Должна сказать, что вечер удался исключительно благодаря Ричарду Уокеру. Он травил байки о тех временах, когда двадцатилетним юнцом работал в «Сотбис», и рассказывал о престарелом любителе искусства из Лондона, на которого собирался работать.
— Он чудесный старикан, — говорил Ричард, — и едва ли можно было выбрать лучший момент для переезда. Срок аренды галереи истекает, да я еще и премию получил за то, что освободил помещение. Квартирой занимается агент, и на нее уже есть несколько желающих.
Поначалу мы избегали упоминать о Питере, но за ужином невозможно стало дольше обходить молчанием то обстоятельство, что мы все ужинаем в его доме, пока он там сидит в тюремной камере.
— Мне удалось порадовать его хорошей новостью, — сообщила я. — Я рассказала ему, что у нас будет ребенок.
— Так я и знала! — торжествующе заявила Элейн. — Только пару часов назад я говорила Ричарду, что собираюсь спросить тебя… в общем, я об этом подозревала.
Элейн с Ричардом по очереди обняли меня, крепко и с виду искренне.
Оставался последний гость, Винсент Слейтер. Я взглянула ему в глаза, и в них промелькнуло выражение, испугавшее меня. Я не сумела истолковать его, но на миг перед глазами у меня промелькнул образ первой, тоже беременной жены Питера на дне бассейна.
К девяти часам мы переместились в библиотеку пить кофе. Темы для разговора к тому времени уже иссякли, и беседа стала натянуто любезной. В комнате остро ощущалась атмосфера враждебности, и я даже пожалела, что впустила этих людей в любимый уголок Питера. Все трое с явным презрением относились к Гэри Барру. Я знала, что Элейн подозревает его в похищении сорочки. Греко подтвердил, что Барр признался в краже, и мы знали, что Винсент нашел сорочку и забрал ее себе.
Я не была уверена, заметил ли кто-нибудь из них, включая Барра, копию страницы из журнала «Пипл», лежащую на столе. Я положила листок так, что не увидеть его было трудно. Что в нем могло быть важного, я так и не поняла, но если бы он вызвал у кого-нибудь из моих гостей какую-то реакцию, возможно, это дало бы мне зацепку.
В половине десятого все поднялись, чтобы уходить. К тому времени напряжение вечера уже начало сказываться на мне. Если кто-то из этих мужчин и был тем самым, которому Сьюзен Олторп пыталась угрожать в часовне столько лет назад, вывести его на чистую воду сегодня мне все равно не удалось бы.
На несколько минут все задержались у входной двери; мы с Винсентом пожелали Ричарду удачи в Лондоне. Он пообещал мне, что постарается прилететь на суд, чтобы оказать Питеру моральную поддержку.
— Я люблю этого парня, Кей, — произнес Ричард. — Всегда любил. И знаю, что он любит тебя.
Очень давно Мэгги как-то раз сказала, что можно любить человека и не любить какие-то его черты. «Его преосвященство Фултон Шин был блестящим оратором и лет пятьдесят назад вел программу на телевидении, — пустилась она в воспоминания. — Как-то раз он высказал одну мысль, которая произвела на меня огромное впечатление. Он сказал: „Я ненавижу коммунизм, но люблю коммунистов“».
Мне кажется, это очень хорошо описывало отношение Питера к Ричарду. Он любил человека и презирал его слабость.
Проводив Элейн, Ричарда и Винсента, я вернулась в кухню. Барры уже собирались уходить.
— Все чашки я вымыла и убрала, миссис Кэррингтон, — сообщила Джейн.
— Миссис Кэррингтон, если ночью вам вдруг что-то понадобится, через минуту мы будем у вас, — сказал Гэри Барр.
Я никак не отреагировала на его высказывание, зато сказала, что, по-моему, ужин всем очень понравился. Потом пожелала обоим спокойной ночи, и они вышли через кухонную дверь, а я тут же заперла ее на два оборота.
У меня вошло в привычку каждый вечер перед сном сидеть в библиотеке. Это как будто приближало меня к Питеру. Я снова и снова переживала тот миг, когда впервые переступила порог и увидела его сидящим в кресле. Вспоминая о том, как очки съехали у него с носа, когда он поднялся мне навстречу, я не могла удержаться от улыбки.
Но сегодня я не стала там засиживаться. Я очень устала, как эмоционально, так и физически, и начинала бояться, что Николасу Греко не удастся найти ничего такого, что помогло бы защите Питера. Он так тщательно выбирал слова, когда я спросила его, что ему удалось разузнать. Может, он вообще раскопал какую-нибудь информацию, способную навредить Питеру.
Я выбралась из кресла и подошла к столу, чтобы забрать с собой копию странички из журнала «Пипл». Я боялась ее забыть. Греко так настаивал, чтобы я показала ее Питеру на следующем нашем свидании.
