Ознакомительная версия.
- Он по-нашему, по-русски, здорово говорит, - пояснил Фома Филимонович.
- Так, так... - заметил я, слушая старика. Такой оборот дела мне не особенно нравился. В лице Штейна появилась определенная угроза. Продолжай, отец...
Фома Филимонович рассказал, что Штейн завел на Опытной станции новые порядки. Если раньше она охранялась одним караульным у входа, то теперь установлен еще и внутренний пост, во дворе. Кроме того, Штейн завел овчарок.
- Злые, как черти! - говорил Кольчугин. - Признают только проводника своего да повара. Но ко мне мало-помалу принюхались. Не гавкают уже и не кидаются. А первые дни - страсть одна! Так и наскакивают. Я их мясцом приманиваю. Их держат полуголодными, а я нет-нет, да и подброшу кусок. Поначалу рычали, скалились и мясо не брали. Должно, так приучены. А потом пообвыклись.
- Значит, Штейн - человек опасный? - уточнил я.
Фома Филимонович махнул рукой.
- Какой это человек! У него желчь одна и злоба. Разве может человек обидеть бессловесное существо? - И Фома Филимонович рассказал случай, дополнивший характеристику Штейна.
Как-то Штейн ездил куда-то верхом и вернулся домой на взмыленной лошади. Она хромала на заднюю ногу, и Кольчугин сразу подметил, что у лошади повреждено сухожилие. Когда Штейн надавил на больное место, конь вздрогнул, бросился в сторону и задел копытом ногу Штейна. Тот выругался, вытащил пистолет и выпалил два раза сряду коню в ухо.
- Вот он какой подлец! - заключил старик. - Бессловесную скотину, коня, расстрелял. Бешеный!
- Да-а... - протянул я. - Видно, трудный характер у нового помощника Гюберта. Чем же еще он отличился?
- А он, что ни день, то и отличается. Как-то дал зуботычину Похитуну. Повстречал его пьяного в столовой и так запросто сунул ему в зубы. Вот уж проклинал его после Похитун. Боже ты мой!.. Он такую затаил против него злобу, что слопать готов с потрохами. И еще Штейн придумал штуку: два раза в неделю, как по расписанию, солдат и проводник берут самую здоровую овчарку, Спрутом ее звать, и марш в лес... Часа по четыре, по пяти болтаются в лесу и прочесывают всю округу.
- И что-нибудь получается?
- Ничегошеньки. Один раз пожилую бабу задержали с лукошком, в другой напоролись на подростков. Подростков пороли шомполами.
Рассказал Фома Филимонович и еще одну подробность. В апреле на станции появился молодой парень, белорус, по имени Тарас. Он прожил на станции около месяца. С ним занимались Раух и Похитун. А перед самым маем Гюберт вернулся из города, вызвал к себе Тараса и так исколотил его, что парня на руках вынесли из его кабинета. Этой же ночью Венцель и Раух вывели Тараса в лес и расстреляли.
- Страшные дела творятся, Кондрат! - сказал Фома Филимонович. - Лежишь ночью в своей дыре, а в голову лезет всякая дурь. Выведут так же вот в лес - и будь здоров!
- До этого еще далеко, - заметил я. - Да и мы постараемся не допустить этого. Теперь послушайте, что я вам скажу.
Я изложил друзьям суть задания, с которым прибыл, и задачи на ближайшие дни.
- Ой, беда с тобой, Кондрат! - проговорил Фома Филимонович, когда я окончил. - Помереть спокойно не дашь!.. Всё планы плануешь. Что ж заварили кашу - придется расхлебывать. Хм... А каша, душа моя, крутенькая получилась. До того крутенькая, что и ложкой не провернешь.
Я предложил Фоме Филимоновичу по-новому приглядеться к Опытной станции, рассмотреть и запомнить все так, чтобы можно было начертить ее подробный план. Старик больше не должен появляться на Полюсе недоступности. Это не вызывалось необходимостью и в то же время могло повлечь за собой тяжелые последствия. Он согласился. Мы договорились об очередной встрече и о знаках в лесу на тот случай, если возникнет надобность в срочном свидании.
Я, Криворученко и Логачев проводили Фому Филимоновича до заброшенного зимовья и лишь под вечер вернулись обратно.
38. СЕМЕН, СЕМЕН...
Четыре дня спустя, рано утром, меня разбудил сдержанный разговор. Я прислушался и услыхал голос Миши Березкина.
- Вот и пойдем вместе, - говорил он. - Я хочу прогуляться с тобой
- Ты у меня, как хвост у коня, - ответил Семен Криворученко. - Но сегодня я не вижу надобности в совместной прогулке.
- А я вижу, - настаивал Березкин.
- "Я, я"! - передразнил его Семен. - Сиди уж. Может, ты понадобишься Кондратию Филипповичу.
Оба умолкли. Я сообразил, о чем идет речь. Криворученко собирался в лес, чтобы проверить, нет ли сигналов от Фомы Филимоновича.
