Марина была очень женственна, привлекательна и с очень ранимой душой. С ней хотелось говорить только о возвышенном и умном. У нас, само собой, сложилась тесная компания: я и Марина с шестью ее однокурсницами. Мы почти все время были вместе: загорали, купались, ездили по живописным местам Грузии и Абхазии.
Марине льстило, что, хотя некоторые ее подруги поглядывали на меня, я уделял внимание ей. Однако дальше поцелуев дело не продвинулось. Марина была непреклонна: начать с ней интимную жизнь можно было только через загс. Я же был сыт по горло своим первым опытом семейной жизни, а потому наши отношения постепенно угасли.
Мы встретились лет через тридцать. Марина увидела мою фамилию в титрах фильма, но подумала, что однофамилец, потом, посмотрев другой мой фильм, попыталась найти автора через телевидение, где у нее были знакомые, но те не смогли помочь. Но вскоре ей на глаза попалась одна из моих книг, и она обратилась в издательство.
Мы встретились. Она вышла замуж за дипломата, у них дочь Маша. Жили в Югославии, где Марина работала собственным корреспондентом РИА "Новости", муж - в посольстве. Во время вероломной бомбежки Югославии натов-скими войсками вся их жизнь размеренная моментально рухнула: Марине с дочерью с трудом удалось выбраться из Югославии и добраться до Москвы.
Мы обрадовались встрече, ностальгически вспоминали нашу молодость, Пицунду. Марина призналась, что действительно была влюблена в меня и переживала нашу разлуку. Вспомнили мы и Шукленкова, который ранним утром будил всех по лагерной радиотрансляции и выгонял на зарядку.
Как-то на несколько дней приехали в лагерь студенты из ГДР. Познания в немецком языке ограничивались у Николая Николаевича словарным запасом, приобретенным в Великой Отечественной войне. Но он был уверен в своих безграничных языковых возможностях: в день отъезда немецких студентов Николай Николаевич выдал перл, незабываемый до сих пор. Приехал автобус, и им нужно было немедленно ехать в аэропорт, а они еще чемоданы свои не забрали. Немцы ни слова по-русски, а переводчик куда-то запропастился. Тогда Николай Николаевич взял инициативу в свои руки и пошел в радиорубку.
- Студентишен дойтишен демократишен републик! - торжественным голосом объявил он, но, видно, далее у него не нашлось слов, ложившихся в немецкое звучание, но он без колебания закончил фразу: - Подойдите и заберите свои чемоданы!
Трудно представить, какой взрыв хохота раздался на весь лагерь! К нам прибежали даже из соседних лагерей с вопросом: что случилось? Долго еще этот случай ходил по всем факультетам МГУ как смешной анекдот...
Милый добродушный чудак, как жаль, что его уже нет в живых...
Перечитал страницы, посвященные студенческим годам, и мне стало даже неудобно: создается впечатление, что, кроме занятий спортом, эстрадным мастерством, участия в съемках фильма и многочисленных любовных похождений, у меня ничего иного во время учебы в университете не было. А это совсем не так.
Моя курсовая работа, написанная на третьем году учебы, была настолько высоко оценена профессором Капустиным, заведующим кафедрой труда и заработной платы, что он предложил мне поработать младшим научным сотрудником на половине ставки - на семьдесят рублей - в НИИ труда и заработной платы, где он был директором. Естественно, я согласился не раздумывая.
Для начала я взял тему "Бесплатный транспорт в СССР". Сколько расчетов и диаграмм сделал я, чтобы доказать, что затраты на билетерш, полуавтоматические кассы, печатание билетов и так далее и тому подобное делают транспорт нерентабельным и гораздо более разумен налог на транспорт! Профессор прочитал мою работу и сказал, что у меня хорошо подвешен язык, но налог на транспорт в СССР никогда не буден введен, по крайней мере для того, чтобы сделать его бесплатным. Как же он был дальновиден!
Потом я взялся за студенческие стипендии. Точными выкладками я подкреплял собственный опыт, свидетельствовавший о том, что двадцать восемь рублей сумма катастрофически малая для студента. Уложившись в тридцать страниц, я дрожащими руками вручил свой реферат профессору Капустину.
На следующий день он вызвал меня и похвалил за хорошую работу, заметив, что отдельные мои выкладки войдут в разработки НИИ и на мой реферат будет ссылка. После чего предложил положить мой реферат в основу моей дипломной работы, озаглавив ее так: "Социальное происхождение и материальное обеспечение студентов СССР". Он попросил подумать, на материале каких вузов страны я буду писать эту работу. А на прощанье заметил, что мой диплом имеет шанс плавно перерасти в диссертацию.
