— Ему достаточно все продать и обосноваться в Каннах или Италии. Там по крайней мере он сможет общаться с людьми.
— Продать что?.. Я тебе уже объяснил, что ему ничего не принадлежит. Он получает доход, что уже неплохо. Но замок остается у Форланжей. Нормально?
— О да!
— Он не может даже подсвечника продать.
— Если он уедет надолго, мы вынуждены будем там обосноваться? — спросила Сесиль.
— Это меня бы удивило. Он попутешествует недели две-три, а потом вернется. У него свои привычки. Он уже не такой молодой.
Морис на какое-то время замолчал, Сесиль думала. Три недели! А потом?.. Она понемногу тупела от автомобильной качки. Она попыталась вновь завести разговор.
— Если бы не собака, он бы нас не пригласил.
— С твоей стороны нехорошо так говорить, — возразил Морис. — Он славный мужик — Жюльен. Не будешь же ты упрекать его в том, что он любит свою собаку?
Сесиль больше не слушала его. Она поддалась глубокой усталости, которая, возможно, больше не оставит ее. «Нелюбовь, — подумала она. — Нелюбовь… Откуда появилось это странное слово?» Она задремала.
Проснулась она от ощущения свежести. Морис вышел из машины и изучал карту при свете фар. Сесиль даже вскрикнула, когда захотела распрямиться. Спина напряглась и скрючилась, как лиана, и все суставы хрустели. Коснувшись ногами земли, она чуть не упала.
— Отлично, — сказал Морис. — Я подумывал, покажешься ты или нет. Ты знаешь, мы приехали. Или почти приехали… Вот уже двадцать минут, как я кручусь вокруг Леже и не найду дороги. Замок где-то здесь.
Он сложил карту. Как в театре теней, стала вырисовываться колокольня, а тишина стояла такая, что шаги раздавались на каменистой дороге, словно под сводами собора. Сесиль стало холодно, и, если бы не Морис, она бы испугалась. Она всегда жила в городе, ночные звуки которого ей нравились. Здесь же перед ней простирался какой-то иной мир, границы которого она пересекла во сне, и все ее привычные ориентиры исчезли. Она поспешила сесть обратно в автомобиль. Морис выехал на грунтовую дорогу, по которой его малолитражка покатилась, переваливаясь с боку на бок. Время от времени лесная поросль скребла по дверцам своими ветвями. Какой-то зверь отскочил в мягком потоке света, качавшемся перед машиной.
— Кто это?
— Кролик, наверное, — ответил Морис. — В этих местах полно дичи… Ты проголодалась?
— Нет. А ты?
— Я тем более.
Дорога стала подниматься вверх. Фары высветили густую листву позади стены, над ней сверкали куски стекла.
— Парк, — сказал Морис. Медленно проплывала стена, черного маслянистого цвета, увитая плющом. Дорога терялась под ковром опавших листьев.
В тени листвы, медленно колышущейся, словно клубы дыма, мерцали большущие звезды. Сесиль молчала, продрогнув до костей. А стена все тянулась, увенчанная искорками и как бы опоясанная электрическими огнями. Морис, похоже, испытывал то же ощущение, что и Сесиль, так как проговорил:
— Бедный Жюльен! Должно быть, не часто он здесь веселился!
Дорога вильнула в сторону, и появилась решетка ворот, монументальная, с украшениями, не совсем уместная в чаще лесов и зарослей. Морис затормозил и вытащил из «бардачка» тяжелую, словно гиря, связку ключей.
— Боюсь, это надолго! — пошутил он.
Но он сразу же нашел нужный ключ и, потянув изо всех сил, открыл железные ворота. Автомобиль въехал на аллею, и фары высветили в глубине безжизненный фасад замка.
— Неплохо! — сказал Морис. — Действительно, неплохо… Слишком симметрично… Еще чуть-чуть — и напоминало бы казармы… Проснись, графиня. Вот ты и в своих владениях!
Он закрыл решетку ворот и вновь занял свое место за рулем. Сесиль показала на низкое здание слева.
— Что это такое?
— Судя по дядиному наброску, — объяснил Морис, — это старинные конюшни; Агерезы жили там, видишь, с краю… та часть, перестроенная под флигель… Остальное не знаю… Какие-то подсобные помещения, гаражи…
Неожиданно они услышали лай собаки, и Сесиль вздрогнула. Она яростно лаяла где-то со стороны замка.
— Она заперта, — сказал Морис. — Жюльен уверял меня, что она не злая.
Собака рычала, раскатисто лаяла, потом визгливо и жалобно отрывисто тявкала и снова угрожала свирепым рыком, переходящим в хрипоту.
— Мне как-то неспокойно, — сказала Сесиль. — Ты знаешь ее кличку?
— Да. Шарик… Знаешь воздушные шарики? Она, кажется, может брать препятствия свыше двух метров… представляешь?
