она не замедлила сообщить о своём открытии, вмиг организовали потоп. Танечка притащила книги по эзотерике. Их читать было невозможно, о чём скрипачка и сообщила Тане по телефону. Рыжая журналистка вместо ответа выразила недоумение тем, что Верку забрали в психиатрическую больницу.
– Что они собрались лечить в пустой голове? – спросила она.
– Это у тебя пустая башка! – огрызнулась Верка, – кстати, ты в курсе, что после выписки я опять живу у тебя?
– Ну, живи.
– А я тебе точно не помешаю?
– А как микроорганизм может помешать?
– Я теперь большой организм! Я здесь набрала килограмма два!
– Судя по всему, не мозгов.
И вот наступил последний, самый последний день пребывания Верки в клинике. Ещё утром, позавтракав, музыкантша собрала вещи, оделась и попрощалась с плаксами навсегда. Сразу после этого она непоколебимо расположилась с сумками в коридоре, перед дверьми ординаторской, чтоб скорее сделали выписку.
– Ты уже освободила тумбочку с койкой, Верочка? – поинтересовалась, проходя мимо, старшая медсестра.
– Да, освободила.
В течение следующих четырёх часов никто более на Верку не обратил внимания, хоть врачи и медсёстры мотались по коридору целыми толпами. Наконец, её пригласил к себе в кабинет заведующий – Андрей Николаевич, только что возвратившийся из административного корпуса.
– Что ты, Верка, расселась там со своими сумками? – спросил он, строго барабаня пальцами по столу с двумя телефонами, – тебе что здесь, Курский вокзал?
– Там стоит диван, – возразила Верка, старательно демонстрируя бодрое и спокойное настроение, – почему бы не посидеть?
– Садись-ка сюда, – указал заведующий на кресло. Верка уселась. Сумки поставила на колени. Сердце в её груди стучало тревожно – а вдруг выписывать передумали? Но Андрей Николаевич произнёс, печально вздохнув:
– Жалко мне с тобой расставаться, поскольку ты – человек хороший. Но больше делать тебе здесь нечего. С той проблемой, которая у тебя возникла, ты, я уверен, никогда более не столкнёшься. Ты понимаешь, о чём я?
– Нет, – призналась скрипачка, чувствуя себя двоечницей перед учителем, – абсолютно не понимаю.
Доктор кивнул, будто иного не ожидал услышать.
– Не понимаешь. Ты – человек талантливый, даже слишком. Твой колоссальный талант и бешеная энергия дали тебе возможность совершить быстрый качественный прорыв в твоём мастерстве. Это изменило твоё сознание. Ты почувствовала себя другим человеком. Теперь улавливаешь?
– Улавливаю.
– Отлично. Я тебе дам некоторые рекомендации. Хорошо?
– Угу.
– Занимайся спортом, гуляй побольше на свежем воздухе. Заведи собаку, мужа, детей. Вино в малых дозах не повредит, особенно красное. На концерт приду, если пригласишь. А теперь – вопросы.
Верка сказала, что никаких вопросов у неё нет. Андрей Николаевич помолчал. Потом улыбнулся с видимым сожалением. Вряд ли он улыбался так всякий раз, когда расставался с кем-то навеки.
– Тогда – прощай. Выписку возьми в ординаторской. Я её относил на подпись к главврачу сам.
– Прощайте, прощайте!
Выпорхнув из уютного кабинета, Верка впорхнула в другой, соседний, где было много врачей, и, взяв у них выписку, побежала с сумками к лифту. О, неужели в последний раз несётся она по этому коридору? Или во сне ещё доведётся по нему бегать, слыша со всех сторон безумные звуки? Вряд ли. Ей есть о чём вспоминать, есть о чём мечтать и чем наслаждаться. Это переполняет её сознание, и поэтому только это будет ей сниться.
Она решила сойти по лестнице – вдруг там курит приятная медсестра Оксанка, с которой они немножко сдружились? Оксанка, точно, курила между четвёртым и третьим. Верка остановилась с ней поболтать. Поставила сумки на подоконник.
