в лица посторонних людей.
– Не двигайся.
За спиной тот же голос. Что-то уткнулось ей в спину, похожее на пистолет. И никто ничего не заметил.
– Веди себя хорошо, мы же не хотим шума, правда? – говорил тот же мерзавец. – Противоядие у меня, – он говорил совершенно спокойно, – а без него ты умрёшь. Повернись медленно и возьми меня под руку. Ты же уже чувствуешь, как немеют ноги, как до них не доходит кровь? Это только начало. Ещё через час ты не будешь чувствовать рук, мышцы по всему телу оцепенеют, а когда дойдёт и до лёгких, ты не сможешь дышать. Ты же не хочешь погибнуть? Не для того ты всё провернула.
Полянский дёрнул её за локоть, достаточно сильно, чтобы она поняла, но не достаточно грубо, чтобы что-то поняли все остальные.
Все пассажиры так и стояли, занимаясь своими делами.
– Поворачивайся, – сказал он ей скрипучим полушёпотом, и от этого голоса у неё зазвенело в ушах.
Хосефа медленно повернулась.
– Хорошо, а теперь пойдём вон туда.
Через два ряда от них были стулья, на которых никто не сидел.
– Покажешь мне, что у тебя там в сумке. Это за ней ты так бежала?
Хосефа волочила ноги по полу, будто не свои, а чужие, будто и тело её становилось чужим.
– Ты могла бы идти ровней?
Нет, она не могла, ей хотелось только упасть, она посмотрела наверх и увидела небо, небо на потолке… Или это была картина? Точно, картина из небольших разноцветных осколков.
Они дошли до тех стульев, он снял с её плеча сумку, так обходительно, что никто и не понял, что он держит её на прицеле.
Полянский открыл замок. Одежда, свёрнутые купюры, помятые, перевязанные резинкой – видно, что их не сняли, а копили какое-то время. Он прошёлся по всем карманам.
– Где часы? – посмотрел он на неё.
– У меня нет никаких часов, – еле вымолвила Хосефа.
Он притянул её ближе.
– Значит, ты знаешь, где они есть! Говори, что тебе удалось узнать, перед тем как ты его заколола.
Хосефа молчала.
– Что ты узнала, говори!
Она смотрела на него не моргая, из глаз её хлынули слезы, а губы нервно дрожали, выводя слоги в слова.
– Что он извращенец, – шептала она, – что в нём есть зло, много зла, которое надо убить, и теперь зло есть и во мне…
– Подожди. – Полянский тёр раскрасневшийся лоб. – Мне нужны часы, понимаешь? Часы!
– Он приходил ко мне каждый вторник и каждый четверг, – продолжала Хосефа.
– К тебе? Куда?
– В комнату для прислуги. И ещё по выходным, когда его жены не было дома. Он отводил меня в свою спальню… А если дома была жена, он уезжал в командировку и брал меня с собой. У него везде было по служебной квартире. И в каждой квартире был ад.
Полянского как кипятком обдало. Она не знает ничего о часах. Он потратил весь день впустую, она не знает вообще…
Он вдруг вздрогнул и обернулся – выстрелы и голоса с восточным акцентом разнеслись по всему вокзалу.
* * *
Хосефа открыла глаза, в голове всё гудело.
Она слышит прерывистый плач и еле заметный стон. Она слышит шаги, кто-то подходит к ней сзади. Где она? На чём-то холодном, что пахнет бетоном и пылью. Она на полу вокзала, кто-то подходит к ней.
Кроссовки, штаны с боковыми карманами…
– Я сказал не спать! – слышит она над собой. – Поднялась и сядь ровно!
Она не может подняться, она не может сидеть.
– Я сказал сядь! – кричит голос с акцентом.
Её хватают за волосы, приподнимают и резко бросают об пол, она ударяется о мрамор.
– Если хоть ещё кто-то не будет выполнять наши приказы…
Хосефа не видит почти ничего, только слышит ужасный голос, её опять хватают за волосы и тянут к себе.
– Если хоть кто-то не будет делать то, что я говорю!
Резкий крик пробуждает Хосефу.
Это её же крик. Ей порезали плечо, но она почти не чувствует боли, она почти лишилась всех чувств.
Она закрывает глаза.
Её кидают на пол, шаги уходят, она слышит толпу, шаги отдаляются к ним.
– Простите меня, – слышит она голос мужчины, что сегодня похитил её, – я не могу дотянуться до своего дипломата. Они забрали все наши вещи и сбросили их в одну кучу. Противоядие там.
– Кто вы? – Хосефа пытается разомкнуть глаза, но у неё ничего не выходит.
– Меня зовут Михаэль, – говорит он, – это я вколол вам яд. Мы сейчас на вокзале, здание захватили террористы. Полиция уже едет. Всё будет хорошо.
Он берет её за плечи и кладёт её гудящую голову себе на колени. Как же здесь холодно, на этом полу.
– Нас убьют, – шепчет она, но её губы беззвучны.
Она засыпает опять, только ловя напоследок звук выстрела и чей-то прерванный крик. Крик чьей-то прерванной жизни.
– Всё хорошо, – шептал Хорхе на ухо малышке, закрывая другое ладонью.
Звуки выстрелов разнеслись по всему вокзалу, шум и плач, отлетавший от стен, не пощадил даже его стальных нервов. Террористы, обмотанные взрывчаткой и проводами, ходили по кругу, подходя к каждому, кто сидел на полу. Дуло, приставленное к виску человека, вызывало истерику, истеричный плач разлетался волною от одного к другому, от другого по всей толпе, и вот уже весь вокзал завывал заунывно и страшно. И вой этот пугал ещё больше, чем отморозки, угрожавшие всем.
Хорхе обвёл взглядом людей – среди живых лежали убитые. Каждый раз он закрывал малышке глаза, когда в кого-то стреляли.
Около двух часов назад, когда начался этот кошмар, один из ублюдков нацелил автомат и на него, уткнул его прямо в лоб. Лишь бы она не кричала, думал тогда напуганный Хорхе. Только молчи. Напрасно он того опасался. Дебора посмотрела на автомат и опять улыбнулась, нет, не ему, террористу. Чудо-ребёнок, подумал Хорхе, ангел, которого он притащил в этот ад. Хорхе думал о многом, сидя на этом холодном полу, о том, что везде ей было бы лучше, чем рядом с ним, о том, что он старый дурак и эгоист. Он не сдержал обещание, он не спас её, он никогда её не спасёт.
– Заткнитесь все! – кричал один бородатый, обмотанный проводами. – Не нойте, вашу мать! – Он выстрелил в воздух. Люди затихли. Там за витражными окнами раздался возглас сирен, и полицейские рупоры:
– Отпустите людей!
Ещё одна автоматная очередь. Визг и мертвецкая тишина. Людей обуял дикий ужас, никто не мог даже кричать.
– Какие ваши условия?
Террористы стреляют
