разрабатывать сценарии будущего. Впервые государство всеобщего благосостояния начинает беспокоиться о том, куда все идет. На первом этапе комиссия состоит из шести молодых специалистов в ключевых областях, в последующие годы ее состав расширяется до двенадцати человек. Раз в полгода они представляют отчеты. На которые никто не обращает внимания. В течение первых двух лет Андреа и Магрете обнаруживают, что они нащупали самую мощную прогностическую жилу за всю историю человечества. Возможно, случайно, возможно, благодаря тому, что Андреа кое-что знает о структурировании коллективного сознания. А может, причина была и в том, и в другом. Она пишет подробное резюме результатов их работы. Резюме демонстрирует точность предсказания, не имеющую аналогов в истории. Мы не знаем, в какие инстанции было отправлено это резюме. Но полиция и разведывательные службы во всяком случае были проинформированы. Они пытаются контролировать группу. У них ничего не получается. Возникают опасения, что порвутся все связи. И тогда создается что-то вроде администрации, которую возглавил Хайн. За сорок лет эта группа постепенно уходит из поля зрения Фолькетинга. Такое уже случалось в Дании. При этом комиссия сохраняет определенную независимость. Скорее всего, потому что все члены группы — специалисты, знающие себе цену. Вероятно, они также понимают, что способность заглядывать в будущее может представлять опасность. Хайн за все это время никогда не знал полного состава комиссии. И ему не сообщают об изменениях, которые происходят с течением времени — в связи со смертью или по другим причинам. В какой-то момент у членов комиссии появляется желание заработать денег. Много денег. Это очевидно. Но тут начинаются загадки. Комиссия приходит к выводу, что нас ждет глобальный коллапс. Она решает самораспуститься. И не предоставляет Хайну протоколы последних заседаний. Он этим недоволен. И решает использовать меня. Обо мне он узнал от Андреа. Нас привозят в Данию. Но что-то идет не так. Убийства Магрете Сплид, Корнелиуса и, возможно, Кельсена не имеют отношения к Хайну. Так же как и попытка убийства нас с Харальдом. Так что существует еще какой-то фактор. Люди, которые привезли нас сюда, не связаны с полицией. Как и серийный убийца в порту. Это другой тип людей. Серый человек. Он был на той фотографии, которую мне показал Оскар. Из пустыни Калахари.
Тит поднимает на меня взгляд.
— Мама, а можно сказать, что комиссия, желая заработать, столкнулась с одним вопросом: где проходит грань между использованием специфического таланта и злоупотреблением им?
В середине марта Оскар показывает мне более сложный способ прививки — расщеп. Его используют для более нежных, благородных сортов: лимонных яблонь Бёга, колоновидных яблонь, красных астраханских.
— Оскар, как все это заведение называется?
— Экспериментальная станция физиологии растений.
— Почему она такая большая, десять на десять километров, а большая часть земли не используется?
— Существуют определенные нормативные требования к селекционным работам. Чтобы не допустить перекрестного опыления.
— То есть мы в Южной Зеландии, — говорю я. — Северная Зеландия слишком густо населена.
Он не отвечает мне.
— К какому ведомству относится станция?
Он не отвечает.
На следующий день, когда привозят почту, я оказываюсь в лаборатории одна. Как обычно, это тот же маленький фургон, который доставляет продукты и книги Харальда. Письма складывают в корзинку в коридоре, потом фургон уезжает.
Оскара нигде не видно. Я просматриваю конверты. В большинстве из них, очевидно, каталоги. На всех адрес: «Экспериментальная станция физиологии растений», почтовый индекс — 4720, Прэстё. Последний конверт адресован Оскару Ларсену. Отправитель — Спецподразделение Министерства обороны.
Уже несколько ночей не было заморозков, Оскар говорит мне, что скоро время прививки почек. Когда отдельные почки особенно ценных сортов прививают на уже плодоносившие деревья.
Он стоит рядом со мной, в левой руке он держит зеленую почку, правой делает идеальный надрез, одним плавным движением.
— Оскар, — говорю я. — А почему в твоей жизни нет женщины?
Он откладывает нож, отворачивается и уходит.
В начале апреля я помогаю ему высаживать шпинат.
После часа работы я разгибаюсь и говорю, что мне надо в туалет. От поля до лаборатории четыреста метров. Дойдя до здания, я оборачиваюсь и вижу его согнутую спину.
В дальней стене лаборатории есть дверь, которая всегда закрыта. Я открываю ее. Это двустворчатая дверь, у нее резиновое уплотнение шириной десять сантиметров, как у двери шлюза.
В комнате нет окон, здесь темно, но автоматически включается красное лабораторное освещение, стены заставлены шкафами, я открываю одну дверцу, там тоже резиновое уплотнение, в шкафу вплотную друг к другу стоят сотни маленьких баночек, похожих на баночки из-под варенья.
Все баночки на три четверти наполнены семенами. На каждой наклеена этикетка. Я читаю: «Ячмень. Местный сорт. Скандинавский генный банк № 3071», «Ячмень. Местный сорт. Скандинавский генный банк № 12 440», «Рожь. Местный сорт…»
На полу стоит деревянный ящик метр на полтора, я снимаю крышку. Внутри ящик разделен на отсеки тонкой фанерой, в каждом отсеке такая же баночка из-под варенья. В ящике их не меньше тысячи, каждая аккуратно уложена в деревянную стружку.
— Что такое «местный сорт»?
Харальд полностью погружен в свои книги, он даже не поднимает голову, когда отвечает мне.
— Это сорта зерновых, которые исторически растут в данной местности, из них выбирают самые лучшие семена. Они менее урожайны, чем современные сорта. Но они более выносливы. Как ты, мама.
— Харальд, — говорю я. — Ты как-то не по годам умен. Не потому ли ты зарываешься в книги, что избегаешь девочек?
Он не сразу поднимает глаза. Во взгляде его безысходность.
На следующий день меня захватывает посадка шпината. Я нахожу ритм, как в удачный день в физической лаборатории, чувствую внутренний метроном, прокладываю путь вперед, ряд за рядом, влекомая всепобеждающим пульсом земли, который ни на минуту меня не оставляет.
Когда я возвращаюсь в реальность, то понимаю, что проработала четыре часа без передышки.
Я иду к хутору и захожу в лабораторию. Оскар сидит у микроскопа с каким-то предметом в руке, напоминающим пинцет. Он не поднимает глаз. Я встаю рядом с ним.
— Перед размножением нужно удалить внешний слой клеток ростка, Сюзан. Чтобы избежать болезнетворных бактерий. Которые там присутствуют.
— Фотография, — спрашиваю я, — из пустыни Калахари, это южноафриканский испытательный полигон?
— Vastrap Weapon Range. Так он назывался.
Он по-прежнему не смотрит на меня.
Когда я возвращаюсь домой к нашему домику, я слышу, как Лабан играет на своем инструменте. Я захожу в сарай, он поднимает на меня взгляд.
— Я знаю, что у тебя с ним что-то есть!
Когда он действительно уязвлен, у него не меняются черты лица. Но меняется цвет лица.
