Ознакомительная версия.
– Оплаты, барыня, – ответил один из них.
Мать достала кошелек и стала судорожно рыться в нем, считая мелочь. Мне надоело смотреть на ее унижение. Я подошла к столу, вытащила из ящика рубль и протянула грузчикам.
– Премного благодарны, барышня, – сказал, кланяясь, старший из них.
Грузчики удалились, и Лина вышла, чтобы закрыть за ними дверь. Мне показалось, что лакей Степа смотрит на меня с сочувствием, и я отвернулась к окну.
– А теперь, – бодро объявила мать, – нам надо как-то устроиться.
Квартира состояла из семи комнат: двух спален для меня и отца, гостиной, столовой, моего кабинета, игравшего также роль библиотеки, и двух небольших помещений, в которых жила прислуга. Для начала мать попыталась выжить меня из моей спальни, но получила отпор. Тогда она определила столовую под детскую, сказала Саше, что спать он будет на диване в гостиной, и стала бодро разбирать вещи.
– Я не поняла, – наивно произнесла я. – А где ты будешь ночевать?
– В спальне Михаила, разумеется, – ответила мать. – И убери свою рысь, ради бога! Диким зверям совершенно не место в доме. Отдай ее в зоопарк или вызови ветеринара, чтобы он ее усыпил!
– Какая же ты… – не выдержала я.
Очевидно, мать только этого и ждала, чтобы устроить скандал.
– Что? Хочешь сказать мне, что я плохая мать? Ну говори, говори! Никто никогда меня не понимал, никто! Я годилась только на то, чтобы ездить из одной дыры в другую и не роптать! О-о!
Она зарыдала, забилась в припадке, хватая себя за волосы и выдирая шпильки из волос, с ней сделалась сильнейшая истерика. Прибежала нянька, на ходу доставая флакон с какими-то каплями, и принялась успокаивать госпожу. Чувствуя непередаваемую тоску, досаду, отвращение, я вышла из гостиной. Возле кабинета меня нагнал Степа.
– Анастасия Михайловна, как же так? Ваш батюшка… простите, конечно, если это не мое дело… но ведь он никого не ждал…
Я потерла лоб и задумалась.
– Поеду на почту, предупрежу его, – сказала я. – Придется, наверное, искать новую квартиру… Присмотри за Ружкой в мое отсутствие, чтобы ее никто не обидел.
Саша подошел ко мне в коридоре, когда я надевала ботинки.
– Те цветные фотографии – это люмьеровский автохром [11], да? У меня есть дешевый фотоаппарат, я люблю снимать, но цветным фото никогда не занимался…
Я призналась, что ничего не знаю об автохроме, меня снимал мой знакомый, и он, судя по его словам, как-то улучшал пластинки, чтобы изображение получилось ярче.
– Скажи мне лучше вот что, – добавила я. – Что там случилось? Почему она приехала?
Саша вздохнул и уставился куда-то в угол. Ему было уже 16 лет, над губой пробивались усики, и это было трогательно и забавно.
– Она вполне устраивала Колесникова в качестве любовницы, – сказал он. – Серьезных намерений он никогда не имел. Она думала, что если появится ребенок, Колесников на ней женится. Он вроде на словах не возражал, а потом взял и женился на сестре своего знакомого, которой двадцать пять лет. И… нам пришлось уехать. Она до последнего не верила, что он может так с ней поступить, не верила, даже когда ей сказали, что он ведет переговоры о приданом…
– Бедный папа, – вырвалось у меня, – каково ему будет узнать все это…
Трамвай, весело звеня, бежал по рельсам, в нагретом солнцем вагоне сиденья вкусно пахли кожей. Вот и моя остановка.
Почта, окошечки, предупредительные служащие… Я не знала, как поведу себя, что именно скажу, и действовала по наитию.
– Карл Людвигович, пропустите меня… Мне надо поговорить с отцом.
Гофман впустил меня на половину служащих, я вышла в заднюю дверь и оказалась в коридоре, в конце которого находился кабинет отца. Постучав, я вошла.
– Настенька! Вот так сюрприз… – Слова замерли у него на губах. – Почему ты здесь? Что-то случилось?
– Пообещай мне, что не будешь выходить из себя, – умоляюще попросила я.
– С радостью. – Отец попытался обратить все в шутку. – Неужели Артур Рейтерн сделал тебе предложение?
– Нет, дело не в нем, и все гораздо хуже, потому что… – Я собралась с духом. – Мама вернулась.
Тонко очиненный карандаш, который мой отец вертел в пальцах, замер.
– Что значит – вернулась? Уж не хочешь ли ты сказать…
– Она приехала в Либаву, с Сашей, со всеми вещами… И с другим ребенком.
Карандаш в руках отца с хрустом сломался.