Я долго не раздумывал: МГУ, МВТУ, Плехановский и Первый медицинский. Профессор одобрил мой выбор и оформил соответствующие бумаги в эти институты для моего допуска к личным делам студентов, архивным материалам и экономическим документам этих вузов.
Когда вспоминаю сейчас, что через мои руки прошло порядка тридцати тысяч студенческих личных дел, из которых я обезличенно выписывал данные для дипломной работы, то мне самому с трудом верится, что я это сделал. И я немного горжусь тем, что отчасти благодаря моим реферату и диплому студенческие стипендии были пересмотрены и дифференцированы: старшекурсники стали получать гораздо больше, чем студенты первого-второго курсов...
Более всего меня поразили в этих вузах сведения о национальности и о социальном составе студентов в процентном отношении. К примеру: на мехмате и физическом факультете МГУ - до восьмидесяти процентов студентов - евреи. А всего в университете полтора процента выходцев из крестьянских семей, около десяти процентов из семей рабочих, а остальные - из семей интеллигентов... Наверное, именно поэтому на моей дипломной работе стоял гриф: "Для служебного пользования"...
Так что мы, студенты шестидесятых, все успевали и не думали о наркотиках и пьянстве, как современная молодежь, почти поголовно увлекающаяся всякими там "крэками" и "экстази", опускаясь все ниже и деградируя все больше...
Мы не были пай-мальчиками. Однажды довелось вместе с моей подругой, дочерью высокопоставленных родителей, побывать в огромной, комнат в восемь, квартире одного бывшего министра, в которой его отпрыски, воспользовавшись тем, что родители уехали на пару лет работать за границу, устроили настоящий притон. Уже на ее пороге нам сунули по таблетке ЛСД и не отстали, пока мы их не приняли (естественно, я изобразил, что принял). В каждой комнате этой внушительной квартиры что-нибудь да происходило: в одной лежали переплетенные в экстазе голые тела, в другой кто-то кайфовал в одиночку, в третьей полным ходом шел сеанс бурного группового секса...
Мне, как "трезвому среди пьяных", стало немного противно, и я ушел, утащив и свою подругу. Потом я решил попробовать, что собой представляет ЛСД. Пригласил трех приятелей-борцов, все честно рассказал им и попросил, в случае чего, вязать меня. После принял таблетку. Через некоторое время мне показалось, что меня хотят убить, я стал прятаться, мечась по всему общежитию в поисках убежища. Когда я пришел в чувство, то с удивлением обнаружил себя сидящем на шифоньере!
Вы знаете, потом я пытался в нормальном состоянии забраться на него, но мне так и не удалось...
Ребята мне рассказали, что с момента приема таблетки я был совершенно спокоен минут двадцать пять, после чего начал с подозрением вертеть головой по сторонам, а незадолго до того, как очнулся, неожиданно бросился к шифоньеру и буквально взлетел на него. Причем проделал это так стремительно, что они не успели ничего предпринять.
После такой реакции, естественно, я больше никогда ЛСД не принимал...
Мне кажется, у моего поколения в молодости были цели, стремления к чему-то возвышенному, наконец, вера! А что у нынешнего поколения молодых? Ни идеалов, ни устремлений, не говоря о том, что власти столько раз их обманывали, что и верить-то в любые лозунги расхотелось. Боюсь, потребуется очень много лет, прежде чем у людей России появится доверие к своим правителям...
Вскоре после памятной Пицунды я познакомился с удивительной девушкой из Армении. Иветта Харазян приехала в Москву на ускоренный полугодовой курс японского языка. Ее отец был министром электронной промышленности Армении, и потому ее судьба была запрограммирована на процветание и успех. Она уже имела высшее техническое образование, а изучать японский приехала для того, чтобы работать на международной выставке в Осаке.
Какие божественные манты она готовила - пальчики оближешь! Мы настолько увлеклись друг другом, что почти каждый день проводили вместе. По странному совпадению, именно в это время на Калининском проспекте открылось кафе "Ивушка", и мы, конечно же, присутствовали на его открытии. Казалось, все идет к свадьбе. Но... У меня создалось впечатление, что дальнейшая моя жизнь от меня уже никак не зависит: все уже спланировано. Съездив в Ереван, Иветта рассказала обо мне родителям, и отец решил сделать любимой дочери подарок к свадьбе: я ехал вместе с ней в Осаку, а по возвращении занимал важную должность в его аппарате. Причем Иветта преподнесла все это, я верю, из самых чистых побуждений, не как возможный вариант, а как готовое решение. Но меня почему-то это вовсе не обрадовало, а напротив, вызвало негативное чувство. И... я испугался таких радужных перспектив...
