Здесь, в темноте - Алексис Солоски

детям – Марку, второкурснику колледжа, и Кэсс, выпускнице средней школы. Чего бы я хотела в их возрасте? Наркотики получше? Уединения? Не могу дать им чего-то из вышеперечисленного, поэтому принесла шоколад.

Роджер вкладывает мне в руки коктейль, включает диск с клезмерской музыкой и идет звать детей: входит Марк, сжимая в руке свой iPhone, который пищит через нерегулярные промежутки времени. Кэсс, вся в черном, за исключением полосатых чулок, отказывается поднять свою выкрашенную в розовый цвет голову от сборника эссе Симоны де Бовуар.

– Вивиан, – говорит Роджер, – спроси Кэсс о школе.

Благодаря напитку я соглашаюсь:

– Как дела в школе?

Кэсс закатывает свои сильно подведенные глаза.

– Эм… нормально. Уже подала заявления в колледжи, так что, в принципе, могу просто сидеть и ждать.

– Она собирается в Колумбийский! – восклицает Роджер.

– Не собираюсь. Папа заставил меня подать заявление заранее. Но я лучше подожду, пока меня не примут в какое-нибудь приличное место очень далеко отсюда. Я с легкостью сдала экзамены, так что обязательно примут.

– Что ж, – говорит Роджер, – посмотрим, заплачу́ ли я за это.

– Папа, мы можем не делать этого сейчас? Не перед гостями? Марк в Корнелльском, и ты, очевидно, платишь за него.

– Вивиан не гостья. Она мой самый ценный сотрудник. И Марк не моя дочь. У него больше перспектив.

– Это правда, – говорит Марк. Его телефон пищит в знак согласия.

И люди еще удивляются, почему у меня в закладках операция по перевязке маточных труб.

Прежде чем меня охватывает семейное блаженство, Шерил объявляет, что обед готов, и мы направляемся к столу. Роджер наливает мне бокал чего-то изысканного и красного, и к тому времени, как я его допиваю, я уже не так отчетливо осознаю свой голос, каждый жест, те огромные усилия, которые требуются, чтобы вести себя как нормальный и приятный человек. Гусь плотный и маслянистый. Такое я не переварю, но я проглатываю немного зеленой фасоли, хлеба и половинку батата. Я обнаруживаю, что до тех пор, пока я добиваюсь некоторого прогресса со своей тарелкой и киваю, когда это уместно, семья Роджера в конце концов забывает обо мне, занявшись старыми обидами. Если у меня затуманятся глаза, я даже смогу притвориться, что нахожусь в безопасности в темноте театра и смотрю очередную неблагополучную семейную драму, хотя в этой драме настоящая еда и дружелюбие выше среднего.

Поиграв с порцией сливового пирога, я позволила Роджеру порадовать меня еще одним бокалом бургундского. Мы все возвращаемся на диван. Сейчас меня шатает, но я делаю вид, будто это шаркающий танец. Шерил выключает клезмерскую и ставит запись «Мессии», отчего в гостиной как будто становится намного теснее. На скрипучих коленях Роджер опускается на пол и достает из-под елки несколько подарков.

– Мы открыли большую часть утром, – извиняющимся тоном говорит он. – У меня, возможно, теперь носков хватит на сто лет вперед. Но у нас есть пара вещей для тебя.

– Роджер, пожалуйста, я не…

– Да ладно тебе. Конечно, ты хочешь. Каждый должен иметь возможность открыть подарок на Рождество или Хануку. Но не на Кванзу. Это ненастоящий праздник.

– Папа! – восклицает Кэсс. – Это расизм!

Он поднимает бутылку джеймсона.

– Дети, посмотрите, что принесла Вивиан. Подарок – и он предназначен не для моих ног. Вивиан, ты слишком добра ко мне.

Не думаю, что я когда-либо была слишком добра к кому-либо.

– Если ты не хочешь носки, – говорит Шерил, появляясь из кухни с тарелкой имбирных пряников в виде человечков, – тебе не следует всегда просить их. Вот, Вивиан, пожалуйста, ты почти ничего не ела, возьми печенье.

Я беру человечка с подноса и откусываю ему голову. Роджер протягивает руку к остальным подаркам, которые я принесла. Шерил воркует за чаем, в то время как Марк за раз проглатывает плитку шоколада ручной работы точно так же, как змея могла бы проглотить мышь. Кэсс передает свою шоколадку брату.

– Шоколад, пожалуй, одна из самых эксплуататорских отраслей в мире, – говорит она.

– С этим все нормально, – возражаю я.

– Все равно раздражает, – не унимается она.

– Вот, – говорит Шерил, протягивая мне подарок. – Твоя очередь, Вивиан.

Я разрываю бумагу, неуклюже открываю коробку и вытаскиваю комковатый синий шарф, от прикосновения к которому у меня чешутся руки.

– Тебе нравится? Сама вязала. Я научилась вязать. Это словно медитация для моих рук.

– Мы все получили по шарфу. – Роджер приподнимает бровь. – Разве не здорово?

Я завязываю шарф на шее.

– М-м-м-м… Тепло. – Колючесть шерсти угрожает затруднить мое дыхание. – Даже слишком тепло. Надену его на улице.

– А это от меня, – говорит Роджер.

Под упаковкой обнаруживается увесистый том. Curtains Кеннета Тайнана. Великолепный сборник театральной критики, написанный одним из многочисленных ужасных мужчин театральной критики.

– Знаешь, какой девиз висел у него над столом? – спрашивает Роджер. Я знаю. Но качаю головой, позволяя ему сказать это. – Разжигать страсти, подстрекать и терзать, поднимать вихри.

– Восхитительно, – говорю я Роджеру, по максимуму используя свою легкую невменяемость. – Чудесно. Спасибо.

– Посмотри его рецензию на Вивьен Ли в «Цезаре и Клеопатре».

– Та, где он называет ее «дерзкой, хитрой и подлежащей порке»? – Я бормочу еще что-то, но он, кажется, не замечает.

– Гениально, не так ли? – Он выгибает бровь. – Всегда напоминает мне о тебе.

– Папа! – восклицает Кэсс.

– Ну, кто хочет еще печенья? – встревает Шерил.

* * *

Я ускользаю так быстро, как только могу, отступая от неизбежного веселья в мокрый снег и автобусную гарь. Когда я приближаюсь к метро, жужжание оповещает меня, что Дестайн снова прислал сообщение. Сегодня он на дежурстве, но его смена заканчивается рано, и он хочет увидеть меня. Интересно, как он объяснит это своей жене? В знак доброй воли по отношению к мужчинам я приглашаю его зайти.

Дома я раздвигаю шторы, и тут раздается звонок. Дестайн, пахнущий холодом и виски, стоит у моей двери. Я достаю водку из морозилки и пару стаканов из-под раковины. Он ложится рядом со мной на кровать, и когда его рука скользит вверх по моему бедру, его пальцы ощущаются как лед. Я дрожу. Он улыбается.

– Как прошли твои каникулы, мисс Пэрри? – спрашивает он.

– Маленький мальчик-калека объяснил мне истинное значение Рождества. Так что в целом довольно мило. А твои?

– Медленно. Несколько бытовух и сообщения о каком-то парне, переодетом в эльфа, заигрывающем с детьми возле парка Ист-Ривер, но это работа для патрульных, так что в основном я сидел без дела. Приходили какие-то ребята из дорожной полиции, принесли эгг-ног.

– Никаких визитов от призраков Комиссии по рассмотрению жалоб прошлого? – Я встала, чтобы снять колготки.

Он хватает меня за запястье