Я слышал, как одевался Семен, как шуршал он одеждой, не слезая с нар.
- А вот я могу сделать так, что один ты не пойдешь! - объявил Березкин.
Я приподнял голову и увидел Криворученко. Он сидел, свесив ноги, и застегивал ворот гимнастерки.
- Что же ты сделаешь, хотел бы я знать? - сказал он.
- Посмотри на ноги!
Криворученко вытянул босые ноги, пошевелил пальцами и заметил:
- Ну и что? Ноги как ноги...
- Без сапог?
Семен поглядел по сторонам, заглянул под нары, тряхнул чубом и сказал:
- Мишутка, детка! Дай-ка сюда сапоги. И быстренько! А то я зажарю босиком и схвачу насморк. Сам потом жалеть будешь. Ну! Считаю до десяти. Раз... два... три...
Березкин вздохнул, вытащил из-под головы сапоги и бросил их Семену.
- Вот так лучше, - сказал Криворученко.
Через полчаса он ушел.
Я с утра засел за карту, чтобы по ней хорошенько ознакомиться с расположением "осиного гнезда" и его окрестностями. Ко мне подсели Логачев, Березкин, Ветров и Таня. Они помогали мне пояснениями, так как хорошо знали местность.
Гюберт выбрал новое место в глухом лесу. В четырех-пяти километрах от него, строго на запад, находился районный центр, а километрах в восьмидесяти на восток - уже знакомый нам город. В пятнадцати километрах юго-восточнее "осиного гнезда" на карте был обозначен леспромхоз, который, по словам Логачева, с приходом оккупантов разорен и бездействует, людей там уже давно нет.
На востоке от Полюса недоступности пролегала железная дорога, за которой базировался партизанский отряд, а на западе - шоссе.
Сам Полюс недоступности находился в двадцати километрах южнее "осиного гнезда", в заболоченной местности.
В радиусе пятнадцати - двадцати километров от нашего лагеря находились деревни Ловлино, Раковка, Карасево, Ближняя. Между ними были проложены лесные, недоступные для автотранспорта дороги, которыми оккупанты почти не пользовались.
От железнодорожного разъезда - через леспромхоз, деревню Селезневку и "осиное гнездо" - тянулся большак, местами устланный щебенкой, а в низких, болотистых местах - кругляком.
Пользуясь картой и подсказкой друзей, я принялся составлять рабочую схему и провозился с ней до обеда. После обеда занялся составлением донесения полковнику Решетову, так как в шестнадцать часов Ветров должен был проводить сеанс.
Уже под вечер я спохватился, что Криворученко еще не возвратился. Логачев меня успокоил.
- К ночи вернется, - сказал он. - Мы обычно к ночи возвращаемся из обхода.
Я попросил Логачева показать на карте место свиданий с Фомой Филимоновичем. Оно оказалось в районе Ловлино, по прямой - километрах в десяти отсюда.
Но Криворученко не вернулся и к ночи. Все обеспокоились, хотя вслух и не высказывали опасений. Ужин прошел вяло, в молчании. И сразу после ужина все, кроме дежурившего Ветрова, залезли в землянку.
Погода стояла пасмурная, небо затянули тучи, дул порывистый ветер, тоскливо и неуемно шумел окрестный лес.
Лежа на нарах, не зажигая коптилки, ребята стали высказывать догадки и предположения о причинах задержки Семена.
- Возможно, Фома Филимонович сам пришел, - проговорил Логачев. - Может быть, какие-нибудь новости... Разговорились...
- Один раз было так, - осторожно вставила Таня, - что дед заночевал в лесу, а с ним остался и Семен.
- А помнишь, как Семен оступился и вывихнул ногу? - напомнил Березкин.
- Ну и что? - спросила Таня. - Что ты хочешь этим сказать?
- Я хочу сказать, что в дороге всякое может случиться, - ответил Березкин, встал и зажег коптилку.
Таня лежала в своем уголке, заложив руки за голову, и, щурясь, смотрела на мигающий огонек. Сережа Ветров заглянул в землянку, обвел всех взглядом и, посмотрев на наручные часы, исчез.
- Он, видно, вот-вот подойдет, - пробормотал Логачев.
Но время шло, а Семена не было. К сердцу подкрадывалась глухая, неосознанная тревога. Березкин встал, натянул на себя гимнастерку, надел сапоги и обратился ко мне:
- Я пойду встречу его, Кондратий Филиппович. Я всегда говорил, что в лес надо ходить вдвоем. Мало ли что может приключиться, а один в поле не воин. Я и сегодня хотел идти с Семеном, да он заупрямился.
- Я тоже пойду, - решительно поднимаясь, сказала Таня.
- Никуда ты не пойдешь! - сердито прикрикнул я. - Лежи и спи! Пойдут Березкин и Логачев. Поднимайтесь, товарищ Логачев!
- Есть!
Через минуту Логачев и Березкин вышли. Я оделся и последовал за ними. К нам подошел Ветров, светя горящей цигаркой.
Ознакомительная версия.
