— Нет, у меня ничего больше нет, — сказала Сесиль. — Завтра я приготовлю тебе что-нибудь вкусненькое, увидишь, что-нибудь особенное.
Она встала и вошла в пристройку, куда проследовала за ней и собака.
— Спи спокойно, маленький мой Шарик.
Она встала на колени, прижалась щекой к шее животного. Она беспричинно растрогалась. Ей показалось, что она нужна собаке.
— Ты будешь вести себя тихо. Это понятно? Чтобы не слышала тебя!
Она бесшумно закрыла дверь. Но сразу же заметила ее, стоящую за стеклом, скребущую лапой по оконному переплету. Она помахала ей рукой, как человеку. Больше она не жалела, что поехала вместе с Морисом.
Замок открывался перед Сесиль, весь освещенный и молчаливый, внушительный, таинственный и торжественный. Она смущенно продвигалась вперед мелкими шагами, словно в музее, прижимая руки к груди, когда замечала свой силуэт отраженным в каком-нибудь затерявшемся зеркале. Она проходила через гостиные залы с богато расписанными потолками, с дорогими люстрами. Старый паркет поскрипывал впереди нее, как будто какой-то невидимый хозяин шел, опережая ее, из комнаты в комнату, поджидал возле двустворчатых дверей, чтобы явить ей новое убранство, о котором она, находясь в полном восхищении, сохранила лишь смутное воспоминание. Она никогда не смогла бы здесь жить. Она начинала понимать, почему дядя Жюльен так часто отсутствовал. Повсюду прошлое брало верх над жизнью. Слишком много портретов, бесценной мебели, слишком много истории. Невозможно себе представить, чтобы сесть здесь и просто побеседовать. Единственное, что можно себе позволить, так это пройтись на цыпочках. Огромная лестница, украшенная трофеями, головами лосей, с как будто живыми глазами, величественно вела на этажи. На лестничной площадке второго этажа появился Морис, рукава рубашки засучены.
— Ну что, решилась?
Он закурил длинную пеньковую трубку. Сесиль ненавидела его.
— Могла бы погасить свет за собой.
Сесиль не посмела сказать, что ей бы на это духу не хватило. Морис показал ей их спальню в самом конце длинного коридора и спустился затворить двери. Когда он вернулся, Сесиль перед окном созерцала ночной пейзаж.
— Нравится? — спросил он. — Признайся, что ради этого стоило приехать. Завтра рассмотрим поподробнее.
— А что это вон там? — спросила Сесиль.
Морис приблизился.
— Нет, это не пруд, — пояснил он. — Это Булонь, маленькая речушка, которая течет у подножия замка. Эта сторона выходит в парк. Похоже, вид великолепный. А все же бестия этот Жюльен, жалеть его нечего. Но за кровать я его отругаю. Можно с таким же успехом спать на скамейке в сквере.
Напевая, он разделся.
— Можешь укладываться, — тихо произнесла Сесиль.
Морис тотчас же уснул. Прежде чем лечь спать, Сесильзакрыла дверь на ключ, прислушалась. Замок, отданный на откуп ночи, начал странный монолог, состоящий из шелеста, вздохов, поскрипываний, похлопываний. Она тихонько прилегла возле мужа и оставалась напряженной, начеку. К счастью, есть собака. Она залаяла бы, если бы случилось что-нибудь необычное. У Сесиль объявился союзник. Против чего? Против кого? Абсурд какой-то. Она сомкнула глаза и сразу же их снова открыла. С открытыми глазами она чувствовала себя в большей безопасности. В спальне держался запах увядших цветов. Она попыталась определить, откуда он шел, бросила это занятие и каким-то таинственным ходом мысли вернулась к своим мукам. Эпизод с замком забудется, и надо будет возвращаться, надо научиться не бояться Мориса. Он спал, преспокойно дышал, без забот, без проблем. Он вечно отсутствовал, окопавшись в своем эгоизме. Он оставался с краю… всегда с краю. С чудовищной прозорливостью, характерной для бессонницы, Сесиль проникала в суть их разлада, видела свои собственные недочеты: вправе ли она желать, чтобы Морис стал простым продолжением ее самой, безоглядно любил ее… как… как Шарик, например? Разве в этом подлинная любовь? Ее нога натолкнулась на ногу мужа, и она поспешно отдернула ее. Слезы омочили ее лицо. Хорошо плакать в темноте рядом с мужчиной, погруженным в бессознательное состояние. Покуда тела могут касаться друг друга, соединяться воедино, может быть, не все потеряно? Что все портит, так это рефлексия. Жить как животине! Никогда не мучить себя этими «почему»!.. Слова медленно путались в голове Сесиль… Она шла по лугу вдоль берега реки, воды которой устремлялись каскадами вперед по валунам. Водопад производил шум, похожий на сильный ветер. Нервный толчок разбудил Сесиль. Что она услышала? Нет, это уже не сон. Гудение мотора.
