Ознакомительная версия.
Тут у Уткина наконец-то открылись глаза. Он постиг всю глубину падения своей возлюбленной. Но гораздо больше, чем ее алчность, его поразили многочисленные измены, о которых он тоже до сих пор не догадывался.
– Сколько же у тебя было любовников? – спросил он у нее.
– Ты имеешь в виду в центральной части города? – с издевкой отвечала бывшая возлюбленная, которой Уткин был больше не нужен и, главное, – окончательно надоел.
Тут уже Турецкий не выдержал и буквально взвыл:
– Но ты-то откуда знаешь такие подробности диалогов?!
Меркулов оставался невозмутим:
– В свете последних откровений перед Иваном Сергеевичем встал еще один закономерный вопрос: его ли дочь Катя или не его? Но наш Уткин был самых честных правил и твердо верил, что не тот отец, кто родил, а тот, кто воспитал, а воспитывать как раз собирался он лично.
Но очень скоро ему стало не до проблем отцовства, ибо прокурор Тихорецкого района с аристократической фамилией Перестенко возбудил против Уткина уголовное дело.
Перестенко, как и Уткин, тоже был человеком принципов. Фанатом социалистической законности. Вполне возможно, в его яйцеобразной голове зрели грандиозные планы по укреплению законности во всем великом и необъятном Союзе, и потому конкретно в своем Тихорецком районе он эту социалистическую законность холил и лелеял, а со злостными нарушителями боролся не щадя живота своего. Что, заметим, похвально. Язву себе нажил, два инфаркта заработал, да так и помер, не дожив до пятидесяти, все в той же должности, и никто не повел его под белы рученьки за всесоюзный штурвал.
Так вот, Перестенко возбудил дело, и вот тут-то на сцене и появляется ваш покорный слуга, молодой и зеленый Ка-точка Меркулов, который отрабатывает три года распределения. И именно ему…
– То есть – тебе, – на всякий случай вставил Турецкий.
– То есть мне, – не возражал Меркулов, – поручают расследование по делу Уткина. А обвиняют его в получении взятки в крупном размере.
Перестенко торопит: что там рассусоливать, дело ясное, под суд его, взяточника, опозорившего почетное звание и запятнавшего моральный облик, а я слушаю Ивана Сергеевича и понимаю, что не того травим, честнейший и добрейший он человек, а мы на него всех собак повесить собираемся.
Долго мы с ним беседовали. Совсем человек сломался, жить ему уже не хочется, на что угодно согласен. Любое чистосердечное признание готов подписать. Только допрашиваю я его и вижу: ничего он не знает, у кого взятки брал, какие суммы, за что…
Стал я в другом месте копать, с народными заседателями пообщался:
– Оказывал ли судья Уткин на вас давление в ходе вынесения приговора?
– Нет, – отвечают.
Взяткодавцев вызываю, спрашиваю:
– Кому вы деньги передавали, Уткину?
– Нет, – говорят, – Масленниковой.
– А почему же решили, что взятка ему предназначается?
– Масленникова сказала.
Начинаю поднимать его дела за последний год – все чисто, ни одного процессуального нарушения. Как ни крути, а получается, что судить Уткина не за что. Невиновен!
Иду я к Перестенко и излагаю ему факты и доказательства. Он, конечно, впал в бешенство, но потом поразмыслил и решил, что ничего страшного пока не произошло, показательный процесс все еще можно провести, хотя и не с такой помпой, и на скамью подсудимых посадить Масленникову. Жалко, что с этим у него тоже ничего не вышло: она все-таки вывернулась, заявителей как-то уговорила, заявление они забрали, наплели, что их не так понял следователь. И закончилось это для нее всего лишь исключением из краевой коллегии адвокатов.
Меркулов, наконец, вернулся к действительности и, взглянув на часы, вдруг заторопился уходить:
– А вот теперь, Саша, мораль: не все то золото, что блестит, а женщина вообще есть сосуд диавола. Будь здоров.
– Гениально, – откликнулся Турецкий, который ко второй половине рассказа просто заснул с открытыми глазами.
ИРИНА ТУРЕЦКАЯ
19 февраля, вечер
Ирина Турецкая последние несколько дней не находила себе места. На нее свалилась неслыханная удача – ее ученик Вадик Клячкин оказался среди немногочисленных талантливых счастливчиков, удостоенных чести выступать в программе «Юных дарований» на Конкурсе имени Чайковского. Мальчик несомненно был чрезвычайно одаренным, но, по ее мнению, еще чрезвычайно далек от уровня таких конкурсов. И она третировала несчастного Вадика, собираясь за неделю кардинально улучшить его технику, ритмику, пластику и т. д. Впрочем, все равно все усилия могли пойти прахом, поскольку вундеркинд избрал своим дебютом «Жизнь с идиотом» Альфреда Шнитке.
