курильщиков (те даже в дождь умудрялись покурить, спрятавшись в нишах ракового корпуса), осознавая, что только они сейчас ведут себя спокойно и не суетятся. Ей казалось, что от нее исходит странное сияние, привлекая внимание окружающих и вызывая подозрение, словно она совершала нечто недозволенное. Но она никогда не делала ничего подозрительного и предосудительного. Теперь ей хотелось только одного – поскорее уйти отсюда. Грейс почти дошла до угла. Вот сейчас она свернет на север, к Йорку, подальше от входа в Мемориал, и никто не узнает, что у нее произошло сегодня что-то совсем нехорошее, испоганившее весь день, а может быть, и всю жизнь. Но вместо этого, по непонятной причине, она, сама не ожидая от себя такого и не имея времени анализировать происходящее, вдруг резко развернулась, как это делают танцоры в кадрили или солдаты на марше в строю. Это произошло настолько неожиданно, что она чуть не врезалась в людей, которые только что были позади нее, а теперь уже шли навстречу. Это были очень деловые граждане Царства медицины. Некоторые недовольно и с досадой глядели на нее, а один окликнул по имени.
– Грейс?
Она подняла глаза и сквозь струи дождя разглядела лицо Стю Розенфельда.
– Не сразу тебя узнал, – довольно дружелюбно сообщил он. – У тебя волосы другие.
Она действительно поменяла оттенок волос. В последнее время Грейс стала находить у себя седые пряди возле пробора. Ей даже стало стыдно, как сильно это ее огорчило. Джонатан же не обратил внимания на перемену в цвете волос, а вот Стю Розенфельд, как это ни было фантастично и невероятно, заметил сразу.
– Привет, Стю, – отозвалась она. – Хороший денек.
Он рассмеялся.
– Вижу. Трейси велела мне захватить зонтик, но я, конечно же, забыл.
Трейси была женой Стю, той самой, с которой Грейс никогда не ссорилась.
– Как поживает Трейси? – поинтересовалась Грейс, как будто они не стояли на углу улицы под сильным дождем.
– Прекрасно! – Стю довольно осклабился. – Второй триместр пошел! У нас мальчик.
– Ух ты!.. – выпалила Грейс, стараясь не выдать своего удивления. – Вот это фантастические новости. Я и понятия не имела.
Разумеется, она ничего не знала. Одно она помнила всегда: Трейси любила весело повторять, что ни она, ни ее муж не имеют ни малейшего желания заводить детей.
«Некоторым людям это просто не нужно», – говорила она, произнося слово «это» так, будто общество давно уже считает подобные желания переходящими все границы. И Грейс, у которой только что случился выкидыш (третий по счету? или уже четвертый?), чуть не заплакала. Правда, в тот момент что угодно могло вызвать у нее слезы. Ей вполне могло бы стать даже хуже, если бы эта неприятная особа миссис Розенфельд счастливо сообщила ей, что на самом деле она и ее муж очень «этого» хотели.
Добродушный и безобидный Стю, разумеется, не помнил об этом разговоре. Он довольно улыбался и даже начал (несмотря на дождь и внезапность их встречи) рассказывать, как на странность легко проходит беременность. Никакой тошноты! Никакой слабости! Трейси, как и прежде, пробегала по утрам свои обязательные четыре километра, нарезая круги у бассейна, несмотря на предупреждения гинеколога и сложный случай, который ей представился на работе. Грейс пыталась припомнить, сколько же Трейси лет.
– А сколько Трейси лет? – спросила она. Вслух это прозвучало очень грубо. Грейс не хотела, чтобы так получилось, но, наверное, не смогла сдержаться.
– Сорок один, – все так же дружелюбно ответил Стю.
Грейс почувствовала, как ее охватывает негодование. Поменять свое решение, забеременеть в сорок один год и при этом оставаться такой беззаботной! Даже безответственной. Как можно заниматься бегом трусцой во время беременности, да еще и в таком возрасте? Она как будто бросает вызов судьбе. Зачем? Зачем поступать так безрассудно?
Но вслух Грейс произнесла совсем другое:
– Потрясающе. Какое это все-таки чудо!
– Я слышал, у тебя тоже есть чадо.
Грейс молча уставилась на него. Слова Стю так ее озадачили, что она не понимала, как на них реагировать, не говоря уж о том, что ему на это ответить.
– Трейси говорила, ты написала книгу. По-моему, об этом писали в «Дейли бист». Будто эту книгу очень ждут зимой, но не помню, когда именно. Что же это за произведение, роман?
«Нет, меня зовут не Трумен Капоте, и это не роман». Она чуть не произнесла это вслух, но потом передумала: зачем быть такой жестокой по отношению к нему?
– Вовсе нет, – улыбнулась Грейс. – Ничего особо умного. Просто книжка. Про то, что я узнала из своей практики и что, по моему мнению, может помочь тем, кто ищет свою пару.
– А, это что-то вроде «Правил»? Моя сестра несколько лет назад прочитала эту книгу.
– Ей помогло? – спросила Грейс с искренней заинтересованностью. Она знала, что не поможет. И все-таки, может, хоть кому-то?..
– Не-а. Я думаю, она не воспринимала ее всерьез. Не звони парню первая. Порви с ним отношения, если он не сделал тебе подарок в День святого Валентина. Я сказал ей, что многие парни вообще не знают, когда этот день празднуется. Мой отец никогда ничего не дарил матери в День святого Валентина, а они были женаты лет тридцать.
Грейс кивнула. Неподвижно стоя под дождем, она уже успела замерзнуть.
– А если серьезно, это здорово, что ты написала книгу. Обязательно куплю ее, когда появится в магазинах. Это будет первое, что я прочитаю, кроме статей в медицинских журналах, со времен… Ну, наверное, моей учебы в колледже.
– Не может быть! – отважно выпалила Грейс, не имея в виду ничего плохого.
Стю был умным и чутким человеком, как раз таким доктором, которого вы хотели бы видеть рядом со своим больным ребенком. Они с Джонатаном подменяли друг друга на работе уже в течение восьми лет, не меньше. И Джонатан, надо сказать, никогда не критиковал действия Стю. А это уже само по себе было замечательно, если принять во внимание всю сложность лечения таких специфических заболеваний и особенности поведения людей, окружающих больного раком ребенка.
О многих других своих коллегах Джонатан отзывался намного резче. Росс Уэйкастер, его непосредственный куратор, был чересчур осторожен, недостаточно эмоционален и начисто лишен креативного мышления. Он был попросту неспособен объяснить родителям больного ребенка простым и понятным языком, что же происходит с их малышом. Джонатан часто видел в коридорах больницы обезумевших от горя родителей, безутешно рыдающих и совершенно отчаявшихся после беседы с Россом. А это было недопустимо. Была еще одна коллега, которая потом уехала, кажется, в Санта-Фе или Седону, по имени то ли Рона, то ли
