– Не предупреждал? – Она корчит гримасу. – Извините. Ему стоило бы это сделать. В идеале нам с вами надо было встретиться еще в Манчестере, но… В общем, события развивались слишком быстро. – Лоис расстегивает пальто и улыбается. – Наверное, лучше всего начать с того, зачем я здесь.
Брайан кивает.
– Я участвую в расследовании, – говорит она, – но моя роль в основном сводится к тому, чтобы наладить неформальное общение между вами и полицией. Сгладить углы по возможности. Держать вас в курсе событий, беседовать с прессой от вашего имени, объяснять, что будет происходить дальше с этой минуты и до суда, и прочее в этом роде. В общем, все, что угодно. Все, чем могу помочь.
– Когда Эми пропала, из ваших никто не приходил, – бросаю я.
Чувствую некоторую враждебность, сама не понимаю почему. Может, ее прислали, чтобы наблюдать за нами?
– Да, – кивает женщина. – Видите ли, тогда этой должности еще не существовало. Ее ввели после расследования убийства Стивена Лоуренса. Помните? Ужасное дело. Единственное, что было хорошего, – после этого и появились сотрудники по работе с семьями потерпевших. Уверена, вы сами увидите, что это бывает полезно, когда…
Ее прерывает звонок моего мобильного.
– Бет? Слышишь? – Это Джилл.
– Еле-еле, – отвечаю я, затыкая пальцем другое ухо, чтобы лучше слышать. – Связь ужасная. Можешь перезвонить?
– Разницы никакой, – говорит подруга. – Тут всегда так. Я только что услышала новости по радио и позвонила сказать, что думаю о тебе. И о Брайане. Это все ужасно! Мне так жаль, что я далеко и не могу помочь. Не нравится мне, что вы там одни.
– А мы не одни. Из полиции прислали… ну, вроде посредника.
– А, Лоис! Я с ней уже говорила. Кажется, она очень милая. Вряд ли я смогла ей сообщить что-то полезное… но она, кажется, была рада, что я позвонила.
– Ты ей звонила? – в недоумении переспрашиваю я.
– Я звонила в манчестерскую полицию. Ты же сказала, что они, возможно, захотят со мной побеседовать, а я понимала, что до меня будет нелегко дозвониться, вот и позвонила сама, как только сигнал появился. Ненадолго, конечно, но успела сказать все, что хотела.
– Понятно.
В трубке начинает трещать. Я верчусь в кресле, стараюсь поймать сигнал.
– Похоже, везение кончается, – говорит Джилл. – Если захочешь поговорить, шли эсэмэски, я поищу нормальный телефон. Приеду, как только смогу. Не пропадай.
– Ладно, – отвечаю я. – Надеюсь, твоей сестре лу…
Телефон смолкает – связь оборвалась.
Лоис прищелкивает языком:
– Когда я говорила с миссис Редферн, было то же самое. С ума сойти, сколько до сих пор мест, куда мобильная связь не доходит! Но побеседовать с ней было полезно. Она назвала еще нескольких людей, с которыми нам надо бы пообщаться.
– Например? – спрашивает Брайан.
– С некоторыми учителями из школы Эми. С некоторыми знакомыми миссис Редферн из местной общины. Мы с ними еще не связывались, но это впереди. Люди сами хотят помочь. – Она откашливается. – И я тоже, миссис Арчер. Знаю, вы рассержены и расстроены, но помните: я на вашей стороне.
Мы обмениваемся улыбками. У нее улыбка сочувствующая, у меня настороженная.
– Итак, – говорю я, – что дальше?
– Будем готовить дело. Тщательно. Давить на Палмера. Неустанно. И ждать. Терпеливо. Вероятно, пройдет какое-то время, прежде чем дело передадут в суд. Но оно того стоит. Результат будет.
Однако Бог рассудил иначе. Решил наказать меня еще раз. Через три недели после ареста Бишопа и Палмера Бог принял обличие приговоренного к пожизненному заключению арестанта и, умело сработав ножом, забрал Палмера к себе. Навсегда отнял у меня тело Эми, даровал Палмеру вечный покой на небесах, а меня осудил на вечные муки.
Лоис и Хардинг не могут смотреть мне в глаза.
– Его должны были изолировать! – всхлипываю я. – Чтобы ему ничего не угрожало!
– Так и было. – Хардинг качает головой. – Но нельзя же было держать его в камере двадцать четыре часа в сутки. А у тюремных охранников глаз на затылке нет. Не могу выразить, как мы сожалеем, миссис Арчер. Тюремное начальство проводит проверку.
Я падаю на диван, всхлипываю, закрыв лицо руками. Брайан сидит рядом. Его рука, обнимающая меня за плечи, не приносит утешения. Вместо тела моей дочери – в лучшем случае бюрократическая проверка, в результате которой выяснится, что никто не виноват, и все забудут об этом.
