– И прекратите цепляться к обычным людям, – эхом повторила госпожа Ниеми, глядя на Кристера Эриксона с нескрываемым отвращением.
Кристер посмотрел ей в глаза и смотрел до тех пор, пока она не отвела взгляд.
– Но в том-то и дело, – заговорил Свен-Эрик Стольнакке, который до тех пор ни проронил ни слова, – что ты совсем не обычный Свенссон, Лелле Ниеми. Ты сидишь на инвалидности уже два года.
– У меня хлыстовая травма[40], – ответил Лелле.
– Но ты по-прежнему работаешь маляром. Хотя и неофициально.
– Это клевета, – тявкнула госпожа Ниеми. – Я думала, что это запрещено законом.
– Ты вообще о чем? – проговорил Лелле Ниеми.
– Хороший у вас бассейн, – спокойно продолжал Свен-Эрик, – в семье две новенькие машины. Если проверить ваши кредитные карточки, то там наверняка найдутся поездки на Рождество в Таиланд и еще много всякого разного. Разве так бывает? Разве можно жить на широкую ногу, имея пенсию мужа и зарплату жены, работающей на полставки, и троих детей? Такие факты наверняка заинтересуют отдел по борьбе с экономическими преступлениями.
– Кроме того, на карте мы наверняка найдем закупки краски оптом, – добавил Кристер Эриксон.
– В таких делах найти свидетелей обычно не составляет труда. Народ становится на удивление откровенен и разговорчив, лишь бы их самих не засадили. Нанять один раз маляра и заплатить ему черным налом – не такое уж серьезное преступление. Но то, чем занимаешься ты…
Чета Ниеми молчала, словно воды в рот набрав. Вилли беспокойно переводил взгляд с одного на другого. На телеэкране стареющая голливудская звезда с религиозным фанатизмом нарезала огурец.
– Тут возможны разнообразные последствия, – продолжал Свен-Эрик. – То, что ты, совершенно работоспособный человек, получаешь пособие по инвалидности – грубое мошенничество. Кроме того, ты занимаешься незаконным бизнесом. Грубое нарушение налогового законодательства и закона о бухгалтерской отчетности.
– Тюрьма, – произнес Кристер. – На несколько лет. А когда выйдешь, ты узнаешь, что судебный исполнитель давно описал и конфисковал виллу и все твое имущество, и твоя семья сидит в унылой съемной квартире, и тебе настало время выплачивать государству задолженность по налогам, а ты даже не можешь открыть собственное предприятие, потому что тебе запрещено заниматься бизнесом. И остается только гнуть спину на дядю за зарплату и жить на прожиточный минимум.
– Ты не обычный Свенссон, – дружелюбно проговорил Свен-Эрик. – Обычные Свенссоны работают и платят налоги, чтобы твой парень мог ходить в школу, чтобы у тебя была асфальтированная дорога, по которой ты можешь ездить на своей машине. Они оплачивают твою пенсию. А ты всего лишь паразит.
– Но меня, – продолжил Кристер, – более всего интересует Маркус Ууситало. Я не намерен ничего говорить коллегам из отдела по борьбе с экономической преступностью, если ты скажешь этому молодому человеку, чтобы он оставил в покое Маркуса Ууситало. Это касается и твоих дружков, Вилли. Оставьте Маркуса в покое – раз и навсегда.
– Но я же не… – завыл было Вилли.
– Заткнись, – прервал его Лелле Ниеми.
Затем тихо проговорил:
– Ты все слышал. Оставь его в покое.
– Мы уходим, – проговорил Кристер Эриксон и поднялся. – Но мне кажется, вам стоит обсудить эту ситуацию между собой – какой вариант вам ближе. Я даю вам маленький шанс. Но один взгляд, одно слово – и я позвоню куда надо. С терпением у меня плохо.
– Ну что, нам удалось сделать этот мир чуточку лучше? – спросил Свен-Эрик, когда они шли обратно к машине.
Из дома донесся визг госпожи Ниеми, а Лелле что-то кричал ей в ответ, но слов было не разобрать.
Они сели в автомобиль. Кристер собирался отвезти Свена-Эрика домой.
– Нет, – ответил Кристер. – Эти детишки просто найдут себе другую жертву. Но мы сделали мир немного лучше для Маркуса. На сегодня мне этого достаточно.
После того как главный управляющий Фаст погиб в результате несчастного случая на камнедробилке, Яльмару Лундбуму пришлось приехать в Кируну.
Щепка воспользовалась этим и уволилась. Много раз она мысленно проделывала это, мучаясь бессонницей по ночам. Называла его должником. Говорила, что, если бы он взял на себя должную ответственность, Элина была бы жива. Все произошло из-за того, что он отвернулся от нее.
