– Вот женишься – и можно умирать спокойно, – то и дело говорила мама. – Все дети с семьями, никто один не остался.
Мне было все равно. Мне никто не был нужен, кроме Нади, и меня устроила бы любая жена. Я бы жил с ней как полагается и делал бы все, что требуется. Если не Надя, то какая разница – кто?
– Вот у Станислава Сергеевича такая чудесная девочка выросла, – говорили родители. – Она с детства в тебя влюблена, между прочим. Разве ты не замечал?
Дочку Станислава Сергеевича, Музу, я знал много лет, но внимания на нее не обращал. Наши родители дружили семьями и всегда приводили с собой детей, когда ходили друг к другу в гости или выезжали на дачный пикник. Муза была невзрачной некрасивой девочкой, бледной до прозрачности и худосочной, хотя и умненькой, много читала, интересовалась живописью и собиралась, если память мне не изменяла, стать искусствоведом. Никаких признаков ее особого отношения ко мне я не наблюдал. Хотя, если честно, не присматривался. В чем и откровенно признался родителям.
– Ну что ты, Володя, – убежденно твердила мама, – это же просто в глаза бросается! Как она на тебя смотрит, как улыбается, когда разговаривает с тобой! Она с ума по тебе сходит, а ты не замечаешь. Между прочим, лучшей жены тебе не найти. И умница, и порядочная, чистая девочка, и профессию будет иметь достойную, и семья у нее прекрасная.
Все это было шито белыми нитками, я не сомневался в том, что отец и его начальник Станислав Сергеевич просто решили наилучшим образом скрепить свой деловой союз и породниться. Внутриклановый брак. Перестройка шла полным ходом, и руководители промышленных отделов райкомов и горкомов партии почуяли, что можно многое прибрать к рукам, если проявить должную ловкость и хватку.
Я был глуп и слаб, я был приучен к послушанию и не умел бороться. Что ж, если мне не удается жить по своим собственным правилам, я буду жить по вашим. Муза так Муза, мне все равно.
– Вот билеты, – отец протягивал мне конверт, – позвони Музе и пригласи ее в театр. Она будет счастлива.
Я звонил, приглашал, и, к моему удивлению, она соглашалась. Мы начали встречаться, родители с обеих сторон нам усиленно покровительствовали, и спустя какое-то время дело дошло до подачи заявления в загс. Ложиться с Музой в постель мне не хотелось совершенно, и я тайно радовался, что девушка не подает никаких специфических сигналов и не делает прозрачных намеков, но тут уж отступать было некуда. В конце двадцатого века ждать первой брачной ночи просто смешно. Да и, в конце-то концов, потом все равно придется, так что нечего тянуть. И хотя Муза меня физически абсолютно не привлекала, я был уверен, что справлюсь.
Я-то справился, а вот она… Но я все равно на ней женился, потому что ее фригидность была мне на руку: не придется слишком часто напрягаться. А если повезет – то и вообще не придется. Личную жизнь свою я как-нибудь устрою. Во всем остальном Муза была просто замечательной, и мы стали настоящими друзьями.
Супружеский долг я исполнял хотя и не часто, но честно, мне не хотелось, чтобы Муза поняла, что как женщина она мне совсем не нравится. Ведь она так меня любила! Я не мог и не хотел ее обижать. И потом, надо было все-таки попробовать завести ребенка. Мало ли что ей медсестра сказала, все ошибаются, даже самые умные и опытные. Но беременности не получалось. Родители – и те, и другие – наседали с требованием сходить к врачу и пройти обследование, а если нужно – то и лечение.
С врачом нам повезло, вернее, повезло главным образом мне, потому что это оказался молодой мужчина, веселый и открытый, с которым у меня сразу наладился неформальный контакт. Муза сдала кучу анализов, прошла массу каких-то обследований, а через некоторое время этот врач позвонил мне и попросил приехать, но без жены.
– Слушай, – без обиняков заявил он, – у тебя, похоже, проблемы. У вас вообще как с половой жизнью?
– А что? – Я был на всякий случай осторожен.
– Да твоя жена, судя по анализам, не должна это дело любить. Ведь так?
– Так, – признался я.
– У нее почти полностью отсутствует гормон, который отвечает за либидо. Это врожденное. И потом, у нее малокровие. Ты же видишь, какая она бледная. У нее просто ни на что нет сил. Пусть она сходит к гематологу, он ей пропишет препаратики. И гормональное лечение надо бы пройти.
Я представил себе Музу, настойчиво жаждущую близости, и вздрогнул. Нет уж, пусть будет как есть. Но ребенок…
– Лучше не надейся, – посоветовал веселый доктор. – Даже если твоя жена ухитрится забеременеть, она плод все равно не выносит. Ни при каких обстоятельствах. Матка в очень плохом состоянии.
Я возвращался домой и думал, как себя вести с Музой, что ей сказать. И говорить ли вообще. Скрывать правду было бы нечестным, и я решил рассказать все как есть. Детей не будет. Радости секса под вопросом, то ли будут, то ли нет, гормональная недостаточность врожденная, лечение чревато ощутимым побочным действием, хороших препаратов последнего поколения в нашей стране пока нет и когда будут – неизвестно, их надо привозить из-за границы, а для этого нет ни денег, ни возможностей. Малокровие надо лечить.
