— Но доказательств-то! — возмущался Гордеев. — Доказательств их преступного сговора снова нет. Не было и не появилось.
Николай подобного скепсиса не разделял:
— Зато уверенность у нас появилась. А доказательства достанем.
— Обидно, что нашпиговать «жучками» Шульгина нельзя по самые помидоры, — посетовал Филя Агеев.
— А по-моему, вы все тут фигней страдаете, — пробурчал Макс. Никто и не заметил, когда он появился.
— Эт-то еще почему? — возмутился Щербак.
— У меня бы спросили, я бы вам и без всяких сложных проверок с хронометражем сказал, что Шульгин и Чистяков, во-первых, знакомы, а во-вторых, даже официально сотрудничают.
— Опять взломал чего-то, — констатировал Сева.
— Так точно. Только и взламывать особо не пришлось. Даром что Дума тридцать миллионов баксов, говорят, на Интернет-оборудование и канал отвалила, сеть все равно дырявая. Вашему любимому Шульгину, между прочим, год назад было выдано удостоверение общественного помощника депутата Чистякова.
— Опачки! — Николай звучно хлопнул в ладоши и, довольно ухмыляясь, потер ладони одна об другую. — Попался, родимый!
— Вот вам и шайка-лейка, — кивнул Макс и, вытащив из кармана пачку чипсов, шумно захрустел челюстями. — И даже возможно, что Шульгин работает не только за деньги, но и о карьере задумывается, тепленького места в Думе захотелось…
— А может, ты и к фээсбэшникам заглянул? — вкрадчиво поинтересовался Денис. Ох и выльются им когда-нибудь Максовы художества! Горькими слезами! Макса посадят как пить дать, а «Глорию» как минимум лишат лицензии.
— Одним глазком только, — отмахнулся Макс, отправляя в рот очередную порцию чипсов.
— И?
— Официально Шульгин уволен из славных рядов тринадцать месяцев назад…
— Фигня это! — хмыкнул Сева. — Обычная практика: уволить уволили, а использовать продолжают. Страховка просто, если облажается, вроде как к органам отношения не имеет.
— Собственно, это я не из фээсбэшных анналов извлек, — сказал Макс. — Туда пролезть — серьезный подход требуется и не пять минут. Про увольнение я в фонде «Милосердие» выяснил, Шульгин не скрывал особо, что служил. А в ФСБ я, может, сегодня влезу…
— Не смей даже! — рявкнул Денис. — Мало у нас головной боли?! Добавить хочешь?
— Как скажешь, шеф, — обиженно пожал плечами Макс. — Про то, что Шульгин на Чистякова работает, там все равно не записано…
— Ну что же делать?! — Гордеев мерил комнату широкими шагами, поминутно натыкаясь на столы и на сыщиков. — Что делать, мужики?
— Во-первых, всем кофе и бутербродов, — распорядился Денис. — А потом будем думать.
Голованов и Агеев отправились в магазин за провизией, Щербак взялся варить кофе. Гордеев продолжал метаться из угла в угол, бубня себе под нос:
— Ненавижу! Что может быть хуже? Все знаем, а доказать не можем!.. Бред! Сущий бред получается…
Кроме хлеба и колбасы Сева и Филя притащили две бутылки водки. Но Денис запретил категорически:
— Пить будем, когда придумаем что-нибудь. А еще лучше, когда прищучим гадов.
— А как же для стимулирования мозгового кровообращения?.. — уныло возразил Сева.
— Для кровообращения сходи в аптеку.
— Итак, давайте вспомним все, что у нас есть, и разложим по полочкам, — предложил Денис, когда все получили по чашке кофе и паре бутербродов. — Если бы прямо сегодня проводилось голосование в номинации «политик года», Чистяков был бы вне всякой конкуренции. Мы знаем, что он очень четко спланировал свой карьерный взлет. А ступеньками к его сегодняшней славе послужили…
— Смерть Герасимовой, — кивнул Щербак.
— Смерть Герасимовой — это во-первых, в ее тени Чистяков никогда бы не поднялся. Во-вторых?
— Во-вторых, дело Пуховой, — сказал Гордеев.
— Точно, — согласился Денис. — Несмотря на уверенность в ее виновности, вся страна сопереживает несчастной женщине, потерявшей сына, и с широко раскрытым ртом внимает Чистякову — рыцарю на белом коне.
— И в-третьих, у Чистякова якобы есть план, как побороть фашизм, — подал голос Макс.
