Ознакомительная версия.
- Но собаки нет, - сказал Логачев.
- И это очень плохо, - заметил Березкин.
Да это было плохо. Раненая собака ушла, убедившись, что и человек, с которым она схватилась, и ее хозяева были мертвы. Она постарается добраться до дома и, конечно, приведет сюда людей.
Складывалась скверная обстановка...
Я сказал Логачеву и Ветрову:
- Несите Семена... А мы с Березкиным пройдем до зимовья. Да, кстати, проследим, куда поплелась собака. Потом мы вас догоним и сменим.
Логачев и Ветров подняли тяжелые носилки и отправились в печальный путь. Я и Березкин пошли дальше.
Я уже опасался за судьбу Фомы Филимоновича и за судьбу всего дела: не выследили ли старика и не пришли ли сюда солдаты с собакой по его следу?
- Немцы часто появлялись в этих местах? - спросил я.
- Да нет... - неуверенно ответил Березкин. - Во всяком случае, мы этого не замечали.
Тропинка сошла с просеки и повела нас в сторону, к зимовью.
- Далеко еще?
- Нет, шагов двести, - ответил Березкин и пояснил: - По договоренности с Фомой Филимоновичем мы всегда ожидали друг друга в течение часа. Если за это время один не являлся, то другой уходил. Возможно, что Фома Филимонович был здесь вчера и, не дождавшись Семена, ушел.
- Но Фома Филимонович должен оставить знаки?
- Да. И он всегда оставлял. Мы всегда знали, когда он придет в следующий раз.
- А время?
- Время у нас всегда было одно: полдень. Это удобно и нам и Фоме Филимоновичу: зимовье почти на полпути.
- Стоп! - прошептал я.
И мы замерли, выдвинув вперед автоматы. Овчарка...
Да, это была овчарка, но уже неопасная для нас, хотя поза, в которой она лежала, была естественной для отдыхающей собаки.
Живая, даже смертельно раненная овчарка при виде чужих людей ни за что не улежала бы на месте. А эта даже не шелохнулась. Она была мертва, и мы без опаски подошли к ней вплотную.
Овчарка лежала на брюхе, вытянув вперед лапы и уткнув между ними морду.
- И ее доконал Семен, - произнес Березкин. - Один против троих! Недалеко она ушла...
Овчарка была необычайно крупная, с мощной, широкой грудью, крепкой шеей, толстыми и сильными лапами. По ее спине проходила широкая черная полоса.
"Страшный зверь!" - подумал я и невольно поежился: моему взору представилась схватка Семена с этим свирепым псом. Конечно, она ушла последней, когда все люди были мертвы. Иначе она не бросила бы своих проводников. На собаке мы обнаружили несколько глубоких ножевых ран.
Пса надо было спрятать. Березкин отыскал в сторонке огромный муравейник. Мы разворошили его, уложили в него поглубже овчарку и забросали муравейник хвоей.
Через десять минут мы вышли к заброшенному зимовью, от которого уцелели лишь жалкие остатки - несколько врытых в землю и насквозь прогнивших столбов, торчавших из густого бурьяна.
Березкин принялся за осмотр деревьев, окружавших поляну, и через минуту окликнул меня.
- Вот видите? - Он показал мне зарубки на белой коре березы. - Значит, Фома Филимонович был здесь вчера и, не дождавшись Семена, ушел.
Я всмотрелся в зарубки.
- И Фома Филимонович придет сюда послезавтра, - продолжал Березкин.
- Почему именно послезавтра?
- А вот три надреза, видите?
Я кивнул.
Теперь оставалось лишь неясным, когда здесь был Кольчугин - до или после гибели Семена. Но на этот вопрос никто не мог ответить.
На обратном пути мы отволокли трупы гитлеровцев в чащу, тщательно убрали следы крови на тропинке, забрали оружие и поспешили вслед Логачеву и Ветрову.
39. ГЮБЕРТ СОБИРАЕТСЯ НА ОХОТУ
Горе замутило Танины глаза. Потух в них лучистый, чудесный блеск, и на смену ему пришло выражение безмерного горя. В Тане что-то сразу надломилось. И что меня пугало -она не плакала. Сухими, невидящими глазами она смотрела вдаль и бродила по лагерю, и все мы понимали, как тяжело дается ей это внешнее спокойствие. Никто не пытался утешать ее, так как каждый из нас нуждался в утешении. У Тани не было слов выразить свою боль, не находили слов и мы. Все, начиная с меня, самого старшего по возрасту, и кончая самым молодым - Сережей Ветровым, понимали, что обычные слова утешения здесь не нужны и бесполезны. Говорить пустые, ничего не значащие фразы мы не хотели. Бывают в жизни моменты, когда молчание лучше всего выражает чувство человека.