– Значит, вот как… – выдавил отец из себя. – И даже с вещами…
– Ты не будешь делать глупостей? – со слезами спросила я. – Обещай мне…
– Как она выглядит? – мрачно спросил отец.
Я растерялась.
– Выглядит… наверное, как раньше, только немного постарела… Платье в горошек… под горлом бант… маленькая коричневая шляпка…
Я поняла, что несу вздор, и замолчала. Опомнившись, отец взял обломки карандаша и выбросил их в мусорную корзинку, стоявшую возле стола.
– Горошек, значит… – вяло повторил он и умолк, потирая подбородок.
– Нам придется искать новую квартиру, – сказала я, когда пауза слишком уж затянулась. – Вместо столовой теперь детская, Саша будет спать в гостиной, но это неправильно, ему своя комната нужна… А кабинет я не могу ему уступить, мне надо где-то работать…
– Я приду домой как обычно, – произнес отец, пододвигая к себе пачку каких-то бумаг, которые ему прислали для ознакомления. – Скажи кухарке, чтобы она приготовила ужин на… сколько нас теперь? Пятеро?
– Ну, Тимоша же не будет ужинать с нами, – проговорила я и тотчас же пожалела об этом.
– Ах, вот как его зовут, – протянул отец. – Значит, ужин будет на четверых. Как в старые добрые времена, – с горькой иронией добавил он.
Вопреки расхожим представлениям, настоящий ад находится не там, где пылает огонь и где черти поджаривают грешников. Ад – это место, где близкие люди начинают выяснять отношения.
– Как ты могла после всего, что было, заявиться сюда и делать вид, что ничего не случилось!
– Ты никогда меня не любил! Если бы любил, ты бы не заставил меня ехать в Блинные Кучи!
Ужин прошел относительно мирно – наверное, потому, что не так-то просто жевать и ругаться одновременно. Но обстановка в доме была накалена до предела.
– Ты не имеешь права выставить меня за дверь! – заявила мать.
Кроме того, она возобновила свои попытки избавиться от Ружки.
– Дикий зверь в доме, где находится маленький ребенок! Если она укусит Тимошу, я… не знаю, что я тогда сделаю!
Утром Саша сказал мне, что мать ночевала в столовой, возле Тимоши, и теперь она хочет занять гостиную.
– Ну уж нет! – вскипела я. – В конце концов, к нам ходят люди… где мы будем их принимать? И где тогда будешь спать ты?
– Она думает, что мне подойдет твой кабинет, – произнес Саша.
– Но там невозможно спать, в кабинете даже дивана нет!
– Скажи это ей, хорошо?
Маленький Тимоша со своей стороны старался сделать все, чтобы его присутствие в доме не прошло незамеченным. Он выл, ревел и орал. На какое-то время няньке удавалось его успокоить, но ее усилий хватало ненадолго, и вскоре он снова заходился в плаче и воплях. Если вы помните, когда-то нам довелось жить в деревянном домике с Джоном Ивановичем, Эвелиной и их тремя детьми, но те дети, даже вместе взятые, не доставляли столько хлопот и уж точно не производили столько шума.
Плотно притворив дверь кабинета, я села в углу, возле маленького столика, на котором стоял подаренный Артуром кукольный домик, и стала переставлять в нем мебель и передвигать фигурки. Ружка забилась под мое кресло, стоявшее возле бюро, и молча следила за мной. Я любила этот маленький кабинет, шкафы с книгами, настольную лампу под уютным оранжевым абажуром, шишечки на выдвижных ящиках. Мне казалось, я сумела создать для себя остров отдохновения, но дело-то было не в кабинете вовсе, и не в лампе, и не в шишечках, а в том, что тот осколок семьи, который остался после ухода матери – я плюс отец – оказался лучше, чем целая семья. А теперь наша жизнь превратилась в смесь мелодрамы с балаганом, и, как в скверном романе, в ней есть даже незаконный ребенок.
В дверь быстро стукнули два раза. Странно, Саша вытянулся и даже отпустил первые усики, но в дверь он стучался точно так же, как в детстве.
– Входи! – крикнула я.
Брат вошел, покосился на Ружку и рассказал, что мама из-за чего-то рассердилась на Лину и теперь хочет, чтобы ее выгнали.
– Не она нанимала Лину, и не ей увольнять мою горничную, – сухо сказала я. – Можешь ей это передать.
Саша усмехнулся.
– Весело, я чувствую, будет жить в Либаве, – произнес он. – Тебе-то повезло. Ты осталась с папой, а я…
– Он же спросил тебя, поедешь ли ты с нами или останешься с ней, – напомнила я. – Ты сказал, что не оставишь маму.
– Да, потому что она настроила меня против вас, – признался Саша. – Но я был ей нужен только для того, чтобы насолить папе. Она не знала, что со мной делать. Хорошо хоть, Колесников определил меня в гимназию, чтобы я как можно реже попадался ему на глаза.
Ознакомительная версия.