Они оставили машину у крыльца и направились к псарне. Это была пристройка справа от замка, куда ставили тачки и складывали поливальные шланги. Собака смотрела, как они подходили, стоя за окошком с запыленными стеклами. Их поверхность запотела от собачьего дыхания, а ее глаза блестели, как у дикого зверя. Сесиль остановилась.
— Мне страшно, — выговорила она. — Можно подумать, оборотень.
— Да ты с ума сошла! Славный волкодав, который напуган пуще тебя.
Собака зарычала, потом они услышали, как она громко дышала под самой дверью, скребла землю когтями.
— Ее все-таки надо выпустить, — сказал Морис. — Существует верный способ: дать ей поесть. Она и успокоится. Подожди меня здесь… Поговори с ней… Сейчас попытаюсь найти что-нибудь.
Он побежал к замку. Собака за дверью ходила кругами и очень часто дышала, как если бы хотела пить. Когда Сесиль положила ладонь на щеколду, пес тихонько заскулил. Потом гортанным, до странности человеческим голосом он выразил нечто неясное, но столь трогательное, что Сесиль больше не колебалась. Она чуть-чуть приоткрыла дверь. Пес просунул в отверстие свою длинную мокрую морду и широким взмахом языка лизнул ладонь Сесиль. Воспользовавшись ее оторопелостью, он покрутил головой, чтобы расширить проем, и Сесиль увидела, как во двор устремилась большая волчья тень, которая стала бесшумно крутиться вокруг нее.
— Шарик!
Голова приблизилась, и внезапно лапа, твердая, как палка, с силой опустилась на плечо Сесиль. Красные глаза собаки были на уровне глаз молодой женщины. Она почувствовала на своем лице горячее дыхание и получила удар языком поперек носа вроде влажной теплой пощечины.
— Шарик… Зверюга ты моя… Сидеть.
Собака послушалась, и Сесиль присела возле нее на корточки, чтобы погладить ее по голове.
— Хорошая собака, — прошептала она. — Ты меня напугала, правда-правда… Прямо на ногах не стою… Почему у тебя такой сердитый вид, Шарик?
Собачьи глаза вращались под пальцами Сесиль; между ушами у нее была полоска мягкой шерсти, которая двигалась из стороны в сторону, а ласка ей настолько понравилась, что она поднимала свою мощную голову, прикрывая наполовину веки.
— Хозяин тебя бросил, — продолжала Сесиль. — Ты тем более несчастная… Но ты же видишь, я тебя очень люблю.
Пес улегся, успокоенный, доверчивый, одно ухо поднято, чтобы ничего не упустить из загадочной речи Сесиль.
— Ты красивый пес… красивый маленький Шарик… Ты пойдешь со мной гулять, а?.. Завтра.
— Иду! — крикнул с крыльца Морис.
Пес моментально вскочил, рыча. Сесиль вцепилась обеими руками ему в ошейник.
— Тихо… Тихо…
Она надавила на спину животного, чтобы усадить его, но Шарик стоял как вкопанный.
— Иди вперед не спеша! — крикнула она в свою очередь. — Пусть он еду увидит. Он тебя не знает.
— Ну и народ! — воскликнул Морис. — А тебя, тебя он знает?
— Мы — это другое дело… поставь миску там… отойди!
Сесиль ощущала мускулы, напрягшиеся под взмокшей шкурой, какой-то дикий порыв, который все не мог улечься. Она тихонько провела растопыренными пальцами по впалым бокам, жесткой спине, подрагивающей от азарта груди.
— Здесь… Здесь… Он сейчас будет есть, наш красивый Шарик… Он голодный.
— Все, что и требовалось, — сказал Морис. — Идем! Оставь его жрать и иди ложиться спать.
— Замолчи.
— Если захочу, замолчу. Ничего себе манеры!
— Ты ему не нравишься.
— А ты, ты ему нравишься! Совсем спятила бедная девочка. Ладно, влюбленные, спокойной ночи… Я так иду бай-бай. Совершенно вымотался.
Он закурил сигарету, выпустил дым в сторону собаки и удалился.
— Видишь, какой он? — прошептала Сесиль. — Чуть что, сразу сердится… Он два дня на меня дуться будет… Ешь, Шарик.
Сидя на корточках, она смотрела, как волкодав поглощал еду. Сна больше не было. Рядом с собакой она уже не боялась. От открытой двери замка до самого низа крыльца разворачивался коврик света. Окна освещались одно за другим по мере того, как Морис обследовал жилище. У Сесиль не было желания шевелиться. Время от времени пес бросал быстрый взгляд, убеждался, что она по-прежнему с ним, затем возвращался к своей миске. Когда он закончил, то зевнул, потом подошел и обнюхал ладони Сесиль.
— Нет, у меня ничего больше нет, — сказала Сесиль. — Завтра я приготовлю тебе что-нибудь вкусненькое, увидишь, что-нибудь особенное.