Почти всю ночь мы рыли могилу на том самом месте, где я не так давно очнулся после недельного беспамятства. У нас не было ни лопаты, ни кирки. Мы рыли могилу топором, ножами, немецким штыком, выгребая влажную землю руками.
Рано утром, с восходом солнца, при общем молчании мы бережно опустили тело Семена, обернутое в плащ-палатку. Потом долго стояли у открытой могилы.
"Прощай, дорогой человек!.. Прощай, боевой друг! - мысленно говорил я. - Я запомню день твоей смерти так же, как день смерти моей Танюшки. И я припомню его врагам".
Там, где положили Семена, вырос холмик. Небольшой свежий холмик, который мы обложили дерном.
А солнце уже поднималось. Оно пробилось сквозь густое сплетение ветвей и уронило на холмик яркий золотистый луч.
С нетерпением и тревогой ожидал я встречи с Фомой Филимоновичем. Одно то, что старик требовал досрочного свидания, уже само по себе вызывало беспокойство. И чего только я не передумал: над Фомой Филимоновичем нависла какая-нибудь угроза; Гюберт и Штейн разведали что-либо о Полюсе недоступности; Опытную станцию опять решили передвинуть на новое место...
Я терялся в догадках. Особенно тревожило сообщение Фомы Филимоновича о том, что Штейн приказал регулярно прочесывать лес. Нельзя было не сопоставить этого обстоятельства с гибелью Семена.
Я рассуждал так: Фома Филимонович, вероятно, попал под подозрение, и майор Штейн установил за ним слежку. Эта слежка привела солдат с овчаркой к месту свиданий старика с ребятами. Ведь ранее, до этого, никто из участников нашей группы не замечал, чтобы фашисты проникали в глубь леса так далеко. А тот факт, что мы обнаружили свежие зарубки Фомы Филимоновича на заброшенном зимовье, еще ни о чем не говорит. Эти знаки старик мог оставить до того, как произошла схватка Семена с солдатами и овчаркой, и до того, как он был схвачен сам. И возможно, что с овчаркой пришло не двое солдат, а больше - трое, четверо. Один из них занялся Фомой Филимоновичем, схватил его и повел в "осиное гнездо", а двое, с которыми столкнулся Семен, остались в засаде.
Но могло быть и так, что Фома Филимонович еще не схвачен, но с него не спускают глаз. Возможно, что немцы обнаружили место его свиданий с кем-то, для них еще неизвестным, и решили пока не трогать старика. Они видели, как Фома Филимонович делал зарубки, выждали, пока он ушел, а через некоторое время столкнулись с Семеном.
Одним словом, я приходил к очень неутешительному выводу, что свидание с Фомой Филимоновичем таит в себе опасность не только для него самого, но и для всего дела. Если старик уже арестован, он может появиться в лесу под дулом автомата, как приманка. А если он не арестован, еще не подозревает о своем провале и явится на свидание, все равно по пятам за ним будут идти люди Гюберта. И они, конечна, организуют засаду.
Я поделился своими опасениями с Логачевым и Березкиным. Разумеется, подобные же опасения волновали и их.
- Для меня одно ясно, - сказал Логачев. - Фома Филимонович ничего не знает о гибели Семена.
- Откуда у тебя такая уверенность? - спросил его Березкин.
- Сейчас скажу... Если бы он знал, то, бесспорно, оставил бы на березе сигнал тревоги и опасности. Он знает, как это делать.
- А если ему не дали этой возможности? - спросил Березкин.
- То есть?
- А так, не дали, и всё. Его сцапали, - сказал Березкин.
- Кто же мог сцапать? Солдаты к этому времени уже были покойниками,
- Это в том случае, если их было двое, - возразил Березкин. - А если четверо, пятеро?..
- Ерунда! Если их было больше, то они не оставили бы в лесу убитых.
- Хотел бы я посмотреть, - усмехнулся Березкин, - как двое или трое уцелевших потянули бы на себе двоих убитых. Не так это легко. Мы вчетвером несли Семена и потратили на это одиннадцать часов...
- Ну хорошо, допустим, ты прав. Дальше?
- Дальше? - спросил Березкин. - Я считаю так... За трупами они могут приехать на подводе. Наконец, они, может, умышленно не трогают убитых, чтобы создать видимость того, что никому не известно о происшествии.
- Да... - задумчиво произнес Логачев. - Все это очень сложно и непонятно. Можно предполагать что угодно...
Я внимательно слушал спор Логачева и Березкина, слушал и размышлял по-своему. Я скорее склонялся к точке зрения Логачева. Мне, как и ему, думалось или, может быть, только хотелось думать, что Фома Филимонович не знает о гибели Семена.
Мы не могли отказаться от встречи с Фомой Филимоновичем, независимо от того, что таила эта встреча.
К долгожданному дню встречи, от результатов которой зависело почти всё, мы обстоятельно продумали план действий.
Ознакомительная версия.