— Якобы — это ты хорошо сказал, — угрюмо хмыкнул адвокат. — Популизм чистой воды! До сих пор все было неправильно, давайте прежние методы гневно осудим, особенно фээсбэшные, и попробуем как-нибудь по-другому…
— Значит, получается три ступеньки, — подытожил Денис, — Герасимову замочили, на Пухову свалили, громко покричали. Но пока народ не охладел к теме, пока какие-нибудь новые, еще более яркие, события не вытеснили ее из сознания масс, Чистякову просто необходимо занять место Герасимовой и укрепиться там. То есть три этапа пройдены, но миссия не завершена.
— Как же он ее завершит, если у него против фашиков, по сути, ничего нет? — спросил Сева. — Если бы он смог организовать какой-нибудь громкий процесс, типа «дела врачей», заклеймить, распустить и запретить, тогда да, конечно…
— А вот как раз громкий процесс-то ему и не нужен, — возразил Гордеев. — И именно потому, что на руках у него нет ничего, кроме показаний одного человека…
— Который еще, возможно, испугается и вообще замолчит, — добавил Щербак.
От неожиданно снизошедшего озарения Денис даже поперхнулся кофе:
— А ведь это, может, как раз то, что мы ищем?!
— Что, что? — переспросил Сева.
— Не выгоднее ли Чистякову, чтобы этот свидетель замолчал вовремя и навсегда? По-моему, гораздо выгоднее!
Щербак энергично поскреб затылок:
— То есть Боголюбова будут мочить?
— Вот именно! — подтвердил Денис. — И, подняв на щит мертвую Герасимову, мертвого Влада и мертвого Боголюбова, Чистяков гарантированно доберется до желанного поста — руководителя крупной парламентской комиссии.
— А убийство спишут на фашиков или, еще лучше, на ФСБ, — продолжил мысль Макс. — Расследование будет тянуться лет десять…
— Да… — задумчиво протянул Гордеев. — Чистякова, по-моему, уже достали и в прессе, и свои браться парламентарии: где тот пресловутый свидетель, который своим признанием спровоцировал убийство Герасимовой.
— Точно, он и так слишком долго тянет резину, — поддержал Сева.
— Значит, явление Боголюбова народу — дело ближайших дней, если не часов, — сделал вывод Денис.
— Но ты же сам сказал, что он его не покажет, а замочит? — возразил Щербак.
— Замочит, конечно. Боголюбова ни в коем случае нельзя народу демонстрировать. Боголюбов же параноик, и как он будет отвечать на вопросы журналистов, никто предсказать не может. Поэтому замочит, но не по-тихому. Я полагаю, он созовет пресс-конференцию… где-нибудь в «Интерфаксе», или на радио «Эхо Москвы», или еще где-нибудь, — короче, там, где нет такой жуткой охраны, как в Думе. Он не станет обещать, что покажет свидетеля, но все этого ждут, а значит, подумают себе, что так и произойдет, будет жуткий ажиотаж…
— А Чистяков выйдет к репортерам и скажет: извините, дорогие, нету больше свидетеля? — перебил Сева. — Или еще лучше: позор красно-коричневой сволочи! Убили последнего честного русского мальчика! Так, что ли?
Денис отрицательно покачал головой:
— Нет, не так. Убивать бы тоже желательно при большом скоплении народа. Например, там же, на пресс-конференции, до того как Боголюбов успеет раскрыть рот.
— Но как это у него получится? — не понял Гордеев.
— Пока не знаю. Но убивать Боголюбова Чистяков, естественно, станет не собственными руками, убивать будет Шульгин. Тут-то мы и поймаем его за руку. Возражения есть?
Возражений не последовало. С выстроенной концепцией все были согласны.
— Теперь что нужно сделать. — Денис мотнул подбородком в сторону Севы Голованова: — Боголюбова найти. Хоть из-под земли достать! И водить постоянно. — Развернулся к Щербаку: — С Шульгина тоже глаз не спускать. Сменишь сегодня Демидыча. А вообще надо составить график: кто кого и когда водит и постоянно меняться, чтобы не примелькиваться.
24 ноября
Они впервые были наедине. В баре, где было полно народу, но за столиком они были только вдвоем. Боголюбов просил Наталью о разговоре в Отряде, при всех, но она сказала, что этот разговор — для них двоих, она говорит с ним по указанию Лидера. И еще от себя лично. Боголюбов не верил собственным ушам, тем самым, которые ужасно покраснели.
— Я люблю тебя! — выпалил Боголюбов.
— Это не новость, — хладнокровно отреагировала Шаповал.
— Ты… ты знала?! Догадывалась?
— Что там догадываться, у тебя все на лбу написано. И знаешь что? Это отвратительно!
Боголюбов стушевался и не знал, куда смотреть.
— Да-да, отвратительно! В то время, когда страна, город переживают такие трудные времена, думать о личном?! Мы не можем себе этого позволить!
