В отличие от предыдущих пассажиров частного самолета Ойунского, Куролепов проспал всего полтора часа, после чего в полной мере насладился всеми преимуществами гостя этого борта: прекрасной выпивкой, закусочкой в виде свежайшей икорки, тающего во рту балычка и оранжевого в своей подлинности домашнего маслица, заботливо намазанного на пышные, тоже домашней выпечки, булочки. Пил Иван Куролепов много, ничуть не заботясь о последствиях, смешивал первоклассное виски с не менее первоклассным бренди, используя в качестве «запивки» нежное и тонкое вино…. Способность пьянеть он потерял начисто еще после первой чеченской, и в напитках Куролепова привлекали исключительно их вкусовые качества, причем вкус у него был весьма своеобразный.
Ощутив наконец сытость, Куролепов извлек из недр своей куртки помятую пачку дешевой «Примы», к которой пристрастился в Афгане, закурил и, дождавшись, когда заберут поеуду и он останется в салоне в одиночестве, крепко задумался.
Юрий Березин, побаивающийся своего напрочь отмороженного начальника охраны, считающий при этом Ивана таким же безмозглым, как все остальные бандюки (себя он к разряду бандитов, разумеется, не причислял), был бы крайне удивлен, если б кто-нибудь сказал ему, что на самом деле Иван Куролепов обладает умом предусмотрительным, а интуицией почти звериной и мыслительный процесс для него дело куда более привычное, чем для самого Березина-младшего.
Из Афгана Иван Куролепов ухитрился вернуться без единого ранения, хотя рядом с ним народу полегло немерено. Однако раны все же были и у него, правда невидимые. Неизвестно, что именно дало толчок его и без того суховатой душе, какая капля переполнила чашу, после чего «количество перешло в качество», но с войны Куролепов вернулся настоящим человеконенавистником.
Ненависть эта касалась, как ни странно, не врагов, коих он положил собственноручно не менее сотни, включая и тех женщин и детей, который попались под его автомат во время налетов на селения. К врагам он был абсолютно равнодушен: враги — они на то и враги, чтобы их убивать. Основную часть своей ненависти он сосредоточил на государстве, развязавшем позорную войну, и, что неудивительно, на «тыловых крысах». Под данное определение попадали, по сути, все, кто в то время, как Иван Куролепов воевал, вели мирную и беспечную жизнь, порой и вовсе не помня о том, что происходит там — в неведомом Афгане. Вот чего он не мог им простить! И, возглавив бандитский «спецназ» фирмы «Kropotin — Katz Diamonds», лично руководя всеми мокрыми операциями Березиных, Куролепов получал почти физическое удовольствие, расстреливая как соперников его хозяев по бизнесу, осмелившихся воспротивиться захвату собственности, так и вполне мирных, случайно попадавшихся под дуло его «калаша» людей. Ах, как же он их всех ненавидел!
Но, в отличие от остальных членов своей команды, которую Куролепов подбирал лично, разума он при этом не терял и не мечтал, как этот сопливый идиот Юрка Береза, о захвате криминальной власти в благословенной столице: собственная шкура ему была дороже. Прямо скажем, настолько дорога, что свое будущее Иван Куролепов продумал до мелочей. Появление в Москве молодой и безбашенной ОПГ Пискунова насторожило Ивана — так же как и остальных авторитетов. Но лишь одного-единственного из всех заставило ускорить обеспечение собственного будущего.
Если бы Юрий Валерьевич Березин надумал удостоить своим посещением квартиру начальника охраны, он был бы поражен видом этого убогого жилища. Однокомнатную хрущевку на южной окраине столицы, панельные стены которой даже не удосужились оклеить новыми обоями, после того как оттуда были вышвырнуты на улицу прежние хозяева-алкаши, «украшала» всего лишь хлипкая раскладушка с несвежей, никогда не застилавшейся постелью и два расшатанных стула. Не лучше выглядела и кухня с загаженной плитой, на которой никогда ничего не готовили, кривоногим столиком кустарного производства и несколькими табуретами.
Хозяин с глубоким презрением относился к представительницам прекрасного пола, предпочитая продажную любовь любым другим вариантам, и пресловутой «женской руки» в его норе даже близко не бывало. У Куролепова имелись совсем другие интересы.
Прямо с аэродрома, не дав себе труда распрощаться с летчиками, Иван, поймав машину, рванул домой. Еще в самолете он тщательно обдумал сложившуюся ситуацию, и она ему крепко не понравилась, а своей интуиции Куролепов привык доверять без каких бы то ни было сомнений. Его шкура, натренированная в военных перипетиях, ощущала опасность раньше, чем невидимый враг взводил курок. В данный момент Куролепову было решительно наплевать, от кого именно исходит опасность: от пискуновцев, от ментов или, чего доброго, от самого генерала. Главное — он ее чуял. А следовательно, необходимость позаботиться о себе налицо.
