на шаг продвинуться дальше. Она словно бежала вслепую, пока путь ей не преградила скала. Она замерла, движение резко прекратилось, и запыхавшись, она уперлась в равнодушный и неподатливый камень.
Кроме того, улицу у Рирдена буквально заполонили незнакомые люди. Прибавилось фургонов с логотипами телекомпаний, со спутниковыми антеннами на крышах, их стало по меньшей мере на три больше. На тротуарах толпились какие-то незнакомые люди: разумеется, репортеры-стервятники, охотившиеся хоть за какими-то слухами о бедной Малаге Альвес. Грейс уже давно и думать о ней забыла. А когда какая-то манерная молодая женщина с приклеенной дежурной улыбкой попыталась отвести ее в сторону со словами: «Здравствуйте, могу я с вами поговорить пару минут?» – Грейс едва не отпихнула ее в сторону. В другой жизни ее бы взволновала гибель женщины, с которой она и говорила-то один-единственный раз. Сегодня же перед Грейс словно пропасть разверзлась. Происходившее сейчас – нет, она больше не могла отрицать, что и вправду что-то происходит, – касалось только ее, ее сына и мужа.
С мамашами тоже не хотелось общаться, и стоя рядом с ними во внутреннем дворике Рирдена (сводчатый проход служил своего рода негласной границей, через которую пускали только своих), Грейс испытала едва ощутимое облегчение оттого, что все были погружены в мрачное молчание. Теперь мамаши почти не болтали, они стояли порознь, вместе, но поодиночке и как будто не замечали друг друга. Для Грейс выглядело это примерно так, будто каждая из них за несколько часов пережила свой личный, изменивший всю жизнь кризис. Или, возможно, во весь голос заявила о себе жестокая реальность гибели женщины, опрокинувшая устоявшиеся классовые и финансовые барьеры, которые прежде удерживали Малагу Альвес от них на очень большом расстоянии. Или же их тревожило, что за это время не стало известно ничего нового об этом убийстве. Возникло ощущение, что дело затянется надолго, и поэтому необходимо попытаться соблюдать внешние приличия.
Во внутреннем дворике, в пространстве для избранных, Грейс заметила очень мало нянек. Разволновавшиеся мамаши Рирдена, похоже, сообща пришли к выводу, что некоторые моменты в жизни ребенка вроде первого убийства в школе Макса или первого появления Хлои в средствах массовой информации слишком важны, чтобы не присутствовать при этом самостоятельно. Так что мамаши бросили все дела и прибыли сюда, ожидая, пока вызванные Робертом Коновером психологи по чрезвычайным ситуациям отпустят их детей. Эти родительницы по праву гордились собой, ведь это событие их детишки запомнят надолго. Через несколько лет их дочери или сыновья, возможно, вспомнят день, когда погибла мать их одноклассника, – нет, ее жестоко убили, – какими напуганными и растерянными они себя чувствовали, впервые столкнувшись с необъяснимой человеческой жестокостью. Как потом мама приехала забрать их в конце учебного дня, утешила и подбодрила, повезла угостить чем-нибудь вкусненьким перед возвращением домой, уроком танцев или занятием с репетитором. Очень и очень странно, но люди, похоже, старались не смотреть в глаза друг другу.
Выбежали ребята, вовсе не казавшиеся подавленными. Некоторые из них, похоже, изумились, увидев своих мам. Генри неловко шагал позади всей группы, рюкзак с учебниками съехал набок, из-под лямок торчала куртка, краем волочившаяся по земле. Грейс так обрадовалась, увидев его, что даже не велела подобрать куртку.
– Привет, – поздоровалась она.
Сын поглядел на нее из-под восхитительных ресниц.
– Видела на улице телевизионные фургоны?
– Да, – ответила она, снова надев пальто.
– Там тебе что-нибудь сказали?
– Нет. Ну, попытались спросить. Просто смешно.
– Типа – что ты можешь знать, да?
Очевидно, ничего, подумала она. Может, им показалось, что она на самом деле что-то знает.
– Папа вернулся? – спросил Генри.
Они спускались по лестнице во внутренний дворик. На тротуаре стояли люди с телекамерами. Человека два на фоне школы бойко вещали перед объективом. Грейс машинально склонила голову и переспросила сына:
– Что?
– Папа вернулся?
– Нет, – покачала головой Грейс. И тут ее осенило. – А тебе он говорил, что вернется сегодня?
Генри, похоже, задумался. Они вышли на тротуар через один из двух сводчатых проходов и намеренно зашагали на запад, к авеню.
– Не совсем, – ответил мальчик, когда они дошли почти до угла.
У Грейс перехватило дыхание. На одно жуткое мгновение ей показалось, что она сейчас расплачется. Прямо здесь, на тротуаре.
– Генри, – сказала она, – будь любезен, объясни мне, что значит это «не совсем». Я ничего не понимаю.
– Ой… – Сын, похоже, стушевался. – Нет. Я в том смысле – он не сказал, когда вернется. Просто сказал, что уезжает.
– Выезжает… куда… откуда? – спросила Грейс, вновь ощутив, будто земля уходит из-под ног…
Генри пожал плечами. На какое-то жуткое мгновение он стал похож на обычного подростка, говорившего (или не говорившего) с родителем. Это пожатие плечами, на всех языках означавшее: «Пожалуйста, не впутывайте меня в ваши дрязги». Грейс всегда над этим подсмеивалась, поскольку в свое время не вела себя так. Пусть Генри сегодня так не делает.
– Я не спросил. Он просто позвонил и сказал, что уезжает.
Грейс судорожно вцепилась сыну в плечо – собственная ладонь показалась ей клешней.
– Ты можешь припомнить, что именно он сказал? То есть – дословно?
Мальчик посмотрел ей прямо в глаза, потом, похоже, заметил что-то неприятное и отвел взгляд.
– Генри, прошу тебя.
– Нет, я понимаю. Пытаюсь вспомнить. Папа сказал: «Мне придется уехать на пару дней». Звонил он на мой телефон.
– Когда?
Голова у нее пошла кругом. Грейс сжимала в руках сумочку, словно та могла ее спасти.
И снова пожатие плечами.
– Он просто сказал, что уезжает.
– Уезжает… в Кливленд. На медицинскую конференцию.
– Он не сказал куда. Похоже, надо было у него спросить.
Уж не зародилось ли у Генри чувство вины? Здесь ли возьмет начало пожизненная психическая травма, крохотная доминанта, которая в итоге разрастется в установку: «Я мог помешать родителям в…»
Нет. Нет. Грейс показалось, что она сходит с ума.
– Генри, ты вовсе не должен был ничего спрашивать, – сказала Грейс осторожным, слишком осторожным тоном. Так, как говорит пьяный, стараясь убедить окружающих, что он трезв. – Просто хочется, чтобы папа яснее излагал свои планы.
«Вот как красиво сформулировано!» – подумала Грейс, ощутив легкое самодовольство. Фраза прозвучала с должной мерой раздражения, но в то же время и небрежно. «Ты же знаешь отца!»
– Я в том смысле, что он рассказал мне о Кливленде, но потом забыл дома телефон, то есть здорово напортачил. И тебе известно, кому уж точно будет не до веселья. Так что приготовься сегодня вечером быть суперочаровашкой.
Генри кивнул, но теперь он, похоже, вообще не мог на нее смотреть. Он стоял на тротуаре, сунув большие пальцы