И вот, наконец, когда знаменательный день настал и Ирина во всем великолепии, волнуясь, прогуливалась в фойе Концертного зала имени Чайковского, кто-то подошел сзади и осторожно тронул ее за локоть.
– Ирина Генриховна, примите мои искренние поздравления. – Подполковник Бойко галантно склонил голову и поцеловал ее руку. Она была приятно удивлена его появлением.
– В перерывах между спасательными операциями вы, оказывается, находите время для хорошей музыки. – Она хотела было поинтересоваться, откуда он узнал об успехах ее ученика, и вдруг ее словно громом поразило. Ирина была так занята подготовительными хлопотами, что даже не задумывалась, как именно, с чьей легкой руки Вадик оказался в числе конкурсантов.
– Боже мой… ведь это вы все устроили. – Она вспыхнула от возмущения, а потом… от смущения. – Да?!
Бойко скромно пожал плечами:
– Слишком часто гении добиваются признания только после смерти, я попробовал исправить эту ошибку.
– Но зачем?! Кто дал вам право решать такие вещи?! И… как… вам это удалось? Неужели кто-нибудь из организаторов или спонсоров не в ладах с законом и таким образом искупил свою вину?
– Вы почти угадали… Кстати, я бы очень хотел, чтобы такой замечательный педагог послушал мою дочь. Кажется, она очень музыкально одаренная девочка.
– С удовольствием, – искренне сказала Ирина.
После концерта Бойко пригласил ее в ресторан.
– Что мы празднуем? – спросила Ирина, поднимая бокал.
– Давайте выпьем за все сразу, а главное, за то, что мы вместе здесь и можем провести вдвоем несколько часов.
Оркестр сдержанно играл что-то прибалтийско-паулсовское. К их столику подплыл тип кавказской наружности, украшенной двумя резаными шрамами на левой щеке:
– Пайдем патанцуем, да, – обратился он к Ирине скрипучим голосом, обдав ее стойким запахом специй и копченого мяса.
– Спасибо, нет, – ответила она довольно твердо, заметив с удивлением, что тип почему-то дрожит.
– Вах, – огорчился знойный брюнет и ретировался за свой столик.
– А если бы вас пригласил я… – спросил Бойко.
– Попробуйте…
К сожалению, мелодия уже заканчивалась и пришлось ждать следующей. Музыканты заиграли блюз, и неизвестно откуда взявшаяся немолодая негритянка в переливающемся всеми цветами радуги платье низким гортанным голосом запела о любви. Бойко поднялся и с легким поклоном подал ей руку. На площадке перед эстрадой толпилось довольно много народу, и танцевать можно было, только тесно прижавшись друг к другу. Бойко положил руки ей на талию и, склонившись к самому уху, сказал:
– Вот видите, я попробовал. Можно я попробую еще и…
В этот момент их движение остановил все тот же навязчивый подрагивающий кавказец:
– Ныхарашо обманывать, да. Одному гавариш не танцую, другому – танцую, да. – Музыка была громкой, и, чтобы его расслышали, ему приходилось кричать. Другие танцующие стали обращать на них внимание. Бойко, извинившись перед Ириной, отвел брюнета в сторону и через пару минут тот бесследно растворился в толпе.
«А Турецкий бы уже полчаса дрался», – с одобрением и осуждением одновременно подумала Ирина.
– Что вы ему сказали? – спросила она, когда они вернулись за свой столик.
– Это не предназначено для дамских ушек, – галантно ушел от ответа полковник. – Давайте поедем ко мне, – предложил Бойко, – и я вас познакомлю с дочерью.
«Он так не похож на Турецкого, тот как собака, которая все время ищет кость и забыла, куда ее запрятала. Андрей легкий, романтичный и в то же время серьезный и уверенный в себе…»
Настырный джигит был личным агентом подполковника Бойко. Сейчас он сообщил своему патрону, что на Каширском шоссе в результате короткой перестрелки погибли два человека, один из которых был его напарником, которому пять часов назад Бойко передал пистолет «макаров», принадлежащий некоему следователю Генпрокуратуры, и конверт с деньгами на имя полковника Сафронова, о чем последний так и не узнал, а второй – экспертом-криминалистом.
…Музыкально одаренной дочери Бойко дома не оказалось.
– Наверное, жена ее сегодня забрала, – предположил он, ничуть не огорчившись, и сейчас же добавил: – Мы в разводе.
Луна выползла из-за сплошных облаков, и в комнате стало даже слишком светло. Андрей поднялся из глубокого кресла. В дрожащем свете глаза Ирины блестели как зеленое прозрачное стекло. Часы пропищали полночь. Бойко по привычке окинул взглядом окружающую среду и остановился на Ирине, но, почувствовав острый дефицит словарного запаса, отложил свой английский на потом. Он плеснул в бокалы коньяку:
Ознакомительная версия.