– Эта сволочь легко отделалась, – говорю я. – Его-то похоронят по-человечески. Где же справедливость? Это нечестно. Чем я заслужила такую кару? Неужели я мало страдала?
Лоис втискивается на диван рядом со мной. От нее пахнет кофе и сигаретами.
– Обещаю, мы сделаем все возможное, чтобы помочь вам пережить это. Мы не отступимся так легко и не бросим вас. Организуем для вас сеансы психотерапии – столько, сколько понадобится. У нас есть очень хорошие специалисты.
– Уже проходила. – Я стискиваю кулаки. – Не помогает. Ничего не помогает.
Брайан встает:
– Думаю, вам лучше пока оставить нас вдвоем.
Слышу, Лоис в прихожей говорит ему, что, если мы передумаем, стоит только позвонить.
– И еще одно, – добавляет она. – Родители Даны хотят встретиться. Когда вы будете готовы.
– Не знаю, – отвечает Брайан. – Посмотрим.
Дверь открывается навстречу вопросам журналистов и вспышкам фотоаппаратов, затем закрывается, и снова тишина. Брайан покашливает и возвращается в гостиную.
– Не хочу видеть родителей Даны, – говорю я, когда он садится рядом.
– Они тоже потеряли дочь.
– Знаю. Понимаю, если мы встретимся и поговорим, это может помочь – всем. Только не сейчас. Я пока не могу взвалить на себя еще и их горе в придачу к своему.
– А твои родные? – спрашивает Брайан. – Они начнут звонить, когда услышат новости.
– Может быть. Мама, во всяком случае. И пожалуй, кто-то из так называемых подруг. – Я не могу сдержать злобную усмешку. – Я не хочу сейчас иметь с ними дело. Если кто-нибудь позвонит или приедет…
– Как хочешь, – кивает Брайан.
Несколько дней мы слоняемся по дому, почти не разговаривая друг с другом. Я провожу большую часть времени в комнате Эми, спиной к зеркалу, чтобы отгородиться от воспоминаний, которые могут там отразиться. Пятна краски, оставшиеся от моих экспериментов с цветами, похожи теперь на могильные камни.
Брайан предлагает перекрасить комнату, но я говорю ему, чтобы не вмешивался.
– Ты в прошлый раз избавился от всего, что напоминало о ней. Больше тебе тут делать нечего.
– Я скорее о том, чтобы избавиться от всего, что напоминает об Эсме и Либби. – Он указывает на стены.
– Они здесь. – Я стучу пальцем по виску. – И от них теперь никуда не деться. Они все у меня отняли. Господи… Багпусса и того больше нет.
Я оставила его в квартире Либби, когда в спешке собирала вещи. Можно было бы попросить Лоис, она бы привезла, но я не хочу больше его видеть. Он осквернен лицемерными поцелуями Эсме. Он очередная личина Серого Волка.
Брайан внизу говорит по телефону с Фионой. Я закрываю дверь, но успеваю ухватить обрывки фраз.
– Бет отдыхает… Я тоже соскучился… Скоро буду дома… Скажи девочкам, что я люблю их.
Я говорю, что ему лучше вернуться к семье, но он отвечает, что не может, пока не уверен, что со мной все будет в порядке.
– Тогда ты никогда не уйдешь, – откровенно признаюсь я. – Уж лучше исчезни сейчас.
– Не хочу бросать тебя одну. Может, поживешь немного у родителей?
– Может быть, потом.
Сейчас я хочу быть здесь. Снова остаться одной со своими воспоминаниями, что живут в этом доме. Со своим раскаянием. Может быть, я уеду отсюда. Вероятно, возле дома и правда появится знак «Продается», как Иан обещал.
– Твои родители могли бы приехать сюда, – говорит Брайан.
Мама будет переживать и суетиться, без конца кипятить чайник, натирать полы, пылесосить и готовить. Отец – сидеть в кресле и стоически молчать, морщиться от моих слез и все еще сомневаться в моей невиновности.
Брайан уже собирается им звонить, но тут мне на выручку приходит Джилл.
– Сестра поправляется, – сообщает она по телефону, – а в больнице навели наконец порядок и выделили ей сиделку. Завтра я возвращаюсь.
Брайан не оставляет меня до ее приезда.
– Очень мило, что ты приехала, Джилл, – говорит он, открывая дверь.
– Жаль только, что раньше не смогла. Где Бет?
Я приподнимаюсь на диване навстречу им. Вид у Джилл бледный и усталый, но она находит в себе силы улыбнуться.
– Не вставай, Бет.
Подруга садится рядом – и я падаю ей на руки. Ее объятия будто крепость, надежная, неприступная. Так спокойно я себя не чувствовала уже много недель.