Я шел и мысленно проговаривал то, что собирался сказать, и пытался представить, что будет чувствовать любящая меня женщина, когда это услышит. И в этот момент понял, что дороже моей Музы у меня нет никого на свете и я никогда не смогу причинить ей боль. Я никогда ее не оставлю, что бы ни случилось. Не будет со мной рядом другого такого же умного, тонкого и преданного друга, как она. А с сексом я как-нибудь разберусь, не пропаду.
Разговаривая с женой, я старался быть мягким и деликатным, ничего не скрывая, но максимально скругляя острые углы. Муза слушала рассеянно, и порой мне казалось, что она вообще меня не слышит. Я представлял себе, как ей больно от моих слов, и у меня темнело в глазах. Я ни на чем не настаивал, чтобы она, не дай бог, не почувствовала себя неполноценной и не подумала, что я не буду любить ее такой, какая она есть. Я ее и не любил в том смысле, какой принято вкладывать в это слово. Я любил ее по-другому. И до сих пор люблю. И буду любить до самой смерти.
Спустя несколько месяцев я случайно встретил на улице Надежду. Она недавно развелась, муж ушел к другой женщине, помоложе. Узнав, что я теперь женат, она тепло улыбнулась:
– Вот и молодец, солнышко, вот и хорошо.
Она рассказывала мне о детях, я ей – о своей научной карьере, об аспирантуре и диссертации, но наши глаза вели свой разговор, в котором все было предельно понятно.
Мы начали встречаться. Не очень часто, примерно раз в две недели. Музу я больше не трогал. Я делал все, чтобы она ни о чем не догадалась, я берег ее, и мне это удалось. Сейчас Наде уже пятьдесят девять, у нее внуки, но другой женщины мне не надо. Мы встречаемся до сих пор, и все эти годы Муза ни о чем не догадывалась. Она этого не переживет.
Со временем я перестал быть молодым, глупым и послушным, я здорово изменился, но память надежно хранила все прошлые обиды. Я никого не простил. Если вы хотите, чтобы я жил по вашим правилам, то и вы по ним живите, а я посмотрю, как у вас это получится.
Отец умер, но успел пристроить Михаила в свой бизнес. Мишка – молодец! – оказался к деланию денег приспособленным, быстро развернулся, расширился, размахнулся. Подошел момент – и начались разговоры о постройке загородного дома. «Вот и приступим», – решил я. А как же мама? Она совсем одна и совсем старая. Если ты богат настолько, что можешь позволить себе просторное жилье, то должен взять маму к себе. Но она не сможет жить за городом…
Я никогда не беседовал с Михаилом один на один, я был коварен и расчетлив, сначала я готовил маму, а второй этап проводил в ее присутствии, чтобы Мишка не мог меня послать подальше и называть вещи своими именами. Ну а как же? Мать надо беречь, уважать и делать только так, как удобно ей, а не тебе, даже если тебе это не нравится. Попробуй возрази. Особенно при маме.
Мне очень хотелось, чтобы Михаил поселился поближе ко мне и я мог бы своими глазами наблюдать, как они там живут «по их правилам». И мне удалось это устроить, опять же через маму, которая не переставала удивляться, каким я стал заботливым и любящим сыном, когда вырос и поумнел.
Мишкин характер был мне хорошо известен, и я не сомневался, что он регулярно изменяет своей жене Ларисе. Потребовалось совсем небольшое усилие, чтобы собрать информацию и все выяснить. Я присматривался и ждал, Мишкина тогдашняя любовница оказалась девочкой откуда-то с периферии, смазливенькой и надеющейся при помощи внешности найти богатого папика, который будет ее содержать. Девочка где-то ошиблась, а может быть, видя Мишкино непостоянство, сознательно попробовала привязать его ребенком, но так или иначе она забеременела – и тут на арену вышел я. Весь в белом. Как же так, Михаил? Девочка совсем одна в Москве, без денег, без профессии, без собственного жилья, она носит твоего ребенка, она тебя любит. А порядочность? А чувство ответственности? Аборт? Да как у тебя язык повернулся сказать такое! Убить живое существо! Материнство – это святое, и в воспитании ребенка обязательно должен принимать участие отец… А ты как думал, мой дорогой? Спать с ней ты готов, а помогать, когда появится ребенок, это без тебя, что ли? Я припомнил все, что говорил когда-то наш с ним отец, я повторял его слова практически дословно, нагло глядя прямо в глаза брату. У меня когда-то не нашлось аргументов против этих слов. Не нашлось их и у Михаила. Он тоже не забыл той сцены, когда все они выдворяли Надю из нашей квартиры, но ему и в голову не приходило, что я повторяю ее умышленно. Он понимал, что я все помню, и если сейчас он начнет спорить и опровергать мои доводы, то будет выглядеть двуличным и лицемерным в глазах младшего брата. И потом, я снова позаботился о свидетелях, я улучил момент, когда он был у Елены, и заявился прямо к ним. Что он мог возразить мне в ее присутствии? Да ничего. Я дожимал его до тех пор, пока он не согласился. Он, правда, пытался барахтаться и торговаться, но я был непреклонен: ребенок должен расти рядом с отцом, пусть и не зная, что это его отец. Любой нормальный отец должен стремиться видеть своего ребенка как можно чаще. Елена должна жить вместе с Михаилом, только в этом случае отец и сын смогут общаться ежедневно и отец будет иметь возможность видеть и немедленно удовлетворять все потребности матери и ребенка, чего бы они ни касались: здоровья, питания или общения. Бог мой, какой великий демагог во мне пропал! К тридцати трем годам я стал поистине мастером аргумента, на который невозможно возразить.