– Домой сейчас? – спросила у неё медсестра, – или на работу заскочишь?
– Да, заскочу. Надо забрать скрипку. Так ты придёшь к нам в пятницу на спектакль? Я тебе сделаю приглашение.
– Слушай, я постараюсь.
Сбив в банку пепел и также с видимым сожалением оглядев нарядную Верку от каблучков до чёлочки, медсестра спросила:
– Знаешь, кого сейчас положили вместо тебя к твоим плаксам?
– Кого?
– Луну!
Верка засмеялась.
– Луна всегда приходит на смену солнышку!
– Это точно, – произнесла медсестра, выпуская дым, – и дальше по кругу.
– Типун тебе на язык! Заведующий сказал – больше не увидимся.
– Он прав. Верочка, серьёзно – баба очень красивая, лет за тридцать. В очках без стёкол. Я говорю: "Сними ты свои очки!" Она их сняла. И знаешь, чего сказала? Передаю дословно, за точность могу ручаться: "Счастье твоё, что днём меня привезли, когда я – пустое место! Если бы ночью ты меня вдруг увидела без очков – сразу умерла бы от страха!"
– Ты про Луну?
– Ну да, про Луну. Я спрашиваю: "С чего это я ночью умру, если ты очки свои снимешь?" Она на это мне отвечает: "Самое главное заслоняется пустотой. Сейчас я – сама вся пустое место. Смотри, не бойся! Но если ночью очочки свои сниму – ты увидишь главное, и тебе настанет конец!"
– Отличная философия! – восхитилась Верка, – главное, значит – в её глазах, но оно невидимо, так как заслонено пустотой?
– Да, именно так. Врач спрашивает: "Какая же ты Луна? Луна-то – на небе, я её ночью видел!" Она ему говорит: "Это – лишь моё отражение. Я ведь всё отражаю, даже саму себя!" Потом стала плакать: "Вылечите меня как можно скорее! Как только вылечите, я сразу вернусь на небо!"
– А у неё диагноз какой?
– Такой же, как у тебя. Но её с ума свели проститутки.
– Кто? – изумилась Верка.
– Ну, проститутки. По крайней мере, она это утверждает.
– Так она, стало быть, признаёт, что съехала?
– Признаёт. Я ведь говорю – твой случай, один в один.
– Это потрясающе, – озадачилась Верка, – так её, значит, долго держать здесь не собираются?
– Нет, конечно. Кому она здесь нужна?
Погасив окурок, медсестра крепко расцеловала приятельницу.
– Пора мне. Удачи тебе, Верунечка! Не болей. Звони.
И быстро пошла к себе на этаж.
– Про пятницу не забудь! – прокричала Верка вдогонку ей, – не забудешь?
– Нет, – сказала Оксанка, не оборачиваясь, – а что за спектакль будет?
– "Вишнёвый сад".
На улице было пасмурно. Сыпал снег. Он щекотал нос. Под ногами чавкали реагенты. До метро Верка ехала на троллейбусе. Он шёл медленно, раздражая скрипачку частыми остановками и ужасным лязгом дверей. И в нём, и в метро ей пришлось стоять. С двумя сумками, очень сильно утяжелёнными эзотерикой, это было невыносимо. Болели руки и ноги, ныла спина. Самым отвратительным было то, что парни, сидевшие перед ней в вагоне, пялились на её страдальческое лицо с большим удовольствием, но не встал ни один. Словом, из метро "Маяковская" вышла Верка злая-презлая. Здесь, рядом с концертным залом, в котором её прослушивал Шпиваков, десять дней назад она и оставила свой «Фольксваген». Но столько всего напроисходило за эти дни, особенно в подсознании, что казалось – минул уж целый месяц, да не обычный, а предпремьерный. Однако же, сев за руль и двадцать минут просто посидев, глядя на людей и машины под снегопадом, Верка почувствовала себя вполне отдохнувшей. Автомобиль всегда её успокаивал и настраивал на присущий ей оптимизм.