Чтобы листок не улетел, я придавила его чудесной старинной лупой Питера; она закрывала часть фотографии Мэриан Хоули.
На заднем плане за спиной актрисы на стене висело какое-то живописное полотно. Я подняла лупу и принялась внимательно разглядывать картину. Она представляла собой пасторальную сцену, как две капли воды похожую на ту, что я не так давно убрала из столовой. Захватив с собой лупу и листок, я бросилась на третий этаж. Я заменила несколько полотен, поэтому нужное пришлось выкапывать из-под груды других картин, которые я сложила прямо на полу, предварительно тщательно упаковав каждую из них по отдельности.
Картина была в массивной раме, и я осторожничала, чтобы не перенапрячься, но в конце концов вытащила ее. Я прислонила картину к стене, уселась по-турецки на полу перед ней, вооружилась лупой и принялась внимательно ее разглядывать.
В живописи я не разбираюсь, поэтому то обстоятельство, что это полотно оставило меня абсолютно равнодушной, ни в коей мере не свидетельствовало о его ценности. В углу красовалась роспись — Морли — точно с таким же росчерком, как и на той картине, которая сейчас украшала собой столовую. Сюжеты обоих полотен практически совпадали, однако то приковывало к себе внимание, а это — нет. Датировано оно было 1920 годом.
Возможно, в 1920 году Морли написал эту картину, а потом, уже набив руку, продолжил изображать ту же сцену в других вариациях? Это казалось правдоподобным. И тут я увидела то, что можно было разглядеть только при тщательном осмотре. Роспись Морли скрывала под собой другое имя.
— Что это вы делаете, Кей?
Я вихрем обернулась. На пороге, белее мела, стоял Винсент Слейтер и смотрел на меня, сжав губы в тонкую ниточку. Он шагнул ко мне, и я шарахнулась от него.
— Что это вы делаете? — спросил он снова.
В кабинет Барбары Краузе вызвали стенографистку, чтобы запротоколировать показания Чарльза Олторпа. Отставной посол, похоже, взял себя в руки, и голос у него, когда он заговорил снова, больше не дрожал.
— Когда моя дочь, Сьюзен, пропала, я утаил от следствия, что она употребляла кокаин и мне было об этом известно. Как на днях заметил Николас Греко, если бы я рассказал об этом полиции, когда Сьюзен только исчезла, возможно, следствие пошло бы в ином направлении.
Он уткнулся взглядом в сложенные на коленях руки, как будто рассматривал их.
— Я считал, что, если я буду держать Сьюзен в ежовых рукавицах и урежу ей карманные деньги, мне удастся заставить ее бросить наркотики. Разумеется, я заблуждался. Греко рассказал мне, что в день того злополучного приема в особняке Кэррингтонов нынешняя миссис Кэррингтон, которой тогда было шесть лет, случайно подслушала разговор незнакомых ей мужчины и женщины. Женщина шантажировала мужчину, потому что ей нужны были деньги. Греко полагает — и теперь я тоже так считаю, — что эта женщина была Сьюзен. Несколько часов спустя она исчезла. Многие годы я хранил пагубную страсть Сьюзен в тайне. Я рассказал об этом моим сыновьям, когда мы с ними стояли у могилы их матери. Если бы я сделал это раньше, возможно, это помогло бы предотвратить величайшую несправедливость. — Олторп прикрыл глаза и покачал головой. — Напрасно я молчал так долго…
Он умолк.
— Что именно вы сказали вашим сыновьям, господин посол? — уточнил Томас Моран.
— Я сказал им, что, по-видимому, Сьюзен начала принимать наркотики, когда вернулась из колледжа в последнее лето своей жизни, и что она, возможно, пыталась шантажировать кого-то, чтобы получить деньги, которые были ей нужны. Мое признание побудило их ответить откровенностью на откровенность и рассказать мне все, что им было известно об их сестре, и в свете последних находок эти факты приобретают новое значение. Мой сын Дэвид в тот год приезжал домой на Рождество. Сьюзен тогда проводила очень много времени в особняке Кэррингтонов. По словам Дэвида, она заметила, что несколько картин на первом этаже подменены копиями. Дело в том, что она изучала искусство и прекрасно в нем разбиралась. Она была уверена, что знает, кто подделывает картины, потому что этот человек пригласил на одну из вечеринок молодую художницу и Сьюзен видела, как та фотографировала картины. Дэвид посоветовал Сьюзен забыть об этом и держать рот на замке. Он сказал, что знает, чем закончится дело, если обо всем узнает Кэррингтон-старший. Будет скандал, суд, и Сьюзен, возможно, придется давать показания. Наша семья, сказал Дэвид, и так хлебнула достаточно горя от той семейки из-за моего давнего романа с Элейн Кэррингтон.
