Луиза стонет и выгибает спину, прижимаясь ко мне. Я засаживаю член как можно глубже. Больше уже не нужно движений. Мы так близки, что дальше некуда. Дрожа, мы напрягаемся ради сохранения этой близости — сгусток застывшей похоти.
— Только не в меня, — лепечет, задыхаясь, Луиза. — В меня нельзя, ты понимаешь?
Я киваю. Мы останавливаемся, чтобы дух перевести.
— Мне, чтобы кончить, надо быть сверху, — поясняет, отдышавшись, Луиза.
— Я помню, — говорю я. — Хочешь сейчас кончить?
— Нам незачем останавливаться только потому, что я кончаю.
Устраивается она тщательно. Ей приходится основательно навалиться мне на таз, руками упереться в стену. Я лишь слегка выгибаюсь. О своем оргазме Луиза возвещает громче и радостнее, чем на прошлой неделе, когда находилась с мужем в соседней комнате.
Я переворачиваю Луизу набок и вхожу в нее сзади, но чувствую: уже нет того рвения и пыла.
— А ты как кончить хочешь? — спрашивает Луиза.
— Я хочу — над тобой.
Она поднимает на меня глаза.
— Ты не против?
— Хочу, чтоб ты это сделал.
Встаю на колени у нее между ног. Равновесие держать нелегко. Сажусь на нее верхом, упираясь коленями в постель.
— Хочешь, я тебе помогу? — говорит Луиза и, не дожидаясь ответа, хватает меня за член.
Кончаю я почти сразу, и струйка долетает до ее волос, размазывается по подушке. Другая, послабее, бьет ей в щеку, растекается по груди и животу. Ощущение потрясающее, будто слегка бьет током, до кончиков пальцев на ногах пробирает. Луиза вытирает щеку.
— Я когда смотрела на это… не знаю. Жалею, что не в меня. Хочу, чтоб ты кончил в меня. — Она вся дрожит.
— Это было бы жуткой ошибкой, ты же сама говорила.
— Знаю. Я веду себя глупо.
Я ложусь рядом. Мой член понемногу расслабляется.
— Неужели мы потом будем жалеть о каждой секунде?
— Жалеть глупо.
— А как же Алессандро?
— Мне захотелось переспать с тобой. Он поймет.
Меня будто пружиной вверх подбросило.
— Ты собираешься ему рассказать?!
Луиза хохочет:
— Нет, конечно!
— Господи! — перевожу я дух и валюсь обратно на кровать.
— Джим, без паники. Он никогда не узнает. Он мне верит.
— Тогда зачем ты это сделала?
— Я же сказала: мне захотелось.
Вечер. Мы сидим возле дома и пьем белое вино. Лимонная роща придает нежному ветерку острый запах. Луиза напоминает, что я обещал потанцевать с ней. Меж нами никакой неловкости. Вместе в душе мылись, целовались, дурачились. Грехопадение в большом доме Алессандро нас забавляет. Я ставлю его пластинки: Шопен в исполнении Рубинштейна. Луиза подходит и садится ко мне на колени, держа бокал у груди. Стягиваю платье с ее плеч и, нагнувшись, хватаю губами сосок, который тут же твердеет. Луиза обвивает меня руками. Я перехожу к другой груди. Поза неудобная, но мне не до этого. Наконец я останавливаюсь и возвращаю на место бретельки ее платья.
— Вот что значит новый человек. Все время хочется заниматься этим, — говорит Луиза, вставая.
Она расстегивает «молнию» на юбке, и та сползает на пол.
— И ты давай. — Знаком показывает: делай то же самое. Встаю, сбрасываю брюки, трусы.
— Садись обратно.
Луиза устраивается на мне. Медленные движения. Глубоко. Мне приходится сдерживаться, когда она кончает. Все происходит очень быстро, и тогда Луиза соскальзывает с меня и, встав на колени у меня между ног, берет мой член в рот за секунду до извержения. Я отстраняюсь, думая, что надо было ее предупредить. Луиза берет свой бокал и пьет вино.
Мы одеваемся. От меня пахнет Луизой. Звонит телефон, и она исчезает в доме. Отсутствует довольно долго. Кроме Шопена, я ничего не слышу. Думаю о том, что наделал. Еще две недели — и они уедут в Китай, а я буду… где-нибудь. Наверное, дома… в Лондоне. А потом мне останется жить в ожидании их ежегодных визитов, редких свиданий с Луизой. Неожиданно возвращение в Лондон уже не кажется мне чем-то печальным, если хотя бы раз в год я смогу проводить день-другой в постели с Луизой.
Появляется Луиза.
— Да, это оказалось тяжелее, чем мне представлялось. Только и думала, как бы он чего не заподозрил. Сказал, что жутко по мне скучает. Жутко.
— Обо мне вспоминал? — Во мне заговорил мелкий эгоист.
— Заявил, что с тобой мне по крайней мере будет не так одиноко.
— Как по-твоему, он что-нибудь подозревает?
— Откуда я знаю! — Луизе не по себе.
— Можем на том и покончить, — говорю я, — возьмем и попросту забудем, что это вообще было. — И только произнеся эти слова, я понимаю, что считаю само собой разумеющимся продолжение нашей связи, во всяком случае, пока я в Неаполе. Вот бы Луиза хоть намекнула, что чувствует то же самое!