Но теперь Щепка стоит в кухне и покорно слушает, сколько гостей будет к ужину – инженеры и их жены.
Когда Лундбум закончил, она делает книксен. Просто с ума сойти можно. Когда она произносила свои гневные ночные речи, в них не было и намека на книксен. Тогда господин директор был раздавлен осознанием своей вины. А Щепка была неумолима. Стояла перед ним, произнося правду в глаза, как ангел мести.
Ни словом не упоминает она Элину. Только говорит, что Юхан Альбин нашел себе работу в Лулео. Лундбум молчит, хотя на мгновение замирает – и, кажется, сейчас скажет, что у него на душе.
Но в следующую секунду звонит телефон, и он спешит в свой кабинет. Щепка думает, что, зазвони этот аппарат во время похорон его матери, и тогда он кинулся бы к нему и ответил на звонок. А она возвращается на кухню и ругает служанок так, что те разбегаются, как перепуганные мыши, роняют все на пол и не решаются сделать ни одного движения без ее указаний.
«А про мальчика он даже и не спросил!» – в ярости думает Щепка.
С другой стороны, может, это и к лучшему. А что, если бы ему пришло в голову взять на себя ответственность, – кто тогда воспитывал бы малыша? Какая-нибудь другая домработница?
«И все же, – со злостью думает она, пока соус подгорает на дне кастрюли, – он должен был спросить о мальчике!»
Поздний вечер. Яльмар Лундбум стоит в одиночестве во дворе своего дома и курит сигару. Накинув волчью шубу, он вышел проводить гостей.
Вечер прошел чудесно. Даже неприлично чудесно, учитывая, что тело главного управляющего Фаста еще не предано земле. Во время ужина никто и словом о нем не упомянул.
Когда Лундбум произнес тост в память о нем и несколько слов, все молчаливо и покорно подняли бокалы, но поспешили сменить тему, едва хозяин дома закончил говорить.
«Возможно, я единственный, кому будет не хватать его, – думает Лундбум, не сводя глаз с Полярной звезды. – Управляющий был человеком жестким, его недолюбливали. Однако он делал свое дело. И мое, – продолжает свою мысль Яльмар. – Все то, чем я так не люблю заниматься, – порядок, дисциплина, отчетность. А теперь я лишился еще и домработницы».
Он пытается отогнать от себя замкнутое лицо Щепки. Она сама всегда веселая, словно солнечный лучик, в точности как…
Элина.
Но он не будет думать об Элине. Нельзя. Ничего уже не вернешь. И сделанного не воротишь.
Пегас, Бык и Возничий[41] смотрят на него своими холодным глазами. Стоя во дворе среди студеной зимней ночи, он чувствует, как его охватывает вселенское одиночество. В голове всплывает цитата из Библии: «Когда я взираю на небеса Твои – дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?»[42]
«Я ничтожество», – думает Яльмар Лундбум и внезапно чувствует себя таким же одиноким, как в первый год в младшей школе. Уже тогда – толстяк и мечтатель, с которым никто не дружил.
«А сейчас – не будь у меня шахты, этого дома? Кто я тогда? Мир знает господина директора. А кто знает Яльмара?
Элина, – думает он. – Вправду ли она любила меня? Любила ли? Все эти мужчины, сворачивавшие шеи ей вслед. Письма, которые они подкладывали ей под дверь».
Он отчетливо помнил мягкость ее кожи, юное упругое тело. Свое удивление тогда, в начале – что она желает его, такого старого, ведь он годился ей в отцы.
Грудь сжимается, ему тяжело дышать, сигара падает в снег. Ему становится страшно: а вдруг он упадет и уже не встанет?
«Это всего лишь усталость, – твердит себе Лундбум. – Ничего особенного. Просто переработал».
Неуклюжей походкой он возвращается в дом, расставив руки, чтобы удержать равновесие. Войдя, тяжело опускается на скамью в прихожей.
Ясное дело, мальчик мог бы быть его сыном. Но она ничего не возразила, когда он усомнился. Да и как бы он смог позаботиться о нем? Малышу нужна мать. И он знает, что Щепка и ее жених взяли его себе.
Так будет лучше.
Дом уныло молчалив. В кровати лежат лишь бутылки с горячей водой.
С усилием поднимается он по лестнице в спальню, с каждым шагом повторяя: «Так будет лучше. Так будет лучше».
«Десять миллионов», – думала Ребекка по дороге домой. Акции лежали в ее сумочке на заднем сиденье.
«Канадских долларов», – повторяла она про себя в растерянности, стоя с ними в руках посреди кухни. В конце концов она засунула их под кучу счетов, лежавших на письменном столе.
– Я должна забрать Маркуса, – сказала она собакам. – Подождите меня здесь.