— Морис!
— Да.
— Ты не спишь?
Гудение приближалось. Нет, это не машина, проезжающая по дороге мимо замка. Это машина, ехавшая по парадному двору.
— Не бойся, — сказал Морис.
Он зажег свет, посмотрел на свои часы на столике у изголовья.
— Половина третьего… Думаю, Жюльен забыл что- нибудь.
— Это невозможно! — сказала Сесиль.
— О! Ты знаешь, с ним… Пойду посмотрю.
— Морис! Не оставляй меня.
Она поднялась одновременно с ним и первой открыла дверь. Они оба побежали в конец коридора, где большое окно выходило во двор. Перед флигелем Агерезов разъезжал автомобиль.
— А если это не он? — прошептала Сесиль.
— То ты услыхала бы собаку?
Автомобиль заехал за флигель, и его фары потухли.
— У него полное право вернуться к себе, когда ему вздумается, — продолжил Морис. — Может быть, он изменил решение. Во всяком случае, утром выяснится… Морозит здесь… Ты идешь?
Они вернулись обратно в свою спальню. Но Сесиль не могла снова заснуть. Если бы дядя Жюльен что-нибудь забыл, то зашел бы в замок, стал бы шуметь. А тут все было тихо. И если бы он опять уехал, то снова бы услышали мотор. Или он лег спать во флигеле?.. Чтобы их не беспокоить?.. Теперь Сесиль упрекала себя, что так просто приняла его приглашение. Для дяди Жюльена, который даже не был с ней знаком, она до настоящего времени оставалась чужой. Завтра он сочтет ее посторонней. По вине Мориса, который никогда не мучился из-за двусмысленных ситуаций. Она скажет ему — дяде Жюльену… она все ему расскажет… Он, который так и не смог смириться со смертью своей жены, он поймет.
Наконец наступил день. Морис просыпался раздражающе медленно. Поскольку он умирал с голоду, то потерял час, приготовляя огромный и плотный завтрак. Сесиль больше этого не выдержала.
— Я хотела бы, чтобы ты пошел за твоим дядей, — сказала она. — Чтобы представил меня ему. Нельзя же все-таки садиться за стол без него!
Морис рассердился:
— Послушай, малышка Сесиль, Жюльен же годами живет один. Он привык, что его никто не беспокоит, главное, не задают вопросов. Трудно, что ли, уяснить себе это?.. Никаких вопросов!.. Он приходит, он уходит, он свободен. Никто к нему не пристает. Так что давай не начинай.
Поели они, не глядя друг на друга. Потом Морис закурил свою трубку, а Сесиль приготовила собачью похлебку. Опять Морис начал спорить, причем в течение двух лет под различными предлогами продолжался все тот же затянувшийся спор.
— Могу поклясться, что он уже уехал. Он сменил машину. Он всегда любил маленькие спортивные автомобили. Пока вернулись в спальню, он уже был далеко.
— Спортивный автомобиль, его же услышишь.
— Хорошо. Тогда он по-прежнему здесь. Согласен!.. Если он захочет нас увидеть, то знает, где мы находимся… Я спущусь в поселок за табаком и какой-нибудь газетой.
— И за хлебом, — бросила Сесиль. — Побольше хлеба. Кроме него, всего достаточно.
Она пошла выпустить собаку, пока Морис залезал в свою машину. При дневном свете она залюбовалась на большого волкодава с золотистыми глазами. Шерсть палевого цвета, на высоких лапах, мощного телосложения, с подтянутым животом гончей. Он бегал перед ней кругами, слегка подобранный, настораживая своей быстротой и проворностью.
— Шарик, сюда!
Она подняла руку на уровне плеча. Пес разбежался галопом, перепрыгнул через вытянутую руку, бесшумно приземлился и от удовольствия гавкнул.
— Ну, ты и чудище! — сказала Сесиль. — Иди сюда и замолчи. Не разбуди своего хозяина.
Она провела его на кухню. Пес поглощал свою еду, но как только Сесиль делала вид, что уходит, он прекращал есть. Она вынуждена была остаться возле него. Он прошел за ней в спальню и лег на пол, в то время как она заправляла постель.
— Значит, большая любовь? — прошептала Сесиль, лаская его.
Он покусывал ей запястье осторожно, как волчица- мать детенышей, и его клыки блестели как ножи. Сесиль почесала его, прошлась щеткой. Он издавал глубокие вздохи облегчения, на лету лизал заботливую руку. Он прыжком вскочил на лапы, когда Сесиль отодвинулась от него, и пошел возле ее ноги, твердо решив не покидать ее. Она спустилась во двор.
— Тихо, эй! Чтоб не слышала тебя!