— Может быть, — отвечает она. — Боже, до чего же мне тошно! — Луиза сутулится и смотрит на меня. — А ты? С тобой все в порядке?
— Не знаю, что и подумать.
Луиза отводит взгляд и глухо выговаривает:
— Ведь это же не то, чтобы спать с первым встречным? Тогда было бы хуже, ведь правда?
— Сомневаюсь, чтобы Алессандро так же считал. Он, может, думает, что для тебя на свете нет ничего хуже, чем переспать со мной. Мы все стали такими добрыми друзьями.
— Не говори так. Пожалуйста. — У Луизы на лице ужас. — Может, нам действительно надо забыть, что это вообще случилось, как ты предлагал.
— Если тебе угодно.
— А тебе что угодно?
— Я на это отвечать не стану.
Луиза не настаивает.
— Во всяком случае, завтра он вернется, и все будет по-прежнему. Мы втроем. Он просил сообщить тебе, что мы все едем в Равелло.
— Вот здорово, — говорю я без особого восторга.
Ужинаем мы в ресторанчике в Пиано-де-Сорренто, занимая друг друга пустяковыми разговорами, дабы не делиться бесконечно своими чувствами, гадать, что же нам теперь делать, и прочее. К одиннадцати часам мы снова в норме: друзья-любовники какие ни на есть, возбужденные, подвыпившие. Через городок мы бредем хохоча. Нам приходит безумная идея проникнуть в ресторан, где идет какое-то торжество. Луиза словно родилась итальянкой, я же немного не в своей тарелке. Луиза заявляет, что хочет танцевать. Я только плечами пожимаю и наконец выдавливаю «Si, si» в ответ на приглашение к танцу. Торжество семейное, день рождения. Славные, явно среднего достатка итальянцы, не гангстеры и не интеллектуалы. Поразительное дело: как только нас приняли в компанию (а для этого потребовались длительные уговоры Луизы), так сразу встречают как старинных друзей, обнимают и целуют, усаживают за стол и потчуют всякой всячиной. Десерт. Cannoli. Я ем с аппетитом, поглядывая на площадку для танцев, на которой народу немного. Как и в Англии, молодые девицы танцуют с мужчинами, которые годятся им в отцы. Музыка — нечто европейское, с привкусом хэви-метал. Несмотря на это, Луиза на месте не сидит и рвется танцевать. Нам подают но стакану граппы. Я залпом осушаю свой. Замечаю, что кое-кто зовет Луизу по имени.
— Ты их знаешь?
— Нет, но они меня знают. Они знают Алессандро.
— Не подумают они, почему это мы с тобой вместе и в таком виде?
— Скажут, что у нас история вышла…
— Что они скажут?
— Так здесь говорят. Не «роман» или «связь», a «una storia». История у нас вышла.
Я слишком пьян, чтобы вникнуть в ее слова, но все же мне это удается. Мне нравится, если говорить о нас будут именно так.
— Вставай, пойдем потанцуем, — зовет Луиза, поднимаясь со стула.
Я тащу ее за руку обратно:
— Обещал потанцевать — значит, потанцуем, только надо выждать немного, когда на нас пореже будут обращать внимание.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Она, похоже, удовлетворена. Но проходит всего несколько минут, как площадка заполняется танцующими — и мы уже на ногах. Правда, за это время я — к удивлению хозяев — умудрился опрокинуть еще три стаканчика граппы.
— Итальянцы помногу не пьют, — шепчет мне на ухо Луиза, когда мы довольно неловко подстраиваемся под ритм музыки.
Я вижу, Луизе хочется просто танцевать, а не обязательно со мной. Я отступаю, верчусь на месте и прыгаю изо всех сил. На фоне других мужчин я неуклюж. Итальянцы танцуют хорошо: отлично держат равновесие, руки выразительные. Ритм я улавливаю — не знаю только, что мне с ним делать. Луиза улыбается, от удовольствия у нее разгорелись глаза. Время от времени она хватает меня за руку и мы танцуем парой. Выпитая граппа избавляет меня от скованности, и, когда Луизе хочется, наш танец приобретает эротический характер. Интересно, что подумал бы об этом Алессандро, если бы появился здесь? Интересно (мне по крайней мере), что думают окружающие, люди, которые знают его. Оглядываю зал. Никто на нас внимания не обращает. Большинство бурно беседуют, спорят, жестикулируют так же искусно и выразительно, как и танцующие.
Минут через пятнадцать я, извиняясь, оставляю Луизу и возвращаюсь за стол. Она смотрит на меня с выражением тоскливой покинутости, но тут же закрывает глаза и продвигается в центр маленькой площадки. Разные люди подходят ко мне. Мы смеемся над тем, что я inglese. И совсем не говорю на italiano. Снова и снова выслушиваю я, какая синьора Масканьи bella, bella. Старики подносят к губам сведенные кончики пальцев и, чмокнув, тут же разводят их — старинный знак преклонения перед красотой. Похоже, меня поздравляют с тем, что мне досталась такая женщина. Я вполне пьян, чтобы подыграть: меня так и распирает от гордости. В этот вечер Луиза моя. Имя Алессандро поминается то и дело, но к чему — не могу сказать.