Отперев металлическую дверь своей хрущевки — единственное новшество и единственная трата, которую он позволил себе, въехав сюда, — Куролепов сразу прошел на кухню, выдвинул ящик стола, в котором обычно хозяйки хранят ложки-вилки, и достал расписание авиарейсов всех аэродромов столицы, которое им систематически и прилежно обновлялось. Изучив то, что его интересовало, Куролепов поглядел на часы и придвинул к себе неопределенного цвета дисковый телефонный аппарат, трубка которого была перемотана грязной изолентой.
До справочной он, как ни странно, дозвонился быстро, так же быстро узнал все, что ему было нужно. После этого начальник березинского «спецназа» торопливо прошел в ванную и, достав спрятанную под ней отвертку, ловко свинтил вентиляционную решетку. Тайник был незатейливый, но и предположить наличие хоть какого-нибудь тайника в этой развалюхе никакой вор, если б таковой объявился, был не в состоянии. Аккуратный сверточек, замотанный в пластиковый пакет, содержал в себе помимо не слишком толстой пачки долларов и чуть более толстой — пятисотрублевых купюр — зарубежный и российский паспорта на имя Ивана Григорьевича Полянова и несколько банковских карточек, испещренных латынью. В зарубежном паспорте на нужной странице красовалась шенгенская мультивиза — уже не менее года назад проставленная туда предусмотрительным Куролеповым.
Сняв со стены единственный висевший на ней костюм, он начал переодеваться. Спустя тридцать минут, без сожаления захлопнув за собой в последний раз в жизни увесистую металлическую дверь, новоиспеченный гражданин Поляков Иван Григорьевич уже голосовал на ближайшей к убогой хрущевке улице. Чисто выбритый, подтянутый, в темно-сером, под цвет глаз, костюме из дорогого бутика и приглушенного голубого цвета рубашке, с мягкой черной барсеткой, висевшей на левой руке, этот господин, вопреки отсутствию какого бы то ни было специального грима, мало напоминал теперь хамоватого отмороженного начальника березинской охраны с идиотской фамилией Куролепов. Во всем его облике чувствовалась хорошая армейская выправка, в серых, слегка прищуренных глазах светились ум и ирония.
Таксист, весьма кстати вынырнувший из-за ближайшего угла и пребывавший в весьма поганом расположении духа, поскольку пассажиры в сторону центра на этой нищей окраине ему вряд ли светили, был приятно удивлен, обнаружив ухоженного господина, нетерпеливо голосовавшего неподалеку от автобусной остановки. И уж вовсе раздухарился, услышав от того: «В Шереметьево, и побыстрее!» — и назвав такую сумму, что даже сам испытал неловкость. Но приятный во всех отношениях пассажир и не подумал торговаться, небрежно кивнув и открыв заднюю дверцу машины. По сравнению стой суммой, которая медленно, но верно накапливалась, постепенно округляясь и обрастая ноликами все эти годы, цифра, названная таксистом, выглядела каплей в море. Впрочем, и запросы у Ивана Григорьевича Полякова безумными не были. В свое время он просчитал и рассчитал все заранее. Жизнь буржуа средней руки в облюбованной им стране его вполне удовлетворяла, тем более если учесть наличие небольшого, но опрятного домика на берегу всем известного залива не слишком жаркого моря.
Новоиспеченный гражданин Иван Григорьевич Полянов расслабленно откинулся на спинку сиденья и усмехнулся: он вдруг вспомнил, что не далее как вчера ему стукнуло сорок семь лет. Возраст, вполне подходящий для того, чтобы удалиться от дел. Особенно если дела эти «горячеют» прямо на глазах и вот-вот подпалят твою, может, и не самую красивую, зато единственную шкуру.
Березин поднял наконец голову, завершив свой более чем краткий рассказ, каждое слово которого из него приходилось тянуть клещами, и посмотрел на отца. В глазах Березина-младшего было столько боли, муки и отчаяния, что сердце генерала на мгновение дрогнуло, поддавшись жалости к единственному чаду. Кто ж знал, что грубиян Юрка, с виду настоящий мужик-богатырь, способен так раскиснуть? Видимо, и впрямь любил свою курицу мамашу. На этом месте Валерий Андреевич ощутил что-то похожее на ревность: «Небось меня бы этот щенок так не оплакивал! Впрочем, мне и думать-то об этом рано».
