тамара, заставляя себя расслабиться.
Ей нельзя злить это существо. Ей надо обмануть его.
– Ну да, конечно. А она мне писала, моя Палома. Рассказывала про себя. Длинные такие письма, красивые. Я бы хотел, чтоб она приехала, да только кто ж пустит? Вот и выходила у нас любовь по переписке. Она поступила в университет. На педагога. Выучилась. Работать пошла. А что, детишки ее любили. Детишек-то не обманешь, они подлость и мерзость нутром чуют.
Когда Васька говорил про ту, другую женщину, то становился прежним, добрым человеком, и Тамара не в силах была отделаться от чувства ревности.
– Ее заприметили. Взяли в семью. А после – в другую. Она писала, что хорошо зарабатывает и дальше учится. Посылки мне слать стала, хотя я и говорил, что не надо мне посылок. Это ж ее деньги. А она все равно… и мне уже ерунда досидеть оставалась, когда она к этим ур-родам попала.
Кулаки ударили в стену одновременно, и Тамаре почудилось, что кирпич треснул и трещина с хрустом поползла выше, к стенам дома.
– Мама, папа, я. Вместе – дружная семья. Ей понравилось. Огромный дом. Солнечный ребенок… она так и писала – солнечный ребенок. Хозяева хорошие. Даже твоя сестрица. Тварью она была. И муженек ее. Знаешь, каково было мне получить то письмо? Милый Василий, ты всегда останешься для меня самым близким и дорогим человеком, – он запрокинул голову, как будто собирался крикнуть, но вместо крика из горла выбирался шепот. – Самым близким и дорогим… всегда буду помнить и ценить то, что ты сделал для меня. Будет помнить, да… знаю, что ты желал бы большего, и я от всей души хотела бы полюбить тебя. Она хотела бы! Слышишь?
Слышит. Тамаре его жаль. Самую малость, ту, которая умещается на острие ножа. Жаль, ножа у Тамары нет, ей бы пригодился. Перерезать веревки и воткнуть в глаз этому хитрому ублюдку.
За обман.
За боль.
И за то, что он любит другую.
– Он – замечательный человек. Добрый. Умный. Ответственный. Обстоятельства привязали его к нелюбимой женщине, и ради дочери он терпел, но теперь мы нашли способ решить проблему.
Татьяна – проблема? И Сергей, замечательный Сергей, терпел?
– Смешно, – сказала Тамара и отшатнулась, как могла, уходя от удара. Пальцы Василия лишь скользнули по щеке.
– Заткнись, – велел он. – Или я тебе башку сверну.
Ложь. Ему пока Тамара нужна, не ясно лишь, за какой такой надобностью. Но Тамара выяснит.
– Ты так сильно любил ее, что простил измену? – спросила она тихо и виновато потупилась.
– Это не измена. Она ничего мне не обещала. А я ничего от нее не требовал. И не стал бы требовать. Знаешь почему? Потому что любил! Нельзя душить кого-то своей любовью. Нельзя висеть на шее. И я не стал бы. Где я? Кто я? Уголовник? Без образования, без работы, без перспектив? И она, которая всего сама добилась… да, я злился. У меня сердце из груди вырвали, а потом засунули назад. Вроде и бьется, а вроде и мертвое. Сдохнуть подумывал, чтобы уже взаправду. А потом сказал себе – чего это? Радоваться должен. Не у меня, так хоть у нее жизнь сложится. И в церковь пошел. К Богу, значит, поставил свечку, чтобы все получилось у голубки моей… Так скажи мне, Тамара, за что вы ее со свету сжили?
– Я не сживала!
– Да неужели? Твоя сестрица вышвырнула ее из дому. Обвинила в воровстве. А ты поддержала обвинение. Твой зять отвернулся, когда она просила о помощи. И что ей оставалось делать? Только умереть.
Тамара подумала, что уж она-то постарается выжить. Во что бы то ни стало.
В дом Саломея вернулась на закате. Огромный шар солнца почти провалился в трещину горизонта, но еще пылал яростно, палил небосвод желтым.
Олег ждал. Он сидел в машине, загнав ее на лужайку, и черные отметины протекторов перечеркивали ковровую ее зелень. Олег не вышел – вывалился.
– Вы пьяны? – поинтересовалась Саломея, принюхиваясь к клиенту. Пахло от того бензином, духами и немного – водкой.
Жаль, если так. Саломея не отказалась бы от трезвого помощника. Вообще от помощника.
– Я в норме, – Олег отпустил дверцу машины и сделал два шага. Затем он вытянул руки и присел. Поднялся и снова присел. – Видите? Я в норме.
– Но пили?
– Тошно стало, – признался он. – От всего этого. А Кирку там оставили. Я обещал за малым присмотреть, но… боюсь.
– Чего?
– Себя. Я ж ее придушу. Как собачонку. Она ж тварь! У меня в голове не укладывается, как такое вообще… а Кира спросит про малого. Ты знаешь, что у нее тоже крышу рвет? Я не знаю, может, это и нормально вообще, принято так, но, по-моему, неправильно.
– Запределье?
Саломея посмотрела на дом, который стоял, близкий и далекий. Светились окна, за окнами прятались люди, которые думали, что живут сами, но на деле их держали за ниточки-веревочки.
– Ты знаешь, что в этом поместье действительно раньше голубятня имелась? – Саломея оперлась на капот машины. Надо идти, но пока есть передышка, несколько минут на закате, когда можно представить, будто бы все нормально. – И голубей разводили породистых. Были знаменитости. Чемпионы и Российской империи, и европейского уровня. А потом случился переворот, и голубей уничтожили. И вроде бы голуби отношения к политике не имеют, но все же… жаль их. Дом отстроили, а вот голубятню – нет.
– И что?
– Ничего. Две сестрицы под окном… Или два брата. Или муж и жена. Муж и любовница. Жена и любовник. Но всегда партия на двоих. Голубок и горлица…
Запределье нашептывало слова, показывая Саломее картинки, в которых, в общем-то, смысла было мало. Но Саломея смотрела, понимая, что передать смысл их не сумеет.
– У Татьяны тоже был любовник. Парень, который по соседству живет. А еще этот парень дружил с Женей-Женевьевой, дочерью Елены. И подарил ей голубя, чтобы записки отправлять. Парень этот знал, что Татьяна в курсе приключений мужа и что развода ему не даст… и что он сам развода не желает. Твоему брату удобно было, понимаешь? Семья для партнеров по бизнесу, иллюзия стабильности и процветания. Или привычка…
– Он любил ее.
– Тоже возможно, – Саломея не стала возражать. Что она вообще знала о любви с ее неудавшейся личной жизнью и зимними романами? – Он ее любил, но изменял. А она любила его и тоже изменяла. Еще вместе они ломали людей.
Олег угрюмо молчал.
– Только то, что с ними произошло, все равно неправильно. И я думаю, что люди, которые это устроили, должны быть наказаны. По закону. Понимаешь, Олег? По закону.
Саломее хотелось бы, чтобы Олег действительно ее понял. А он кивнул и предложил:
